— …или спесь. Все мы люди, чем вы лучше меня? Я прошел испытаний не меньше, имею право считать себя героем.

— Любой подвиг обесценивается, когда враг ты сам и твоя глупость. Если ты и герой в своем мире, то герой неблагородный, порочный, так и не набравшийся ума.

— Конечно-конечно, — Гарольд развел руками, — ваша война не в пример священнее, каждого мученика можно прямо сейчас причислять к лику святых.

— Ты смеешь оскорблять нас!

Его величество засмеялся:

— Вы что, протестуете против этого?

— Все, рыцарь, исправляй, что натворила. Пусть он сгинет, исчезнет, и никогда больше не переходит ворот! Чего ждешь?

— Последний шанс тебе даем, - выгони его и дальше этого трактира ничего не пойдет.

— Решай. Или дойдет до судьи, и тебя накажут за преступление против нас!

В жизни всегда есть выбор… всегда есть множество вариантов, но они, сколько бы их ни было, делятся по своей сути на два: правильный и легкий. Мне не нужно было долго размышлять над тем, как сейчас поступить, - я определилась не сегодня.

Живя в своей стране, и понимая, что в ней ценится, а что нет, я все же не могла скрывать, что не люблю мучеников. Жизнь, полная страданий, - вызывает уважение и сочувствие. Но страдание, возведенное в культ, - противно, как бы глубоко оно ни было. Не могла я и скрыть того, что мне нравилось в Гарольде, как и во всех, кто живет на его полушарии, - умение улыбаться сквозь слезы. Те, кто успешность возводят в кумиры, тоже малого стоят, но мне нравится оптимизм. И если в начале истории я согласилась провести Гарольда сюда только из-за того, что он мне нравился. Весь красивый, загадочный, то теперь понимаю, что свою клятву на верность я буду сдерживать по иной причине. Я действительно на его стороне. Мне по душе его стойкость, по душе, что он по натуре, - боец, не сдается и не скрывается.

— Майя, — Гарольд чуть обернулся ко мне, — если у тебя действительно будут неприятности, то мне в самом деле лучше уйти.

— Это не на сейчас, это насовсем уйти…

— Закончим путешествие раньше. Я видел достаточно.

— Кроме самого главного, — я тоже улыбнулась, и, не меняя своего выражения, обратилась к хозяину: — делай, что хочешь. Он остается здесь до тех пор, пока я так хочу!

— Изменница!

— Мы донесем на тебя!

Трактирщик стукнул по столу, и от удара тот распылился коричневой дымкой. Звуки исчезли, выкрики некоторых, скинувших капюшоны, были еще видны, но один за другим и посетители, и обстановка, и стены трактира стали превращаться в дымку, и исчезли вместе с городом.

Я и Гарольд стояли на мощеной дороге, которая упиралась в больничную голубую ограду, и ночную непроглядную темноту освещал только фонарь стоящего неподалеку Перу:

— Пора, сахаринка, пора ваше величество. На сегодня уже хватит дразнить мир сов нарушениями. Домой! И лучше вам не ходить сюда пару недель… не пущу, пока все здесь не уляжется.

— Пару недель! — воскликнула я в отчаянье. — Дома? В этой жуткой комнате?

Страж пожал плечиками, поманил рукой:

— Пошли.

— Я не уеду, — успокоил меня Гарольд, — выберемся куда-нибудь, покажешь мне свой город.

Дракон и воин

Дома, после заявления Георга началось нечто невообразимое. В этот же день мальчишку повели к лечащему врачу, чтобы тот выписывал направление в клинику. Стали собираться вещи, и тут выяснилось, что мама и папа боятся операции больше, чем сам Георг. Он опять их подслушал, уже поздно вечером, когда родители уложили его спать, а сами долго разговаривали в спальне. Мальчишка, к своему же удивлению, не находил в душе прежних опасений о том, что он не проснется, что все будут плохо, и что он этого не переживет. Это все в нем осталось как факт, как возможность исхода, но больше не пугало. Мама ревела. У отца голос дрожал. Она говорила, что жила, не зная, чего ждать каждый день, а теперь живет, зная, чего ждать, - и это еще хуже. Отец успокаивал, говоря, что после он будет снова здоров, и все будет так же хорошо, как было раньше.

Вернувшись в комнату и забравшись в кровать, Георг долго не спал, думая, что и сегодня появится Оливия. Она не могла пропустить такого события в его характере, такой перемены в решительности. Положа руку на сердце, мальчишка чувствовал биение и думал, что обязательно поможет ему. Вернее, помогут другие, а он сделает все возможное, чтобы выдержать. Оруженосец в эту ночь не пришла.

Она не появлялась и потом, когда Георг опять, после недолгого перерыва вернулся в больничную палату. Едва после плена, он вновь оказался пленен. Снова анализы, рентгены, кардиограммы, зонды. Долгая беседа врача с ним и с родителями о том, что это за операция, что именно будут делать и в какой последовательности. Уверение, что все должно быть благополучно, что подобная операция не редкость и что после реабилитационного периода мальчик снова сможет вернуться к здоровой жизни. Для Георга эти слова прозвучали странно…

“Вернуться к здоровой жизни”… это, как раньше? Снова бег, школа, летний лагерь с походами, друзья? Он перестанет худеть, будет снова сильным, выносливым, и забудет, что такое боль в груди и нехватка воздуха? Это что-то такое, на что он даже не рассчитывал больше, и не мечтал, что снова сможет так. Не думал, что это может в его жизни повториться, что это не исчезло навсегда. Чудо возможно? Королю вернут его трон и его власть, вернут богатства, и маленький Георг вновь станет богатым? Перед ним снова откроются все перспективы, он после школы сможет учиться дальше, и получить ту профессию, какую хочет, и… У Георга от таких мыслей закружилась голова.

Неужели?

В палате были еще дети. С теми, кто помладше, лежали и родители, а Георга только навещали. День операции у каждого уже назначен, и прежде, чем наступил его день, Георг насмотрелся на предшественников. Случаи были разными, но он видел, с какими лицами уезжали они на каталке, какими их поднимали из реанимации в специальную постоперационную палату. Только спрашивать не решался, - как это? Швы были ужасны, - все воспаленное, вспухшее, перемазанное зеленкой и с черными кончиками ниток. И лица другие. Глаза другие. Георг впервые видел, как мучаются от сильных болей, хотя прежде ему казалось, что самые сильные испытывал он. Мальчишка видел, как плакали маленькие и как мычали дети постарше, видел, как покрывались потом белые лица, пока медсестра не приносила укол… правда, на четвертый или пятый день, все менялось. И лица менялись, и выражение глаз, и улыбки появлялись, и сочинялись “черные шутки”. Дети снова становились детьми, - им хотелось играть: в морской бой или в города, не важно, им хотелось домой, и с каждым днем Георг видел - жизнь, правда, возвращается.

Бежал порой холодок по спине от предчувствия того самого дня, но потом проходил. Мальчишка волновался, что в последний момент он испугается, - большинство его сверстников начинали истерику, и увозили их уже усыпленными, поэтому утешал себя мечтами о будущем. Как он снова станет всем нужен, - его будут брать в игры, будут им гордиться в школе, он даже поедет на какие-нибудь соревнования от города. С такими мечтами видел сны.

— Здравствуй, малыш, — его уха щекотно коснулся теплый воздух, и Георг открыл глаза, — не вставай. Я присяду на краешек, и никого не разбужу.

Георг перевернулся на спину и благодарно заулыбался, глядя на темную фигуру оруженосца у своей кровати.

— Привет.

Девушка вновь была во всеоружии. Чешуйки на шее поблескивали от отблеска уличного фонаря, свет которого падал на противоположную стену. За плечами длинным шлейфом лежали полы плаща, шпага в ножнах была зажата в руке, а не пристегнута к поясу. От оруженосца пахло морозом, будто она только что пришла из зимы, не отряхнув с сапог снега. Но холодом от нее не веяло, наоборот, - горячей рукой она провела по лбу Георга, а потом сжала маленькую ладошку в своих пальцах.

— Мечтаешь? — она села на край, и ее лицо попало в луч света. — О чем?