За окнами, занавешенными тонкой тюлью, пылился кроваво-алый рассвет. Такого она за всю свою жизни не видела никогда, ей богу, ни разу за все 34 года. Туман не стягивал горизонт, да и стёкол между палатой и огромным, ещё сонным городом будто нет и никогда не было.

Это утро не было похоже ни на одно, ни на одно предыдущее. Загадка, но комната была совсем другой: это были не кафельные стены реанимации, не тихий скрежет кушеток за стеной, не отвратный запах еды и даже не чувство ненависти к миру. Будто сейчас глаза смотрели на нежно-кремовые стены с недопониманием, а руки неприятно жгло, как и грудину, но эта боль… Она была совсем не той, не такой, как вчера, позавчера и три месяца назад, она была где-то выше, будто не внутри.

И душа, душа, кажется, тоже заняла своё почетное место внутри девичьего скелета, но в один момент и покинула его.

Вот тут рядом, на расстоянии вытянутой руки в обтянутой оранжевой клетчатой тканью кресле, мирно наблюдал за каждым взмахом ресниц, пока она заново знакомилась с этим миром, за каждым пиком кардиограммы, которая неотрывно уже как 8 часов фиксировало сокращения нового сердца, и даже за сухим дыханием. Сегодня она даже дышала по-другому. Нет, не потому , что ее губы охватывали трубку интубации, совсем не по этому. В нем будто была какая-то легкость, детскость и непринужденность, которая присуща лишь малышам, вот-вот появившимся на свет.

С красными от вторых суток без сна зрачками, вымотанный переживаниями за эту совсем ещё ничего не понимающую девчушку, с забитыми до тряски ладонями от зажимов и скальпелей и лишь в меньшей степени добитый выходками своей жены Брагин непоколебимо наблюдал за ней.

В тот миг, когда его, горящий, такой серьезный, и ее, наивный и непринужденно счастливый , взгляды встретились где-то между Венерой и Марсом, на их лицах проступила слабая улыбка: на мужском слабая от обычной усталости, а на девчачьем - от той, той самой легкости, которая сегодня уже за те секунду сумела свести с ума весь мир.

Таким ласковым движением ладонь Олега легла на ее щеку, позволяя большому пальцу медленно протянуться по переносице, от чего улыбка растянулась лишь немного шире. Улыбка счастья.

-Ты можешь теперь, лет эдак через 70, не меньше, подарить своё тело кафедре анатомии, как первый человек, сердце которому успешно пересадил нейрохирург в компании травматолога и медсестры, без согласия самого пациента,-тихая усмешка передернула его скулы, а взгляд девушки смущенно опустился вниз, только сейчас понимая, что болит не сердце, а тугой шов, сохранивший ее жизнь. На щеках в тот же миг проступили слезы, затем ещё и ещё, а Брагин не долго наблюдал за этим, прямо так, голыми руками стирая соленую жидкость с такого близкого лица.

-И знаешь,это был тебе аванс. Теперь ты должна за него прожить самую счастливую жизнь, ощутить все то, чего так хотела , и стать той, кем мечтала. Настрадалась ты уже на сотню веков вперёд, так что и твоим правнукам, и их правнукам, и правнукам их правнуков хватит,-с этого сладкого тембра началась ее новая жизнь, с этого залитого карамелью заката, с присыпанных сахарной пудрой стен. С его ладоней, оказаться в которых уже было для неё превеликим счастьем, и такой молчаливой благодарности, таких тихих истерик реальности неисполнимого и кипящих ресниц, стоило все это чертово время.

Она не отрывалась от его глаза, что были вот вот готовы сомкнуться, но то ли от наркоза, а может от чего ещё, за широкой спиной в зеленой хирургичке замелькали два прозрачных образа держащихся за ручки малышей. Взмах ресниц, и пара ладоней уже лежит на мужских плечах, а их лица улыбаются. В голове слышится звонкий, заливистый и такой родной смех, от чего слезы начинают катиться лишь быстрее, а горячие пальцы с неимоверной силой любви пытаются слиться с его ладонью в одно, единое и неделимое ничем целое.

========== Часть 14 ==========

-Соня!

-Мамуль, не переживай, я у тебя девочка большая. Ужин на плите, уроки сделала,- высокий девичий голос на том конце отзывался невероятным теплом в ее сердце, заставляя начать материнскую душу переживать прямо сейчас и уже в разы сильнее.

-Соня, черт подери!-уже длинным гудкам произнесла Марина, а карта из ее рук со злостью полетела на журнальный столик.

Изгиб брови Брагина, сидящего в раскидистом кресле прямо напротив девушки, поддержала легкая ухмылочка, а затем глоток кофе замочил его рот вместе с глоткой, от чего приятный запах исходил от него на пару сантиметров вокруг.

-Мать, ребёнку 16 лет, а ты ее, как в первом классе, строишь.

Строгий взгляд тут же насквозь прожег мужские глаза, добираясь прямо до стены, покрытой виниловыми обоями цвета хлопка. Карта со стола вновь оказалась в ее нежных ладонях, которые за эти годы, кажется, ни на каплю не постарели, а стали лишь ласковее и теплее.

-Брагин,-за столько лет он уже по голосу научился понимать ее всю: начиная от настроения и заканчивая днём цикла. Однако при виде такой встревоженной, зажатой и строгой Марины он всегда пытался растормошить и обстановку, и мысли,а все волнения не надолго, но отступали.

Увы, но за последние лет… 14 после ее выхода из декрета на крепких плечах Олега оказывались почти все те расстройства девушки, о которых он знал, но предпочтениям все свои переживания хранить при себе изменять Марина никогда не думала. Брагин думал, что знает все, а она знала, что осведомлён он «во всем» ровно на столько, насколько ближе к себе подпустить его было нельзя.

И пусть, проблем было необычайно много, но счастливые глаза маленькой девочки, которые навсегда отпечатались у неё в сердце громким криком, каждый новый день ее делали в миллионы раз счастливей прошлого. Вновь она научилась спешить домой, перед Новым годом прятать коробки в разноцветной оберточной бумаге на высокий шкаф своей спальни, снова познала счастье быть разбуженной в три часа ночи тихими кряхтениями и кормить родной комочек нежностью в полусне; она вновь почувствовала, что значит «быть мамой», но только в этот раз решиться было куда сложнее.

А , честно говоря, кто вообще знает, что бы сейчас было с ее жизнью, если бы не Брагин… Навсегда он поселился в ее сердце огромной любовью, которая, спустя годы, обстоятельства и собственное увядание , никуда не исчезла. Это он уговорил ее на начало новой жизни, на переезд в другую квартиру, на ЭКО, на собственное счастье, на декрет (пусть и на тридцать пятой неделе, и с редкими выходами на работу, но если бы не так, то принимать роды точно бы пришлось не в гинекологии, а прямиком в оперблоке нейрохирургии) и, как никто другой, всегда был готов прийти на помощь. И оба они знали, что это не любовь: для того, что они испытывали рядом друг с другом, это слово было слишком грязным и шаблонным, забитым и однообразным.Нет, это точно была не любовь.

Когда его ладони вновь разлились горячими потоками по уставшим плечам, голова сама по себе опрокинулась назад. А там, как всегда удачно и вовремя, ждало одновременно крепкое и уютное плечо. Ее мозг в миг был пробит привычным током, а сердцу вновь стало не по себе.Еще пару десятков секунд он молча переминал девичью кожу кончиками пальцев через врачебный халат и шифоновую блузку под ним, лишь потом , такую расслабленную, непринуждённую и отрешённую ее оборачивая необыкновенно красивыми глазами к себе.

-Ну чего?- и тут голос женщины был уже куда более нежный и расслабленный, будто льющееся белое полусладкое, каждая молекула которого своей игрою ласкает стеклянно прозрачные стенки бокала; взгляд же мигом от его прикосновений стал совсем не тем прожигающим все на своём пути, а настоящим, чистым и правдивым, вот только сил смотреть прямо в его бесконечно глубокие зрачки не было.

-Я прекрасно понимаю, что она уже не маленькая, что сама все знает, но я не могу, понимаешь? Не могу от себя эту идиотскую тревогу отогнать… постоянно я боюсь, что следующую минуту что-то случится, что-то произойдёт…

Руки Олега посте таких знакомых слов крепко обняли Марину, а она, кажется, ни капли не сопротивлялась. Наоборот, голова опять потянулась к плечу, на котором было все так же уютно и тепло, а даже через форму было слышно, как в груди, под горячими мышцами и массивными рёбрами размеренно стучит мужское сердце.