«Познавший себя обретает страх Господень и, пребывая в нём, достигает врат любви» (прп. Иоанн Лествичник).

«Кто познает и уразумеет, что он создан из ничего и что нагим вошёл в этот мир, тот познает и своего Творца, и Его одного будет бояться и любить, и Ему единому служить от всей души, ничего из видимых вещей не предпочитая Ему. Убеждаясь из познания себя самого, что странник он для всего земного, или лучше сказать, и для всего небесного, он всю ревность души отдаст на служение Творцу и Богу. Ибо если он странник для земного, из которого взят (при сотворении), среди которого живёт и проводит свой век, тем более – странник для небесного, от которого он так далек и по образу своего здешнего бытия, и по образу жизни. Кто же убедился в том, что странник он на земле, и будет помнить, что как нагим вошёл в этот мир, так нагим и выйдет из него, что тому остаётся, кроме плача и рыдания не только о себе, но и о всех подобных ему людях?.. Всякому человеку необходимо знать о себе самом, что он ничто (но призван к святости). Того, кто не знает себя самого… не может спасти Сам Всемогущий Бог, при всем том, что желает спасти его. И если бы кто принес Богу в дар весь мир (что, конечно, невозможно), а не думал о себе, что есть ничто, тот не мог бы спастись никаким образом» (прп. Симеон Новый Богослов).

«Когда же кто познает себя, а это требует многого охранения извне, упразднения от суетных дел и строгого испытания совести, тогда внезапно приходит в душу и некое божественное, невыразимое словом смирение, приносящее сокрушение сердцу и слёзы тёплого умиления. И тогда испытывающий в себе действие этого смирения считает себя землёй и пеплом, червём, а не человеком, недостойным даже и животной этой жизни, – по превосходству этого дара Божия, удостоившийся которого исполняется неким неизречённым опьянением умиления, входит в глубину смирения и, выйдя из себя, ни во что вменяет всё внешнее: яства, питие, одеяния – как изменившийся добрым изменением десницы Всевышнего (Пс. 76:11)» (прп. Никита Стифат).

«Когда я был молод, то полагал, что делаю, может быть, что-либо доброе, – теперь, состарившись, вижу, что не имею ни одного доброго дела… Чем более человек приближается к Богу, тем более грешным видит себя» (Авва Матой).

     «Человек – тот, кто познал себя» (прп. Пимен Великий).

Так и тянет по инерции начать с упоминания о мрачных годах советского тоталитаризма, «холодной» войны и прочих штампов! Но нет этого ничего в моей душе! Родители поженились в 1952 году, в 1954 году родилась моя сестра Нина, а через десять лет – 10 июня, в память преподобного Никиты, епископа Халкидонского, – на свет явился и я. Хотя мои верующие бабушки настаивали на выборе имени по святцам, все близкие единогласно восстали против наречения меня Никитой. Святые святыми, а генсек Никита Хрущёв только-только «сошёл с дистанции», и народ по горло был сыт его чудачествами. Так и не успел показать он тогда обещанного «последнего попа», зато кукурузная горячка, целинная эпопея и перебои с продуктами оставили после себя недобрую память.

До моего рождения родители с сестрой успели достаточно поскитаться по городу, сменив три места жительства. Удивительно, но моя память хранит свежие впечатления с очень раннего возраста! Вскоре после моего рождения отцу от авиационного завода, где он скромно трудился с 1944 года, дали новую двухкомнатную квартиру. После «удобств во дворе» старых домиков, в которых они проживали ранее, коммунальные блага казались им верхом блаженства. Ванна, туалет, горячая вода в доме, балкон с видом на реку Самарку и заречные луга! Для меня новая квартира запомнилась прежде всего как светлый просторный полигон для ползания по полу и увлекательных детских игр.

В памяти моих близких я запечатлелся как «неспокойный ребёнок». Реально это проявлялось разбитой детской коляской, которую они были вынуждены возить исключительно по газонам и ухабам. «Вроде уснул!» – с надеждой затаивали они дыхание. И тут из «колесницы» доносилось спокойное и басовитое «А-а-а-а-а-а». Без истерик, но настойчиво!

Папа с мамой остались в моей памяти как большие, сильные, мудрые, немногословные и очень добрые великаны-волшебники. В их глазах я всегда черпал покой, уверенность, поддержку и безконечную любовь.

Просторный двор с песочницами, в которые каждую весну самосвал привозил горы влажного свежего песка. Звон колокольчика при приезде машины-мусоровоза, стук вёдер при высыпании мусора жильцами в мусороприёмник. Другой колокольчик извещал жителей двора о приезде приёмщика стеклотары дяди Васи с большим фанерным ящиком на колёсиках. Во дворе находилась сцена со скамейками и столбами для вывешивания киноэкрана. Каждую неделю вечером приезжал лектор и читал какую-нибудь лекцию для взрослых, по окончании которой устанавливали привезённый на специальном автофургоне кинопроектор и крутили фильм с предварительным киножурналом. В соседнем доме на первом этаже располагалось кафе «Рубин», оживавшее в обеденное время, а также по вечерам пятницы и субботы при проведении здесь свадеб. А ещё в «Рубине» «остаграммливались» по вечерам мужики из окрестных домов, некоторые из них примыкали к играющим в шахматы и домино близ нашей дворовой агитплощадки. Всё чинно и спокойно: район аккуратно патрулировался нарядом милиции.

Бабушка Дуня – моя безсменная «келейница» в первые пять лет моей жизни. Под платком у неё была совершенно лысая голова, покрытая лёгким пушком. Мне очень рано объяснили, что так она пережила пропажу без вести на войне мужа Петра и двух сыновей, Василия и Григория. Бабушка очень ответственно относилась к присмотру за мной. Помню её испуг, когда меня во дворе друзья напоили водой из пластиковой бутылки-брызгалки из-под мыла или хлорки. Запомнилось, как бежала она со мной в соседний «Гастроном» и оказывала помощь как умела – поила газировкой.

Преставилась баба Дуня ко Господу тоже не без моего деятельного участия. А было это так. В пятилетнем возрасте она уложила меня в кроватку на дневной сон. Проснулся я от запаха дыма. Вышел из спальни в зал и увидел взволнованную бабушку. В ответ на мой вопрос она воскликнула: «Так ведь пожар!». Недолго думая, я, обув сандалии, вылетел в полный дыма подъезд и побежал вниз с последнего, пятого этажа. Бабушка кричала вслед, и меня поймал выбивавший стёкла в подъезде для создания вентиляции старшеклассник из соседней с домом школы. Он водворил меня обратно домой. Однако, как только баба Дуня ослабила внимание, я снова рванул «спасаться» и со второй попытки выскочил из подъезда на улицу в толпу зевак. Вокруг дома стояли пожарные машины и суетились пожарники в зелёных робах. Испуганная бабушка с трудом преодолела задымлённый подъезд и выскочила на улицу. Присела успокоиться и отдышаться и… упала без сознания. Прибежала с работы мама, которой кто-то сообщил о происшедшем. Далее была «скорая», осмотр врача и непонятные для меня слова – «кровоизлияние в мозг». Помню, как бабушка лежала без сознания на своей высокой кровати в спальне, как к ней приходила медсестра и делала ей уколы. А потом меня увезли в деревню, и через несколько дней, рано утром приехал на мотоцикле папа и сказал, что баба Дуня умерла. Баба Даша, моя бабушка по маме, упала на колени перед иконами, молилась и плакала.

Кроме событий с бабушкой отложились в памяти ежедневные ожидания на балконе прихода с работы мамы: она работала швеёй неподалёку от дома, в трикотажном ателье. Папа приходил с работы неизменно в 18.00, и был семейный ужин. Работал он на авиационном заводе, достаточно далеко от дома, ездил многие годы на одном трамвае – с номером двенадцать. Странно, но я почти не помню папиного гнева или ярости. Разве что когда сестра, набедокурив, получила от него отцовского ремня при всех. Зато на всю жизнь запомнил, как я «ехал» в папиной гаражной сумке в его сильной руке по подъезду снизу до самого пятого этажа.

Наш переезд в новую квартиру случился, когда мне было полтора года. Интересно, что в моей памяти эти события запечатлелись чётко, именно так, как позже описывала их мама. Наша память – очень загадочное свойство души! Негативные переживания способны вытеснять из неё целые блоки событий, даже у взрослых. И наоборот, приятные переживания из самого раннего возраста прочно фиксируются в памяти на всю жизнь. Отсюда следует практический вывод для самоанализа. По тому, насколько мы помним себя, можно судить об атмосфере, в которой мы росли и развивались и которая, несомненно, оказала влияние на всю последующую жизнь. Вытесненные переживания, как мы увидим дальше, никуда не пропадают и часто возвращаются бумерангом в нашу сознательную жизнь в форме различных «комплексов», нарушений влечения и невротических симптомов.