Рассказываю я, значит, Платонычу свою Одиссею, а он так умно, так ласково смотрит на меня, как Ленин на ходоков из народа, и спрашивает, аки Иисус Христос апостола:

– Храпишь на посту?

– Храплю, а что мне делать при такой зарплате?

– Это я могу храпеть, – он отвечает государственно, – я уже сегодня три коробки из-под телевизоров сдал и две – от стиральных машин, а также мешок бутылок из мусоропровода выудил. Я могу спать. А тебе, мил человек, спать не по чину. Ты действуй от противного: тебе не платят, а ты работай, то есть смотри в оба; тебе не платят, а ты еще усердней шарь по сторонам. Делай, как я учу, через неделю доложишь. А сейчас я тебя угощаю.

Отпускает же бог человеку. Ума – палата, как пить дать, палата, даже больше – дворец, Межигирье ума. Если у нас у дворника столько смальца в голове, то сколько же его должно быть у министра? Или менять их местами, что ли ? Но бывает, конечно, так, что и у дворника мозги куриные, не говоря уже о министрах. Посмотрел я на Платоныча молитвенно и пошел учиться.

Ночь стою на часах, как у Мавзолея, вторую стою, во все глаза зырю. Ничего не проглядывается обнадеживающего – темная ночь, тускло звезды мерцают. Неужто, думаю, напутал что-то Платоныч от избытка умственных возможностей. Ему хорошо умничать – у него мусоропровод под боком, и не надо ночами бдеть, а тут смотри, ходи, последние ботинки бей. А может, Платоныч посмеяться надо мной вздумал? Это ему дорого обойдется. Одной «Русской» тут не отделается.

Ладно, кумекаю, бог троицу любит. Да и в сказках все главное в третью ночь совершается. Подежурю еще одну ночку. Если и опять фанера над Парижем – тогда Платоныч упадет в моих глазах ниже плинтуса.

Стою третье дежурство. Опять одни звезды и луна, дело движется к полночи, глаза слипаются, так и хочется плюнуть на все и завалится набок. Но креплюсь, надеюсь на интеллект Платоныча – не может ведь подвести такой человек, который из ничего делает деньги. Вдруг слышу: шаги, кто-то мягко ногу ставит. Я – за угол и наблюдаю. Стоп, Степан Тимофеевич, завскладом. Одиннадцать часов ночи, с чего бы это? Огляделось воровито материально-ответственное лицо – и ключ в замок. Тихонечко открыл дверь и скрылся в недрах склада. Через некоторое время появляется с мешком за плечами, тать эдакий. Ну я здесь и решил: пора.

– Стоп! – кричу, – стрелять буду. Кто такой?

Хотел, было, воришка припустить, но мешок чижелый.

– Ты чего орешь? – часто дыша, говорит Степан Тимофеевич. – Не видишь, что ли, завскладом это. Пришел проверить, как склад охраняется. Ну и кое-что взял, чтоб зря время не терять. Вчера в магазине купил, да не было времени домой отнести.

– Нет, – отвечаю, – дорогой Степан Тимофеевич. Это днем вы завскладом, а ночью вы – вор, и я сейчас сдам вас в полицию. Там будете объяснять, где и что вы купили. Поворачивайтесь – и вперед. Шаг влево, шаг вправо – побег, открываю огонь на поражение. Кстати, что там у вас в мешке?

– Да ничего хорошего. Красочка, импортная, – елейно отвечает Степан Тимофеевич. – Сэкономил немного. Тебе, я думаю, тоже понадобится. И ты возьми штуки три-четыре.

Я взял пять банок, больших. И строго предупредил, чтоб больше такого не повторялось. Толканул по сходняку. Перед следующим дежурством я уж крепко выспался. Бдю. Слышу: опять шаги, присмотрелся – заместитель начальника охраны.

– Стой, кто идет?

– Это я. Здравствуй, Дерюгин, бодрствуешь?

– Так точно, товарищ начальник.

– М-да, хорошо, молодец, – говорит, – а сам губы недовольно жмет. Походил-походил, потом опять ко мне, но уже доверительно:

– Бацнешь для сугреву, – и показывает чекушку самогону.

– Никак нет, товарищ начальник, на посту не положено.

– Ничего,– успокаивает шеф, – дежурство идет нормально, спокойно, можно и хлебнуть, при нашей-то жизни.

– Ладно, – говорю, – давайте, я ее через полчаса оприходую.

Отдал мне зам чекушку и ушел, а перед тем похлопал меня по плечу:

– Если и соснешь, то ничего. Я тебя подстрахую.

В какой другой раз я бы запросто заглотнул, но ведь сам Платоныч научал не дремать, а я в последнее время таким к нему доверием проникся, что стал подозревать: а не мессия ли он, переодетый в рубище дворника? Потому категорически приказал себе не искушаться. Жду, что будет дальше. Проходит час. И снова появляется зам. Я сделал вид, что сплю беспробудно. Он даже за плечо меня потряс – я только сладко чмокнул губами. А сам думаю: ах ты змея двухметроворостая, бойца охраны вздумал обмануть? Стража и гаранта сохранности? Нет, не выйдет.

И вот еще через несколько минут: ш-ш-ш – гравий под шинами шуршит. Подъезжает «мерс» грузовой – и к складу. Выходят из машины мой зам и еще кто б вы думали? – один из тех, кто вечно занят, кто бекает в трубку, когда речь заходит о зарплате. Склад без зазрения совести открывают и давай отедова таскать шикарный линолеум, сантехнику импортную, стиральную машину запечатанную.

Я жду. Как охотник зверя, пока он ни приблизится на расстояние выстрела. Вот они пломбируют опять склад, закрывают дверцы «мерса», и тут моя очередь:

– Стой на месте , стрелять буду без предупреждения, – и карабин на них. – Руки за спину, в колонну по одному.

Подельник хмуро смотрит на зама: мол, что за мансы?

– Ты что, Дерюгин, – кричит тот, боясь сойти с места, – почему не спишь?

– Я на боевом посту, – сугубо официально отвечаю, – и согласно инструкции обязан вас арестовать как расхитителей акционерного имущества.

– У нас все законно, – обращается ко мне старшой, – вот накладная выписана. Не хотелось только людей дразнить… время такое сложное…вот и решили ночью…

Подает мне документ. Я его внимательно разглядываю.

– А почему штампа «оплачено» нет? Липа выходит?

– Ах, да, в спешке забыли, завтра поставим. Кстати, какая у вас задолженность по зарплате?

– Четыре месячных оклада.

– Вот и хорошо. У нас наконец появились некоторые средства. Подойдете завтра в кассу – получите. И, кстати, Владимир Сергеевич, объявляю благодарность вашему бойцу за бдительность при исполнении служебных обязанностей. Это же надо – обнаружить отсутствие штампа в полночь при слабом освещении луной! Выдать премию в размере оклада.

«Пока вас не поймаешь на горячем, – думаю, – никакой премии не дождешься».

После этого у меня все пошло, как по маслу. Степан Тимофеевич стал своим человеком: сам тащит, а я тут как тут. С карабином и при исполнении. Начальник и зам ставят меня в пример, ну и кое-когда просят меня сделать отступление от инструкции. Я иду навстречу, но с чувством моральной борьбы с собой.

Я стал апостолом у Платоныча. Жду, что вот-вот он объявит о настоящей своей миссии.

– Всяк сверчок знай свой шесток, всяк дятел – свое дупло, и всякое органическое соединение, эстетически выражаясь,– свою прорубь. Ты бди-бди, да не забуривайся, – учил меня Платоныч, – иногда не грех и проспать. Начальство не любит излишнего рвения ни в чем, служение начальству не терпит суеты.

Святая правда. Как он был прав; боже, как он был прав! Ну почему мы не ценим пророков в своем отечестве?! Мне бы и следовать его заветам. Так нет же, слаб человек. Я уже из долгов вылез, даже накапливать стал, жена меня зауважала, за столом первому подает. Да где-то перестарался я, перегнул палку, как говорил наш мудрый Платоныч, мало спал на посту – жадность заела.

Короче, повысили меня и перевели охранять бухгалтерию. А там одни бумаги. Бдел я, бдел, но никто за бумагами ночью не приходил. Теперь надо опять с Платонычем советоваться. Этот великий человек снова что-нибудь придумает, как в этих обстоятельствах заработать на хлеб с маслом.

Как-то вечером позвонил мне приятель.

– Привет, Серега.

– Привет, что-то давно не звонишь.

– Дела, дела. А вот сейчас до зарезу нужна твоя помощь.

– Помогу, чем могу.

– Ты же у нас поэт?

– Я – прозаик, сколько можно тебе говорить?