Во время сумасшедшей гонки в аэропорт и стремительного рывка к трапу самолета она не имела времени для размышлений, но, оказавшись в просторном салоне воздушного лайнера и немного отдышавшись, Элизабет вновь начала думать о Джулии и, конечно, о высоком черноволосом французе, который клялся, что никогда больше на нее не взглянет.
Недели после отъезда Филиппа были ужасны. В первые несколько дней она пребывала в состоянии подавленности, совершенно выбитая из колеи всей чудовищностью размолвки. А затем душевная рана начала кровоточить, сначала медленно и вяло, но потом все обильнее, и боль, терзавшая ее, была столь велика, что заставляла всю ночь напролет ходить по квартире и стонать, обхватив голову руками.
Сознание того, что она сама полностью и безвозвратно разрушила все, что могла бы иметь, было невыносимо. Он не прилетел вместе с Мирей, значит, приехал именно к ней. Эта мысль сводила ее с ума. Теперь она потеряла шанс быть хоть в малой степени причастной к его жизни — из-за своего страха и трусости. То был страх, что история повторится, и он покинет ее подобно Джону, и трусость, которая мешала ей увидеть реального Филиппа без призрака Джона за его плечами. В результате она не дала шанса ни себе, ни ему.
Но сейчас она должна думать только о Джулии. Когда самолет поднимался в воздух, Элизабет, слушая гул турбин, страстно желала, чтобы сестра уже за тысячи миль ощутила ее любовь и поддержку.
Никто не знал, как много значил для нее этот ребенок. Он отвел юную мать от края бездны, у которой стояла Джулия после гибели Патрика, устранил отчуждение между нею и семьей своего отца и обеспечил любовь и обожание этой семьи, включая Катрин и ее детей, о которых Джулия часто упоминала в письмах и телефонных разговорах. Ничего не должно случиться с этим ребенком; он был слишком дорог, чтобы его потерять.
В течение долгих часов полета Элизабет посылала небу свои молитвы, неспособная даже вздремнуть, несмотря на то что в течение минувших недель спала лишь урывками.
Когда она прибыла во Францию, то чувствовала себя словно выжатая тряпка. Глубокое уныние и плохие предчувствия не покидали ее в течение всего пути от аэропорта до больницы, расположенной в нескольких милях от замка де Сернэ. Было раннее утро, но июльское солнце уже озарило окрестности своими теплыми лучами. Такси, на котором ехала Элизабет, поглощало милю за милей, но окружающий пейзаж не привлекал ее внимания. В мыслях не было никого, кроме Джулии и того крошечного существа, которому предстояло появиться на свет.
Когда такси остановилось возле больницы, все у Элизабет внутри судорожно сжалось. Филипп говорил, что эта маленькая частная больница так хорошо оборудована, что ни в чем не уступает известным медицинским учреждениям, а кроме того, может похвастать лучшей во всей Франции акушеркой. Элизабет очень надеялась, что опытный консультант всю ночь оставался с ее сестрой.
Когда таксист вынул ее чемодан из багажника, и она открыла сумочку, чтобы с ним расплатиться, мужская рука легла поверх ее руки.
— Не беспокойся, Элизабет, это я беру на себя. — Она улыбнулась господину де Сернэ, тронутая тем, что он специально ожидал, когда она подъедет. — Ну а теперь идем и проведаем Джулию.
— Как она?.. — Ее голос дрогнул, ведь по лицу Жоржа ничего нельзя было понять. — С ней все хорошо?
— Я обещал ничего не говорить, но тебе сообщу по секрету: с ней все хорошо, даже очень. — Его лицо просияло, и в этот момент он стал так похож на Филиппа, когда тот улыбнулся ей при роковой встрече в аэровокзале, что она похолодела. — Пошли. Это прямо через холл и налево. Палата номер четыре.
Он слегка подтолкнул Элизабет, так как она стояла в нерешительности, и в следующий момент они оказались в холле, где полы были застелены толстыми коврами, а запах цветов соперничал со слабым, но безошибочно узнаваемым запахом больницы.
— Джулия… — Она вошла в комнату с некоторой опаской, полагая, что сестра еще спит. Но Джулия не спала. Она сидела на кровати, глядя на дверь, а в руках у нее был маленький сверток, закутанный в кружевное покрывало.
— Бетти, ах, Бетти! Я так хотела видеть тебя здесь… — Глаза Джулии заблестели от слез. Элизабет, тоже прослезившись, осторожно села на кровать рядом с сестрой и крепко ее обняла. — Теперь ты можешь поприветствовать свою племянницу, — сказала Джулия, улыбаясь сквозь слезы.
— Девочка? — Элизабет с любопытством посмотрела на крошечное сморщенное личико. Ребенок спал, плотно сомкнув веки. — Такая маленькая!
— Не такая уж маленькая! — возразила Джулия, и ее голос выдавал избыток чувств. — Крошка весит целых восемь фунтов, это более чем достаточно. — Юная мать состроила выразительную гримасу. — Знаешь, Луиза меня просто поразила. Малютка родилась этим утром, в пять часов, и моя дорогая свекровь всю ночь не отходила от меня. Она только что ушла, думаю, хотела оставить нас какое-то время наедине.
— Как ты собираешься назвать ее? — спросила Элизабет, когда сестра осторожно передала ей крошечный сверток. Ребенок был теплым и имел удивительный запах — смесь детской присыпки и чего-то неуловимого, что породило у нее щемящее чувство и ощущение комка в горле. Девочка была такой прелестной и такой крошечной! Вряд ли ей самой суждено испытать когда-нибудь радость материнства. Элизабет старалась отогнать грустные мысли и сосредоточить внимание на Джулии.
— Патриция. — Губы Джулии задрожали, и Элизабет протянула руки, чтобы вновь прижать ее к себе. — Звучит почти как Патрик, ты согласна?
Когда минут через десять появились радостные свекровь и свекор — Луиза и Жорж, — неся большой поднос с завтраком для Элизабет, сестры уже успокоились, и лишь их покрасневшие глаза говорили о недавних слезах. Все четверо стали оживленно обмениваться впечатлениями, а Патриция крепко спала в маленькой колыбели рядом с кроватью, когда раздался стук в дверь, и в комнату вошел Филипп.
Сердце Элизабет на мгновение остановилось, а затем забилось с сумасшедшей быстротой. Она почувствовала слабость и головокружение и была близка к обмороку, но тут увидела, что его взгляд будто прошел сквозь нее, а лицо даже не дрогнуло. Что-то холодное и тяжелое навалилось ей на плечи, но, превозмогая себя, она продолжала сидеть с высоко поднятой головой. Медленно допила кофе, изобразила на лице вежливую улыбку и ничего не сказала.
— Ну, где новорожденная? — Филипп ласково посмотрел на невестку, которая старалась не казаться слишком гордой. — Можно взглянуть на нее?
— Конечно. — Джулия жестом указала на колыбель, и когда Филипп склонился над ней, Патриция, словно по заказу, открыла глаза и зевнула своим крошечным ротиком. — Возьми ее, — подбодрила его Джулия. — Не бойся.
Видеть его, качающего на руках младенца, было уж слишком для Элизабет, и комок в горле грозил прорваться потоком слез. Поэтому, обменявшись с Филиппом формальными приветствиями, она удалилась под предлогом того, что ей необходимо привести себя в порядок после дороги. И когда десять минут спустя Элизабет вернулась, он уже ушел.
Весь этот день и следующий, когда Джулия вернулась в замок с Патрицией, Элизабет ждала, что Филипп навестит ее хотя бы для того, чтобы подтвердить свое право ее игнорировать. Но к концу второго дня поняла, что просто перестала для него существовать. И вместе с пониманием этого появилась озлобленность, а вместе с озлобленностью — уязвленные самолюбие и гордость.
Он был точно как Джон. Не заботился о ее чувствах. Хотел иметь ее на короткое время в качестве сексуальной забавы. Иначе не отверг бы ее с такой холодностью, не позволив даже объясниться. Отныне она ненавидела его. Ненавидела и презирала. Ей даже казалось, что Джон обошелся с ней менее жестоко.
На следующее утро она заказала авиабилет до Нью-Йорка, счастливая от сознания, что оставляет Джулию и ее ребенка в любящих руках. Все де Сернэ были на небесах от счастья, и тот факт, что родился не мальчик, явно не имел значения как для них, так и для гордой матери. Они полюбили Патрицию, потому что она была частью Джулии и Патрика, и Джулия буквально расцветала, окруженная их заботой.
