Мальчишка сморщился от боли. И на мгновение ему померещилось, что он до сих пор стоит у окна своей комнаты, пытаясь ухватить побольше вдоха и выдавить из груди свинцовую тяжесть. Для него сошлось во времени то, что он чувствовал с тем, что он видел. И зря Оливия решила, что он, не услышав, не понял ничего. Георг понял кто перед ним, - необратимый, сильный и всемогущий недуг. И он убивает его.
— Нет! — Оруженосец рванулась за Георгом, но ухватить за руку не успела. — Куда?!
Он должен был оставаться на месте, и она боялась только одного, - что он не выдержит и побежит. Струсит настолько, что развернется и помчится назад без оглядки, потому что не перенесет собственного ужаса перед драконом. Главное было, чтобы воин увидел врага лицом к лицу и принял решение бороться с ним. Но Георг поступил неожиданно, - он побежал, но не назад, а вперед, на него.
— Стой! Нельзя! У тебя нет оружия!!! — она кинулась за ним, но он бежал так, как бегал в прошлой жизни. Со всей отдачей, со всей силой и вдохновением. — Стой!
Но мальчишку ослепила ярость и решимость противодействовать своему мучителю и истязателю, какими бы не равными были их силы, остановить его сейчас. Убить! Уничтожить! Освободиться!
Оруженосец прямо на бегу исчезла, и возникла перед воином, став у него на пути. За долю секунды поймала его руками, как в капкан и едва удержала.
— Пусти! — он рычал со слезами и выгибался дугой, чтобы вырваться. — Пусти…
— Рано, малыш… рано…
В себя Георг приходил уже дома. Оливия не ушла, а по-прежнему держала его, только не силой, а нежно, на коленях и покачивала, как маленького ребенка, убирая одной рукой с его лба липкие волосы.
— Несмышленыш, ты едва не угробил себя по глупости.
Доспехов на ней не было, вся воинственная амуниция исчезла, и она снова превратилась в обычную девушку. Такую ласковую старшую сестру, которая успокаивает своего братишку после ночного кошмара.
— Где он?
— Там же, где и всегда.
— Я дал обещание.
— Отдохни. Ты вымотался сегодня. Его голыми руками не взять, нужно готовиться, и без помощников не обойтись. И еще, не давай гневу оглушать себя.
Георг откинул голову и прошептал:
— А если больно? Если это так часто, что жить не хочется, а хочется умереть, лишь бы не болело больше никогда?
— Терпи. Терпи и повторяй про себя заклинание:
Мое сердце попало в сети, -
Больно режет тугая нить,
А любовь все же выше смерти, -
Сердце, бейся… мы будем жить…
Утром, проснувшись в своей кровати, Георг долго лежал не вставая. Ночные приступы прошли, но голова от невыспанности гудела и была тяжелой. Он думал о своем последнем испытании, и делал выводы, что каждый раз они все тяжелее и тяжелее ему даются. Каждая последующая встреча с Оливией и путешествие в мир сов готовит для него удар за ударом, не предупреждая о том, как необходимо правильно поступить. Не умываясь, не заглядывая в комнату к родителям, Георг, поднявшись, первым делом отыскал в зале в шкафу тонометр. Давление он мерить не собирался, он забрал только фонендоскоп, и, стянув пижамную рубашку, вернулся к себе. Лег. Заткнул уши резиновыми кончиками прослушки, а металлическую катушку приложил к груди.
Мир привычных звуков исчез. А как только он сомкнул веки, то сразу целиком погрузился в вакуумный гул сердцебиения. Бух… Бах… на фоне шума прибоя. Бух-бах…
— Поговорим по душам, друг? — Георг мысленно спросил сам себя, прекрасно осознавая, что слушает сейчас звучание мышечных сокращений, перекачки крови и шипение ее через те самые злополучные прорехи. — Они все правы, - ничего не делать нельзя.
Еще он подумал про других… про таких же, как он, только с иными недугами. Не каждый можно олицетворить в виде чего-то конкретного, как же сражаются они? С кем? С чем? Как? Переплывают океаны, шьют семимильные сапоги или клеят из перьев крылья? Или ищут волшебный цветок, когда неизлечимая болезнь остается неизлечимой?..
— Георг? — услышал он, как через вату мамин голос. — Что ты делаешь?
Не убирая фонендоскопа, он открыл глаза и сказал, услышав и свой голос, как чужой:
— Я согласен на операцию.
VII
Работать было тошно, время в маленькой конурке тянулось медленно, в жару не хватало воздуха. К тому же после возвращения Гарольда я стала бояться, что он опять исчезнет, потянутся дни, полные для кого-то другого событиями. А я, практически декорация, буду киснуть в этом болоте среди газет, которые невозможно читать, и в комнате, похожей на серую коробку из-под обуви.
У меня было два рабочих дня, и вчера, оттрубив свои положенные часы, я кинулась к воротам, но, прождав там тщетно два часа, ушла домой. Неужели, опять? Гарольд после был сам не свой, - в воду опущенный. Можно сказать, что и погруженный в себя. Одним словом, - не с нами. Мы плелись с Перу на обратном пути далеко от задумчивого величества, и не говорили ни о чем. Это путешествие в мир сов оказалось коротким
Что теперь? Куда теперь? Меня опять не держат в курсе дела. Обидно.
Но этим вечером после работы я заново, как на еще одну службу, причем более важную, направилась к ограде.
— Перу сказал, что сегодня гуляем в трактире.
Гарольд выплыл из вечернего света, как призрак.
— Привет.
— Интересно, а сейчас ты можешь пролезть сквозь прутья? Я просто слышал ваш разговор в тот раз.
— Не задавай глупых вопросов. А где сам страж?
Гарольд пожал плечами. Я окинула взглядом его фигуру, попытавшись представить, как он мог бы с такой рельефной комплекцией пролезть через игольные ворота. С физической стороны, это абсурд, а со стороны разума, - легче легкого. Много ли нужно стараться, чтобы попасть в капкан наркотика?
— Он точно сказал про трактир?
— Угу.
— А потом? Что он сделал потом, куда ушел?
— Нырнул в траву, и нет его.
— Значит, сегодня мы пойдем вдвоем.
За воротами снова опала черным занавесом ночь. На этот раз абсолютно безлунная и беззвездная, словно некто действительно занавесил купол над миром сов темной тканью. Попали птички в клетку и накрыли их покрывалом, чтобы не шумели.
— Опять город, — досадовала я в полголоса, — опять эти плащи на нас, опять нужно идти дворами, придерживаясь тени…
— Что ты сказала?
— Говорю, что ты пишешь красивую музыку. То, что я слышала, мне понравилось.
— Кто бы меня знал, если бы я плохо делал свое дело.
— Так ты мастеровой? Или сначала сочиняешь, а потом продаешь?
— Для меня это не имеет значения.
Трактир был на окраине столицы, - у въезда в город через мост, и носил название “Мученик”. Уже на подходе к нему, я остановила Гарольда и накинула ему на голову капюшон:
— Тебе нельзя выдавать себя. Ты не должен быть узнан.
— О, — тот аж стал выше ростом, так приподняло его удивление, — я известен и здесь?
— Никто не должен знать, что ты король. Ты проник к противнику, логично, что ты должен скрываться? И понятие “противник” ты должен воспринять буквально.
— Кто из нас свита?
— Слуги укрывают короля, если он покинул свое королевство. И вы, ваше величество, должны слушаться меня, как путник проводника.
— Сказки продолжаются.
Я так и почувствовала, как Гарольд улыбается в темноте своего капюшона, и в этом тоне проскальзывала доля иронии и снисхождения.
Стук сердца пока не звенел хрусталем, но в столице мне всегда было плохо из-за охотника, даже если не чувствовалось его близкого появления. А сейчас я захотела, чтобы он был, потому что насмешка моего подопечного задела меня. Был бы страх, он бы заполнил все, не оставив место другим чувствам, я бы наплевала и на обиду, и на все, что кто-то там сказал.
Да, сказка. Какая есть, но мой мир сов был вместе с тем и миром детства. Стань я инвалидом во взрослом возрасте, возможно, он открылся бы мне по-другому. Иначе. Серьезнее.
Да, сказка. Потому что в ней легче увидеть, понять и победить. Потому что там все и просто, и сложно, и никто не будет запутывать тебя лишними словами о социальной адаптации, психологических травмах, подростковых комплексах и психосоматике.
