Предисловие

Почему никто из посетителей не обращает внимания на служебные двери?

Вообще странно себя ощущаешь, когда попадаешь в привычное место в непривычное время, например, в кинотеатр ночью, когда тот уже закрыт. Помещение, рассчитанное на массы людей, полное пустоты и тишины казалось нездешним, не из этого мира. Погасшее кафе, тусклые лампочки сигнализации, огромные, во всю стену, окна, глядящие на самую широкую и оживленную улицу города. И сквозь эти глаза я тоже смотрела на мир взглядом неработающего кинотеатра. Так в чем секрет запертых для посетителей дверей?

— Посторонним вход воспрещен! — заорала я во весь голос на всю возможную пустоту и ткнулась лбом в прохладное стекло.

Город жил своей жизнью. Здесь суматоху не было слышно. Мы вообще взаимно оставались глухи друг к другу, взаимно друг друга любя. Это была кровная связь, как у родителя и ребенка. Я дочь своего отца, я родилась у него на руках, я бегала по нему босиком и видела с каждым годом, как он взрослел и менялся, и мой город видел, как я взрослею и меняюсь. Нравились эти улицы и районы кому-то или нет, меня не волновало, казались кому-то холодными и серыми, мне тоже было все равно, - это мой город.

Когда я оторвалась от стекла, на нем остался овальный засаленный след ото лба. Внизу темные полотнища проспектов и площадей, расстегнутые ожерелья фонарей, красные и белые кровяные тельца автомобильных фар и сигналов. В отражении зажглась еще одна точка. Оранжевая. Кто-то, стоя за моей спиной, прикурил сигарету.

— Это ты? Как ты здесь оказался?

— Ты сама меня выбрала, не так ли? Вот он я.

— Мой герой, — я улыбнулась. — А ты знаешь, что за дверьми?

— Нет.

— Там то, о чем я не могу говорить…

— Так предоставь возможность говорить тому, о чем ты не можешь рассказать сама.

— Но тогда я не буду знать истории… будет говорить он, мир сов, но он тоже столько лет молчал и изъяснялся лишь знаками… страшно.

— Так узнаешь, когда будет поставлен последний знак препинания. Дерзай! Или заткни ему рот раз и навсегда. И никогда не вспоминай больше.

— Не могу не вспоминать!

Я обернулась, взглянула в лицо собеседнику, - понимает ли он? В темноте было не различить. За то белая дверь в стене с надписью “Посторонним вход воспрещен” почти засветилась, указывая на себя всеми силами. Рванувшись к ней, схватилась за ручку и распахнула настежь. И кинулась, как в омут. Как с обрыва…

I

Был дождь… очень поздний вечер, окраина и покореженная коробка оранжевой остановки. Машин не было, в немигающие очи дорожных фонарей утыкались пирамидки света, полные желтоватых дождевых струй и ветра. Набор расставленных по обочине конусов.

Кто я?

Джинсовое платье, хлюпающие ботинки, короткие, прилизанные водой волосы. Руки с тонкими запястьями, ноги с узкими щиколотками. Сумка на плече. Что еще можно узнать о себе самой, когда тебя вышвыривает в неизвестную историю без сценария?

Где я?

Судя по отсвету на небе по правую от меня сторону, там был город. А здесь, вокруг этого скособоченного приюта бомжей, был пустырь, изящные башни электропередач. Гудение недалекой трансформаторной будки и холм.

Где он?

Тот, кто призывал меня к дерзаниям, по каким-то должно быть очень важным причинам, рядом не оказался. Я одна, и это совершенно не прибавляло мне радости. Но он обещал быть, и, значит, будет. Мы встретимся, если не знакомы, или увидимся снова, если знакомы.

Что дальше?

Промокнув до дрожи, хлюпнула несколько шагов по тротуару взад и вперед. Куда идти, - не знала, что делать, - тоже. Оставалось немного подождать, и история сама подтолкнет к следующему шагу. Это закон. А там, колечко за колечко, звено за звено и цепочка события развернется от начала до конца, и я пройду по ней, как знаменитый герой по лабиринту. Где поворот? Куда выведет? За какой стеной притаилось в нападении чудовище? А вот обратно уже не вернуться. Выход теперь только “после последнего знака препинания”, то есть в конце.

Я размышляла так, потому что мне доводилось уже попадать в “приключение”, или наблюдать за чужими историями со стороны. Только в тех случаях я знала все обо всех и все обо всем. Раньше я была хозяйкой положения, а нынче хозяином был он… Тот, кто слишком долго молчал. Тот, кто родился вместе со мной и неразлучен до самой смерти. Тот, о ком мы говорили до входа в дверь. Мир сов. И сразу после упоминания мира на душе заскреблись коготками тревожные-тревожные чувства. Как бывает тревожно во сне, когда попадаешь ночью на безлюдное место, никто на тебя не нападает, никто не преследует, но явное ощущение чего-то огромного и необратимого рядом всей кожей осязаешь. Великое, могущественное, непознанное нависает над тобой куполом, трогает тебя за руку, гладит по голове, смотрит сверху вниз огромными вселенскими глазами. И даже вдыхать его приходится, так все вокруг пропитано атмосферой невидимой и разумной силы.

— Говори…

Дождь лопал на лужах пузырики с удовольствием ребенка, нажимающего пальчиками на шарики пупырчатого целлофана. Очень быстро, и не надоедливо.

Ничего не происходило.

— Говори!

Но мир сов отвык говорить. Он вообще не умел произносить слова. Сокрытый сам в себе, он изъяснялся косноязычно, не в полную силу и всегда с помощью знаков. Молчание было его вторым лицом.

— Говори! Я не побоялась вернуться! Говори-и-и!!!

Раздался гудок. Мне в спину ударили фары, и, обернувшись, я увидела, что это на пригорок шоссейной дороги выплыл автобус. С округлыми углами, дверьми-раскладушками, родной брат всех рыжих остановок. Он остановился возле меня с придыханием паровоза на перроне, а как только двери скрипучим рывком прижались к бокам, он заурчал всем машинным отделением: тр-р-р-рр-р…

— Ну что, заходить будем? — уставилась на меня кондукторша.

Все небольшие окна внутри светились тускло-бежево, как все салоны общественного транспорта по ночам, уютно, тепло и приветливо.

— Заговорил…

Как только я вскочила на площадку, автобус с размахом хлопка в ладоши ударил под лопатки дверьми и, тронувшись, перестал урчать. Они все, и троллейбусы тоже, когда начинают снова ехать, перестают трястись от витков работающего двигателя.

Знаки.

С первых минут пребывания здесь, я поняла, что они повсюду, - как направляющие, как путеводители по истории, чтобы не заблудиться и не зайти не туда. Город впустил внутрь автобус вместе со мной на борту, и по бокам стали разворачиваться знакомые улицы. Смутно знакомые. Планировка домов, цвета, названия, магазины, вроде бы очень известный город, но вместе с тем понимаешь, что ты здесь впервые. Словно некто сделал очень похожую копию, модель, где по мотивам прошлого времени создано пространство настоящего. А знаки… знаками было точное сходство.

Я соскочила с места и попросила остановить на остановке именно в тот момент, как узнала свой проспект и свою остановку. Она была воссоздана до мелочей, вплоть до потускневших букв названия магазина, и до погнутого дорожного знака под светофором. Здесь мой дом. Был когда-то, пока мы не переехали. По второй полосе улицы прогудел троллейбус, бодренько умытый дождем. К бордюру прибились зеленые проколотые билеты. Мир сов, кое-как начавший повествовать о себе, подавал мне шаг за шагом путеводные нити, и я уже знала, что я, не зная до сих пор, как я выгляжу, могла с уверенностью сказать, что нашла свой дом. Вон тот, стоящий чуть боком. Шестой этаж, светится окно кухни. Так, словно пролистывая невесть откуда взявшийся альбом с забытыми фотографиями, я узнавала и узнавала мои путеводные детали, и не могла удержаться чтобы не остановиться хоть на миг у каждого из них. Плевать на дождь и холод.

Вот лавочка, на которой я часто сидела, играя в подбрасывание мячика. Вот дерево, на которое я пробовала однажды залезть, но упала и сильно ударилась. Вот трещина в асфальте, которая всегда мне казалась похожей на лисью мордочку. Вот фонарь, единственный мерцающий из всей своей шеренги исправных собратьев. Подъезд с запахом сырости, погнутый почтовый ящик с номером моей квартиры, выжженная кнопка лифта, надпись внутри кабины жжеными спичками “Катя-дура”, наша входная, обтянутая черной клеенкой дверь…