Он удивился, - ее губы не шевелились, девушка тонко улыбалась одними уголками, тихо разглядывая своего воина.

— Ты разговариваешь мыслями?

Она приложила палец к своим губам, и кивнула:

— Ты тоже.

— Я так рад, что ты пришла. Ты знаешь, что завтра у меня операция? Мама утром приедет, потом будет ждать…

— Знаю. Я все знаю.

— Мы снова пойдем в мир сов?

— Ты всегда в нем.

— Но ты пришла, чтобы увести меня куда-нибудь?

— Да. Я сейчас накрою тебя одеялом с головой, и перенесу на руках, чтобы никто не видел. Хорошо?

— Хорошо.

Оливия укутала его и взяла на руки. Крутанувшись, на месте, она бесшумно качнулась назад и исчезла из палаты.

Пространство, которое обрушилось на мальчишку, заставило его испугаться так сильно, будто он летел в пустоту. Вокруг ничего не было, кроме солнца. Сплошной свет, небо и бесконечный горизонт. Георг заморгал, обморочно мотая головой, пока взгляд, как за спасительный круг не зацепился за Оливию, и мир не обрел землю. Они стояли на большой площади. Или на большом аэродроме, или полигоне, - на чем-то где очень много асфальта. Чистый, неразмеченный ничем, серый асфальт был всюду. Пространство было голым от горизонта до горизонта, - ни домика, ни дерева, ни машины, ни человека, - ничего.

— Это пустыня.

— В пустыне есть песок, — Георг оглядел себя и обнаружил, что он в пижаме. — А где моя одежда?

— Ты так привык к своей воинской одежде? Мы сюда ненадолго, потерпи.

Ноги запекло на шершавом полотнище. Солнце, если взглянуть вдаль, колебало асфальт волнами.

— А зачем мы здесь?

— Пройдем немного.

Сначала мальчишка шел рядом, поглядывая на прямую линию горизонта, но от пустоты становилось не по себе, и он стал смотреть изредка под ноги, и почти всегда на Оливию. Он разглядывал гравировку на ее наплечниках, тонкие чешуйки кольчуги, заглядывал в лицо, которое изредка закрывалось взлетевшими от ветерка волосами. Ветер дул в спину.

— Можно я возьму тебя за руку?

— Можно.

Георгу стало спокойнее, он почувствовал себя увереннее.

— Так о чем ты мечтаешь, малыш?

— М-м-м… о том, что будет потом. О том, как все вернется.

Внезапно они остановились:

— Не наступи!

Засмотревшись на оруженосца, он едва не наступил на росток. Прямо перед ним лежал разбитый глиняный горшок с просыпавшейся землей, и небольшое растение оголило бледные паутинчатые корешки.

— О, так мы уже на месте!

— Мы шли сюда?

— К нему, — она присела на корточки, — правда, здорово?

Он присел тоже. Тени легли сбоку. Георг не понимал, что же здесь хорошего:

— Надо новый горшок.

— Нового нет. Ты же видишь, здесь ничего нет.

— Тогда этот склеим.

— Чем?

— Ну, перевяжем…

— Даже если ты сделаешь это, цветок в пустыне погибнет без воды.

Мальчишка схмурился:

— Ты говоришь не просто так, да? Это не цветок? Это что-то значит для меня?

— Да, не просто так, нет, это цветок, да, это что-то значит.

— И что?

Оливия заправила непослушные волосы за уши, тронула пальчиком один из лепестков и ответила:

— Побудь с ним немного, посмотри. Понаблюдай, постарайся его понять… можешь даже поговорить с ним, если хочешь.

— Я, что, один?

— На пять минут…

Куда она внезапно исчезла, он даже не успел заметить. Никогда ему не привыкнуть к неожиданностям, и никогда не привыкнуть к задачам. Вот и еще одна… в прошлый раз он разговаривал с сердцем, а в этот раз должен поговорить с цветком. Вряд ли он ответит, а что можно увидеть и что можно понять, если просто смотреть?

— Как жизнь? — вяло спросил он. В пустыне шуршал только ветер, никаких других звуков не было. — Да, у тебя не очень.

Зеленые лепестки начинали с краешков желтеть. Раньше, как он заметил, оно росло прямо, а с тех пор, как горшок разбился, стеблю пришлось изогнуться и вновь расти вверх на тех крохах почвы, которая еще давала ему питание.

— Ты стойкий…

Дотронувшись до верхних корешков, отметил, что они высохли. Да и сама земля уже была высушена, - катышки легко рассыпались на крошки.

— И ты вянешь…

Георгу неприятно было подумать, что растение умирает, неприятно сразу по нескольким причинам. Во-первых, потому, что нечестно намекать ему на такое перед самой операцией, а во-вторых, у него сложилось ощущение, что смерть прямо рядом с ним, только на этот раз не его очередь. И прежде никогда Георгу не казалось, что растения… ну, рубят, например, деревья, косят траву, дергают сорняки, - никто же не считает лесорубов или огородников убийцами. Растения вроде как не живые, не понимают. Когда режут свинью или рубят курице голову, вот это смерть. Мясник тоже не убийца, но все равно понятно, что была птица живой, а потом нет.

А тут мальчишка почувствовал, что растение живет. Будет жить еще несколько дней, или несколько часов, а потом перестанет. И что? Вывода из этого Георг не делал никакого. Будто он не знал, что все смертны.

— Я тебе ничем помочь не могу. Не могу даже с собой взять и пересадить в новый горшок. Извини.

Посидев рядом с ним, внимательно осмотрев с каждой стороны, он пришел только к одной мысли, - он не знал, что ему нужно было открыть для себя.

— Он тебе понравился?

— Обычный, — Георг еще прежде ее фразы, увидел, как с краешка выросла вторая длинная тень. — А что?

— Ты должен научиться у него его счастью, малыш. Счастью бытия.

— Я не понимаю, — он поднял голову.

—Ты должен научиться у него счастью жить ради жизни, жить, даже если это никому не надо. Что бы с тобой ни было, как бы ты ни был разбит, ты можешь найти радость просто в жизни.

— Даже в этой пустыне?!

— Георг, может быть, ты еще ни разу глубоко не задумывался о смысле жизни, но поверь мне на слово, или запомни без понимания, - иногда можно жить ни для чего.

Взгляд воина был сосредоточен, но девушка видела, что пока он этого не постиг. А идти и воевать без этого чувства, трудно. Очень трудно. Думать о том, что будет дальше, вообще невыносимо. Георг ведь предполагал, что предстоящая битва с драконом, - это самое страшное, что может случиться, что это последнее. А для Оливии ее собственный страшный день предательства был близок и ужасающ. Она привязалась к мальчишке, она полюбила его как сына или как братика, она на каждом этапе в мире сов, боялась за него.

— Георг, пойми! Ты же понял про осаду крепости, - это почти что так же, только сильнее. Глубже всего.

— Я стараюсь… но как можно жить ни для чего? Это как?

— Когда у тебя нет никого рядом, когда ты одинок, когда нет в жизни целей, когда ты ничего не добился и не добьешься, когда ты понимаешь, что ты никто для всех, и ничего нет впереди. А в прошлом нечего вспомнить… — Даже если ты окажешься один, как этот цветок в пустыне, ты все равно сможешь быть счастливым, если только поймешь…

— Я не хочу. Если я когда-нибудь, окажусь, как он, то я лучше умру… как это, без никого? Как это, никто?

— А вот так!

— Нет. В жизни должен быть смысл. И должен быть кто-то.

— Ладно, малыш. Как скажешь.

— Тогда пойдем отсюда.

— Пойдем. Но это на сегодня не все.

Они вернулись к брошенному одеялу, мальчишку снова укутала темнота, и темнота же его встретила. В палате Оливия мысленно попросила его вытянуть руки, а когда он выполнил просьбу, вложила в его ладони шпагу.

— Она твоя.

— Но это же твое оружие!

— Я оруженосец, у меня никогда нет, и не было своего оружия. Просто не приходило время вручить тебе этот клинок. А теперь пора, - завтра бой. Тебе не страшно?

— Немножко.

Утром он проснулся с рассветом. Мама уже была здесь.

Шпаги рядом не оказалось, она испарилась, словно вся приснившаяся пустыня, но Георгу казалась, что он все еще чувствует тяжесть рукояти в ладони. Она с ним. Он вооружен.

От снотворного он отказался, - накрытый простыней, поехал на каталке, глядя на потолочные длинные лампы. Все. Назад дороги нет. Сердце все же взволнованно билось, - от яркого света в операционной, от белых халатов, оттого, что ему, совсем голому пришлось ложиться на холодное. Незащищенность проколола его всего, с головы до пяток.