— Это от тебя?

Не ответив, я попыталась прикрыть и успокоить сердце ладонью, но проклятый шорох повторился. Гарольд заметил мой страх.

— Кого боишься? — он хмыкнул. — Калории, жир, холестерин?..

— Не смешно, — голос заметно сел, и непрошено потекли слезы, — не смешно! Это… это… я не могу тебе сказать, кто это…

— Правильно не можешь.

Прежде не горевшие фонари зажглись. Мой преследователь стоял в нескольких шагах от нас. У меня сразу ослабли ноги, позвоночник стал как мягкий стебель, - вот-вот надломится, а звон стал очень сильным.

— Слышу-слышу хрустальное сердце, — вкрадчиво прозвучал голос, — кто это сегодня с тобой?

Бежать! Бежать! Только это толкалось в голове, а губы омертвели и не могли пошевелиться ни с одним ответом. Я не сводила с охотника глаз, как кролик с удава.

— Ты сам кто такой? — отозвался Гарольд.

— Самозванка, хватит прятаться. Хватит бегать, я слышу этот прелестный звон на любом расстоянии, — в его руке блеснул клинок, и он приблизился, — я всегда буду преследовать тебя, сражайся!

— Уйди…

— Я разобью его. Я покалечу тебя. Я лишу тебя жизни.

— Эй, парень, мне не нравится твое настроение.

— А-а-а… — протянул тот, — король, не знающий здешних законов… убирайся к себе. За ней охочусь я, за тобой другой. Я преследую, а тебя на каждом шагу караулят ловушки с приманками. Прочь, чужак, мне нужна самозванка.

Во мне распрямилась пружина, и я рванула прочь.

Плевать мне было и на Гарольда, и на все на свете. Он ничего ему не сделает, а со мной сотворит все, что только что обещал. И от бега, и от ужаса, сердце задребезжало совсем тонко. Через несколько кварталов, укрывшись в глубокой нише ратуши, я отдышалась.

Никто не гонится. Успокойся… успокойся… успокойся…

Только охотник знал мою тайну. И все, что он говорил, - правда.

— Перу, забери меня, мне страшно! Перу!

Лицом вниз меня швырнуло во влажную траву. За пределами голубого забора еще не догорел закат. И страж, и брошенный король стояли рядом. Гарольд снова подал мне руку и помог встать.

— Что происходит?

— Я хочу домой.

— Я провожу тебя, только объясни мне все. Про наемников я понял, а про охотника у меня только смутные подозрения.

Перу развел руками, мол, раз сам спрашивает, отвечай. И коротко махнув ладошкой, вразвалочку потопал прочь. Стебли за ним сомкнулись и скрыли с головой.

Выйдя в город, на вечерние просторные улицы, на знакомые дороги, к знакомым домам и деревьям, я перестала бояться. Сейчас мне ничто не угрожает. Терпение моего провожатого кончалось, он долго ждал, а потом перевернул свою кепку козырьком назад, а в зубы взял спичку. Их он не выбросил.

— Я сам попробую разгадать этот ребус. Символы у вас простые. Хрустальное сердце, - звучит красиво. Что-то чистое, хрупкое и светлое. Чистой воды злодей пытается это красивое уничтожить… без причины, это ему по роли положено. Но у меня, я тебе гарантию даю, нет такого сокровища, зачем же охотится мой злодей?

— Конечно, у тебя нет, — я больше не могла выносить этот бред, — хрустальное сердце - сердце труса!

— Девушке можно.

— Мир сов не спрашивает рыцаря - мужчина он или женщина. Рыцарь, - это когда без страха и упрека… если рыцарь трус, - он не рыцарь.

— А самозванец.

— Да.

— Старые предрассудки.

— Гарольд, — я ссутулилась от усталости, — мы же тут не о реальных рыцарских орденах говорим. Если ты будешь утешать меня подобными словами, то лучше прямо сейчас разворачивайся и езжай, откуда приехал. Что-то ты можешь понять, а что-то нет, как с вопросом “За что?”. Стоит ли…

— Стоит.

В городе, в том, давнем городе, без перемен, было полутемно. Темно-зеленое небо с проклевывающимися звездами. Нет рекламных огней, нет неоновых вывесок, нет столько машин. Магазины закрыты, никто не работает до двенадцати или круглосуточно. На лавочках у подъездов и во дворах попадаются маленькие компании молодых людей. Порой даже слышится гитара. Нет пива. Нет мата. Они смеются и иногда “пекут блины” в предложениях. На игровой площадке никто не снес стол для игры в пинг-понг, не сломал карусель, никто не разрисовал непристойными картинками трансформаторную будку, нет черных закорючек граффити на стенах домов, только кое-где мелькают проплешины отколупанных облицованных плиточек. Нет пластиковых окон. Нет домофонов, - все двери открыты. И можно заглянуть в подъезд того дома, в котором жила прежде и посмотреть на свою дверь. Вспомнить, с каким звуком она открывалась, как захлопывалась, и почти услышать звук собственных босых ног по прохладным бетонным ступеням в крапинку.

Сколько я ни пыталась за последние два месяца понять смысл присутствия Гарольда здесь, на этой стороне земли, так и не смогла. Он рос не здесь. Он родился намного раньше. В его стране иначе думают и иначе живут. Он - “инородное тело” до мозга костей, что он может понять? Что он может найти?

— Твой охотник, Гарольд, это наркотики. Ты наркоман навсегда. Он до конца твоих дней будет расставлять капканы и пытаться тебя вернуть, но ты его уже не боишься. Встретившись лицом к лицу, ты даешь отпор, проходишь мимо и говоришь “нет”. Это настоящее мужество и сила. А про меня тебе знать не надо. Я уже расплатилась за то, что столько говорю о себе. Больше не хочу таких наказаний…

Я села на остановке в троллейбус, оставив его величество наедине с самим собой и уступив место Оливии. Троллейбус шел совершенно не в направлении дома, просто мне захотелось покататься. И еще пожить внутри чуда своего города детства.

Заклятие черных колдунов и белых магов

Значит, ничего не кончилось, а продолжается. Оливия не бросала его, а уходила на время, и впереди новые испытания и новые путешествия.

Тот день, когда он с удивлением и восхищением исследовал на ощупь пуговицы своей куртки, был очень давно. Несколько лет назад. После вчерашнего возвращения оруженосца и подарка волшебной палочки, он ощутил это расстояние между собой прежним и собой нынешним, но про повешенный нос не забывал.

— Не унывать, — он встал утром перед туалетным зеркалом, зубной щеткой подпер кончик носа и моргнул, как филин, огромными глазищами в синих впадинах глазниц. — Не у-у-у… ух-у-у!

— Играешь, малыш? — мама заглянула в ванную и повесила на крючок чистое полотенце.

— Да. А можно я сегодня погуляю?

— Лучше посиди дома. Тебе еще нельзя.

— Я устал ничего не делать. Я в палате вечно лежал…

— Еще рано. Посиди на балконе, почитай книжку, поспи. Не дай бог что.

— Хорошо мам.

Каша в тарелке вкусная, босиком по линолеуму здорово, только сразу заставили обуть тапки. И книжка интересная, даже не смотря на то, что читал ее уже два раза. У папы тоже выходной, он вернулся из магазина и с кухни в комнату доносились звуки кастрюль, шипение масла и прочие радостные мелодии. Но потом, прервавшись на абзаце, Георг заметил тишину. Выглянув в коридор, обнаружил дверь на кухню прикрытой, а, подойдя на цыпочках ближе, различил, как родители разговаривают в полголоса. Мальчишка присел и гуськом подобрался под планку стеклянного дверного окна. Стекло было ребристое, свет шел с кухни, и ничего кроме волнистых силуэтов было не различить, за то слышно стало превосходно. Никогда он не думал, что в семье существуют тайны, от него никогда ничего не скрывали, по крайней мере, он раньше был в этом уверен.

— Нужен особый режим, особое питание. Любая инфекция, любая простуда, любой насморк… — взволнованно говорила мама, — … и могут быть осложнения. Никаких нагрузок. Это вообще опасно.

— Сосем тоже нельзя, — мягко возразил папа, — он же не комнатное растение, мы же не можем его запереть.

— Нет, но нужно все контролировать. Мы с тобой уже решили, что я ухожу с работы, давно пора. На одну зарплату как-нибудь проживем, да и пособие по инвалидности на него дают. Мама будет помогать.