Прямо перед входной дверью виднелось небольшое чердачное окно. Сквозь грязное стекло пробивался свет луны, прочертивший бледную дорожку на пыльном полу. Доски потемнели от времени, став почти черными. Когда-то на полу лежал ковер. Теперь от него осталась лишь светлая проплешина.

Стены комнаты формировались скатами крыши, делая ее визуально меньше, но уютней. По правую сторону в углу располагалась большая кровать, застеленная серым покрывалом. Она утыкалась длинной частью в скат крыши и таким образом лежащий на ней человек был хотя бы с двух сторон защищен. Было легко представить угрюмого подростка, свернувшегося под тонким одеялом и непрерывного глядящего на дверь. Если Ян и впрямь был неадекватным чудовищем, то держу пари, он мог ворваться к сыну и посреди ночи.

Напротив кровати находился письменный стол, покрытый внушительным слоем пыли, над которым висели бумаги и рисунки. От двери их было плохо видно, но я решила обязательно рассмотреть на них утром. Было очень интересно хоть немного заглянуть за завесу внутреннего мира Паука и коснуться того ребенка, каким он когда-то был.

— Может, заночуете в комнате матери? — спросил Ян, оказавшийся за нашими спинами.

Мужчина держался чуть поодаль и старательно избегал взгляда на сына.

— Нет, — уверенно отказался Паук.

Маньяк сделал несколько шагов и оказался в центре помещения. От движения в воздух взметнулась пыль, от которой тут же засвербило в носу. По хорошему, прежде чем ночевать, здесь стоило прибраться, но я сомневалась, что сейчас подходящее время для наведения чистоты. Приходилось смириться, что эту ночь мы будем дышать пылью.

— Вот ведь упрямый, — посетовал Ян, но в голосе его не было агрессии, только усталость. — Простыни свежие, располагайтесь, как вам будет удобно.

— Спасибо, — поблагодарила я, принимая белье из рук мужчины.

— Ну, доброй ночи, стало быть, — пробормотал Ян.

— Доброй ночи.

Дверь закрылась, оставив нас наедине. Я неуверенно сделала шаг вперед и опустив простыни на кровать повернулась к мужчине. Маньяк застыл посреди комнаты, невидящим взглядом уставившись в окно. Ясно, что визит в дом родителей оказался большим испытанием, чем ему казалось. Хотелось что-то сказать, попытаться ободрить, но подходящие слова никак не находились.

— Как ты? — произнесла я наконец.

— Жить буду, — произнес Паук, оборачиваясь ко мне.

— Насчет твоей матери… мне очень жаль, — тихо прошептала я, не делая, впрочем попыток приблизиться или дотронуться до маньяка. Какое-то шестое чувство подсказывало, что это может кончиться плохо.

— Ничего не говори, — оборвал меня мужчина. — Сочувствие здесь неуместно.

— Почему? Это же твоя мама.

— Я сказал, что не хочу об этом разговаривать, — маньяк в два шага преодолел разделявшее нас расстояние и теперь его глаза оказались всего в нескольких сантиметрах от моих. — Кажется, мы договорились, что ты будешь жить по моим правилам, если хочешь и дальше видеть солнце. Так вот одно из них — если я не хочу разговаривать, то ты будешь молчать.

Жесткие слова ударили не хуже хлыста. И если всего минуту назад в душе росло сочувствие, то теперь оно сменилось жгучим гневом. Не успев осознать, что делаю, я подняла руку и залепила Пауку сочную пощечину. Звук получился громким, словно выстрел. Рука отозвалась немедленной болью, равно как и спина, все еще не готовая к резким движениям. На смену злости пришел страх. Взглянув на разом потемневшие глаза мужчины напротив, я непроизвольно сделала шаг назад, словно это могло меня спасти.

Паук медленно коснулся щеки, даже в тусклом свете наливавшейся краснотой. В следующий момент сильный толчок отправил меня на кровать. От удара предмет мебели протестующе скрипнул, а спина взорвалась болью. Крик оказался заглушен горячей ладонью, а тело прижато к пыльному покрывалу Пауком. Вторая рука мужчины с легкостью поймала мои запястья и завела их за голову, лишая возможности сопротивляться. Боль и злость придали сил и я со всей силы укусила маньяка за ладонь, надеясь хоть на секунду ослабить его хватку.

— Хочешь помериться силами, малышка?

Горячий шепот у уха вызывал мурашки по коже. В следующую секунду на мочке сошлись зубы Паука, вызвав стон боли, успешно заглушенный ладонью.

— Я всегда буду сильнее, — горячий язык скользнул по чувствительной коже вокруг уха, постепенно спускаясь ниже. Спустя секунду последовал еще один укус, на этот раз на горле. — Никто не смеет жалеть меня, — места укуса коснулись нежные губы, невесомыми поцелуями очерчивая пострадавшую область. — Ты должна подчиняться мне, малышка.

Я замерла под Пауком, отчасти от боли, а отчасти загипнотизированная его действиями. Гнев никуда не ушел, хоть его и потеснил страх пополам с непрошеным возбуждением. Как он смеет думать, что способен управлять моей жизнью? Пусть я потеряла все, но сила воли никуда не делась. И если под его правилами Паук понимает полное и безоговорочное рабское подчинение, то пусть лучше убьет. Ярость поднялась вновь, смывая доводы разума.

Удостоверившись в отсутствии сопротивления, маньяк отнял руку от моего рта. Я незамедлительно воспользовалась этим, чтобы проговорить:

— Вижу, что ты недалеко ушел от собственного отца. Причиняешь боль тем, кто от тебя зависит и чувствуешь себя героем?

Слова прозвучали резко и зло, совсем так, как мне хотелось. Вот только в следующий момент я поняла, что перегнула палку. Но было уже поздно.

— Не смей сравнивать меня с отцом, — почти прорычал Паук прямо мне в лицо. Его ладонь с силой сжалась на запястьях, причиняя немалую боль.

— Тогда не веди себя как мудак, — прошипела я, пытаясь не выдать, как больно в эту минуту спине и рукам. Злость и страх плескались внутри, грозя вырваться наружу слезами.

Секунду мужчина смотрел мне в глаза и я отчетливо поняла, что совсем скоро могу умереть. Время словно замерло. Лишь сердце, бившееся как мотылек о стенки банки давало понять, что секунды все так же тикают. Горячее дыхание Паука касалось моего лица и с каждым мгновением становилось все страшней. Наконец, маньяк резким движением выпустил запястья из стальной хватки и одним текучим движением поднялся. Я тут же подалась вперед, не желая оставаться на спине. Паук же, не оборачиваясь, в несколько шагов достиг двери и почти вылетел из комнаты.

Я осталась одна. Сбившееся дыхание было единственным звуком, нарушавшим тишину чердака. Злость быстро ушла, сменившись ужасом. Что теперь будет? Очевидно, что Паук в ярости и это так или иначе отразится на мне. Чувство вины за произнесенные оскорбления было проснулось внутри, но тут же смылось отчаянием. Все внутри кричало, что нужно убираться отсюда подальше, чтобы не стать объектом гнева маньяка. Но я четко осознавала, что не могу так поступить. Мы дали друг другу слово, что будем вместе и найдем Ганса. Побег станет предательством по отношению к Пауку, который пожертвовал собственным домом ради меня.

Ситуация становилась безвыходной. Инстинкт самосохранения требовал немедленного отступления, тогда как чувство благодарности не давало нарушить слово, данное мужчине. Нет, пути назад не существует.

Я поднялась на ноги и занялась обустройством ночлега. На пол полетело пыльное покрывало. Вместо него на матрац легла белоснежная простыня, пахнущая стиральным порошком и сыростью. Двигаться оказалось неожиданно тяжело. К боли примешивалась еще и ограниченная подвижность. Похоже, кроме кожи, Ганс задел несколько мышц. Раньше я не обращала внимания на то, что поворачиваться стало гораздо сложнее, занятая вопросами выживания. Но теперь, по мере восстановления, становилось очевидным, что последствия могут быть серьезней косметических.

Когда с кроватью было покончено, я замерла на месте, прислушиваясь. В доме царила тишина. Паук либо ушел, либо сидит тихо где-то в темноте, обдумывая, как будет меня убивать. От этой мысли по коже прошлись мурашки.

По всей видимости, ждать убийцу бессмысленно, а значит нужно ложиться. Тяжесть прожитого дня разом навалилась, стоило лишь о ней подумать. Погасив свет, я свернулась калачиком на кровати, вдыхая запах старого дерева и пыли. Несмотря на усталость, сон не шел. Мысли беспрестанно возвращались к ссоре с Пауком и к его словам о подчинении. Обида вернулась, вызывая невольные слезы.