Гаражей в этом районе полно. Вот и неподалеку от площадки расположен большой гаражный кооператив. Там находится и мой гараж. Там был и гараж Марка.

Марк, он же Марек, – наш правый край нападения. Из той «команды молодости нашей…» Какие мячи он подавал справа со штрафных и угловых! Оставалось только подставить голову или ногу. И мяч в сетке. Впрочем, вру, сетки у нас отродясь не бывало. Но это и не важно было, – главное гол забить.

Так случилось, что Марек умер первым. Мы редко встречались с ним, хотя и жили на одном квартале, машины в одном гаражном кооперативе ставили. Но как-то не пересекались.

Он, кажется, болел. Печень. Ходил весь желтый, худой. Впрочем, и пил он не по-детски.

Знаю, что после ПТУ работал слесарем где-то на одном из наших оборонных заводов. Позже, когда «оборонка» в городе окончательно «развалилась», Марек пытался самостоятельно заниматься частным строительством, попросту калымил, частенько бывал при деньгах, быстро пропивал их, снова садился на мель, и так дальше по замкнутому кругу.

Такая нестабильность, была причиной и его неустроенности в личной жизни, с женой он разошелся давно, жил с совершенно разными, совершенно случайными женщинами, достаточно часто, примерно раз в неделю, менял их, пить от этого не переставал и все болел… Печень.

«Ловила» наш Леха Борщев был вторым «в очереди». Он вообще на рыбалке умер. Сиделый он был, Леха. Сел лет в 19, по глупости, за драку. Потом еще за драку. Потом вышел, работать устроился грузчиком, женился было. Да жена гулялая попалась. Говорят, прямо при Лехе с мужиками спала. Разошелся, но работу не бросал. Все говорил при встрече: «Хватит, насиделся. Пора и жить начинать…» Начал.

Я, правда, на той рыбалке не был, но мужики рассказывали. Пока ехали, он все на здоровье жаловался. И не то, чтобы с глубокого похмелья, но немного, как говорится, в нем было… Как на место добрались, решили перекусить немного. Пока мужики консервы вскрывали, Леха полтарашку пива открыл. Ну и приложился к ней с желанием. Почти половину выдул. Поставил полторашку и упал навзничь. Мужики сначала подумали придуривается, скатерть расстилать начали, потом хватились, а Леха уже готов. Кинулись в ближайшую деревню, медика привезли милиционера… Потом Леху в багажник кое-как уложили, здоровый он был Леха, не менее сотни кило. И 150 километров так в багажнике его и везли. До дома.

После Лехи были Петька Пискунов – правый полусредний, Жора – опорный защитник, Васька Оденин и Алик – те что по краям играли, Семен…

А не так давно «случился» Юрка – центральный нападающий. Юрка вообще был любимчиком команды, и ему многое прощалось. Он мог позволить себе не оттягиваться назад, задерживаться где-то в центре поля, иногда передерживал мяч, жадничал – не пасовал… Все мы конечно мастера были тогда, но Юрка – это был Юрка.

Никто так, как он не чувствовал голевую ситуацию, нога его всегда оказывалась именно «в то время и в том месте», голы он забивал самые нужные и необходимые, еще случалось зачастую просто так, между делом, как бы нехотя, скучая… а иногда и стремительно логично завершал комбинацию, в которой участвовали мы все. Но слава-то доставалась ему, Юрке!

Он относился к этой славе снисходительно, несколько свысока, однако, мы все понимали, что Юрке все равно приятно где-то в глубине души, и славой этой он «за просто так» ни с кем делиться не согласен.

Странно, но тогда ему никто и не завидовал. Зависть могла появиться позже, но и позже завидовать было нечему… Обычная схема для нашего двора, для нашего поколения, для нашего небольшого города: работа на «оборонку», безработица, случайные заработки, водка…

Впрочем, водка и стала для Юрки той отдушиной, которая как-то скрашивала ему жизнь. На нашей улице Разина в годы пресловутой горбачевской «перестройки» поставили вагончик, обыкновенный такой железнодорожный. Кто-то из «сиделых» поставил с двадцатого квартала, не знаю, возможно, и он с нами в футбол когда-то бегал. А внутри вагончика – пивбар. А в пивбаре, кроме пива, бадяжная водка, ну, просто спирт разведенный, не по-менделеевски, а так, на глаз… Да и спирт-то не лучшего качества.

Но Юрка как-то прирос к этому вагончику. Сторожил его по ночам, вместе с барменшами – благо все они почти молодые были, и на фигуру ничего – за какую-то весьма символическую плату сторожил, к тому же имел там же в вагончике неограниченный кредит «в граммах», со всеми завсегдатаями был «на ты»…

А публика в вагончике случалась самая разная: от гитариста-неудачника до «нового русского – типа, пальцы веером все нештяк, пацаны…», от спивающегося интеллигента до бомжа «в законе». Было там, в вагончике, весело, и жизнь там куда-то текла, в отличие от окружающей жизни.

Там же беззаботно, глупо и весело текла Юркина «вагонная» жизнь. Или ее подобие… Все это раззадоривало Юрку и придавало какой-то смысл его бессмысленному существованию. Жена у него работала в банке оператором, поэтому особых финансовых затруднений Юрка не испытывал. Дочь растил опять же, когда трезвым быть случалось…

Но вот, как-то шел домой с «работы», заночевал с молодой барменшей Лилей, часа этак в четыре утра шел, – ну и встретился с наркоманами. Прилетело ему по голове, да хорошо этак, видать, прилетело, в реанимацию попал.

А встретил я тут недавно бывшего одноклассника. Он меня спрашивает:

– Про Сомова знаешь? Про Юру?

– Конечно знаю, в реанимации лежит…

– Да-а… лежит… позавчера схоронили!

– Как?

– Вот так…

Последним, пока последним, стал Вовка Остряков. Один из двух Остряковых. Не братьев, – однофамильцев. Впрочем, оба они играли в полузащите, правда, на разных флангах.

Если о Вовке, то он был тот еще «финтила», маленький, юркий, как Александр Заваров. Кто такой Заваров не футболистам объяснять не буду, был такой футболист в годы нашей юности, играл в СКА Ростов-на-Дону, в киевском «Динамо», в итальянском «Ювентусе», ну и так далее…

Порой мы просто поражались Вовкиной способности – двумя-тремя финтами проскочить через частокол тел, ног и прочего, а уж убежать от соперников ему труда не составляло. Бегал Вовка быстро… но от себя не убежал. Все один к одному, как у всех: безработица, водка, а потом еще и «дурь». На «ханку» подсел.

Жил Володя с матерью и с сестрой. Намучались они конечно с ним. Однажды я сам слышал, Вовкина мать с ненавистью говорила ему: «Когда ж ты сдохнешь-то?!» Володя что-то мычал в ответ добродушно, вроде – «скоро, скоро, мать…», пускал слюну и смотрел глубоко выпученными глазами.

Впрочем, иногда, когда Володя бывал трезв, он ненавидел себя, ненавидел жизнь свою такую, и спрашивал меня на полном серьезе: «Как думаешь, выкарабкаюсь я из этого дерьма? Знаешь как надоело, на работу никуда не берут, всем теперь до 35 нужно… А мне уж под полтинник почти… Куда я им?! А дома матери в глаза смотреть стыдно… И страшно».

Нашли Вовку дома в ванной. Со вскрытыми венами. Полная ванна окровавленной воды. И Вовка.

Хоронили тоже наскоро. Лето было, боялись, долго не пролежит – портиться начнет. Или еще почему-то. Мать Вовкина была какая-то потерянная, но не плакала. Когда смотрел на нее, – меня не покидало ощущение, что с плеч у нее огромный груз свалился. И грешным делом, думалось: «А может и прав он, Вовка…»

Второй Остряков, Серега, тот просто спился. Получил инвалидность, на вид молодой, здоровый, но что-то с ногами у него стряслось – отниматься стали. Пенсию ему назначили небольшую, но стабильную, что, согласитесь, по нашим временам немаловажно. И он ее честно, всю до копеечки пропивал. Жена постоянно «пилила» Серегу, но не уходила. Жила с ним. Любила.

В конце концов, с квартала Серега уехал, квартиру свою на «красной линии» продал какому-то барыге под магазин. Точнее обменял на меньшую. Вырученную разницу успешно пропил и в последнее время, по моим сведениям, сторожит где-то на автостоянке – сутки через трое. Так же пьет, на квартале появляется редко и все жалуется на ноги: «Понимаешь, совсем ног не чувствую, – обычно плачется он после каждой рюмки, – Да-а… А ведь играли когда-то мы… Как играли!.. Помнишь?»