Под натиском его пальцев доска отошла. Вначале он просунул ногу, потом плечо, а затем полностью протиснулся в платяной шкаф. Именно таким способом он попадал в свою комнату, которая теперь была полупустой. Из этой комнаты он вышел в коридор. Справа была комната Мины, немного дальше – Катарины. Обе были пустыми, впрочем, как и детская, музыкальная гостиная и его кабинет, устроенный для него матерью.

Пустыми оказались и три комнаты, где обычно проживали его друзья, две комнаты их гувернантки-француженки. Из них вынесли все, даже гравюры, на которых были запечатлены любимые места жильцов особняка: Вогезская площадь и Мост искусств, что в Париже, вид Луары в окрестностях Вандома (здесь родилась мадемуазель), узкая бухточка в Бретани, пейзаж в Пиренеях.

На верхних этажах располагались помещения для прислуги. В них Реб обнаружил некоторые признаки того, что здесь проживают или проживали до недавнего времени: две кровати-раскладушки и тщательно упакованный мешок с вещами. В ванной на веревке висело белье цвета хаки.

Реб спустился на второй этаж. Здесь были апартаменты его родителей. Широкий мраморный коридор был той границей, которую и дети, и прислуга переступали только с особого разрешения Ханны. На одном «берегу», где окна смотрели на фасад здания, в ряд располагались общие комнаты: две гостиные, столовая, соединенная с буфетной и кухней. Весь второй «берег» занимала огромная библиотека.

Большая дверь справа, которую распахнул Реб, вела в личные апартаменты Ханны. Это была запретная территория. Спальня была полностью опустошенной, даже обои со стен были содраны. Осталась только огромная кровать матери, она стояла в простенке между двумя окнами, выходящими во внутренний дворик. В этой кровати родился Реб и его сестры. Рядом был будуар матери, тоже опустошенный. Далее был кабинет, где мать работала и где в 1933 году, в промежутке между его собственным рождением в 1928 году и появлением сестры Мины, Ханна подготовила и впоследствии успешно защитила докторскую диссертацию по философии. И эта комната была совершенно пустой.

Вторая половина родительских апартаментов начиналась за ванной комнатой и принадлежала отцу. Здесь сохранилась мебель, но она была чужой. Вместо той, на которой спал его отец-калека, стояла кровать явно для другого человека – большая и высокая. Реб открывал шкафы один за другим и видел в них чужую одежду: военные мундиры, увешанные наградами, в основном звездами. Он нашел на полках стопки чужого белья и развешенные чужие рубашки. В комнате стояла различная обувь, даже походные ботинки со шнурками. Штатская одежда висела отдельно. Реб подошел и потрогал ее. Но все это его уже не интересовало. Взгляд юноши был устремлен на дверь в библиотеку.

Реб тронул дверную ручку, но открыть не решился. С того момента как он проник в дом, прошел по комнатам и увидел, что все разрушено и разграблено, лицо его оставалось бесстрастным. Но сейчас юноша был взволнован, у него даже перехватило дыхание. Он стоял молча, прислонившись к дверной раме и закрыв глаза. На лице у него было отчаяние. Ребу почудился мягкий, чуть шуршащий звук резиновых колес кресла-каталки Иоганна Климрода. Обе ноги у отца отнялись весной 1931 года. Тогда мальчику не исполнилось и трех лет. Ему послышался голос отца, разговаривающего по телефону с компаньоном Эрихом Штейром, дающего указания одному из четверых своих помощников либо одной из троих секретарш. Он услышал, как движется маленький лифт, на котором отец, покинув свой адвокатский кабинет на первом этаже, поднимался на второй этаж в библиотеку или в свою спальню.

Реб явственно услышал слова отца: «Эрих, меня страшит эта поездка во Львов, даже с теми документами, которые вы им раздобыли…»

Юноша усилием воли открыл глаза, распахнул дверь и вошел в библиотеку. В комнате размером восемнадцать на восемь метров стоял полированный стол и колченогий стул. Они были здесь всегда. На полу лежал старый ковер. На деревянных панелях стен, обитых сверху шелком гранатового цвета, были видны пятна от сорванных картин. Несколько книжных полок высотой до четырех метров, огражденных галереей из дубовых перил, были выломаны. Не осталось ни одного экземпляра из двадцати тысяч книг, собранных за сорок лет его отцом Иоганном Климродом, а до него еще четырьмя, а может, и пятью поколениями рода Климродов. Один из его представителей был даже высокопоставленным чиновником при Иосифе II, императоре Германии и Австрии, короле Богемии и Венгрии. В библиотеке хранилась также удивительная коллекция раскрашенных деревянных мадонн. Этим хрупким, улыбающимся, облаченным в парчу статуэткам было четыре с половиной века. В библиотеке Реб не нашел ни одного из этих сокровищ.

В разграбленную библиотеку сквозь закрытые ставни начал проникать свет. Реб покинул эту комнату, где уже слышалось эхо его шагов, и подошел к маленькому лифту. Он приблизился к нему так, как подходят к последнему спасительному прибежищу…

Для того чтобы попасть в Вену именно 19 июня, он преодолел путь в сто шестьдесят километров. Именно таким было расстояние от Маутхаузена до столицы. Юноша передвигался только ночью, а днем отдыхал, в основном спал. На фермах, встречающихся иногда по пути, добывал пропитание. В Санкт-Пельтене он переправился через Дунай, затем пересек Венский лес. Последние тридцать пять километров он шел без передышки и в два часа ночи миновал парк и дворец Шенбрунн.

Через много лет Дэвид Сеттиньяз спросит о причине этой неистовой гонки одинокого путника. Ведь он, так же как и Таррас, мог бы помочь парню добраться до Вены. «Я хотел отыскать своего отца, отыскать сам лично», – только так мог ответить Реб, ответить просто, с выражением напускного равнодушия на лице.

Когда для отца установили лифт, то для того, чтобы его замаскировать, перед решеткой, на обычной деревянной панели, прикрепили дарохранительницу, принесенную в дом из какой-то приходской церкви Тироля или Богемии. На створке была дата – XV век, – поэтому те, кто грабил особняк, не оставили и эту ценность. Осталась лишь ясеневая панель, на которой она была прикреплена.

Реб открыл лифт. Металлическая кабинка была маленькой, точно по размерам кресла-каталки. Оно стояло здесь, абсолютно пустое.

Реб Климрод понял, что отец его погиб. И он заплакал, стоя на коленях перед пустым отцовским креслом.

В первом округе Вены, на маленькой улочке Шенкенгассе, затерявшейся среди скопления конных статуй дворца Даун-Кински и «Бургтеатром», находился книжный магазин. Чтобы попасть в него, надо было спуститься на три ступеньки вниз. Их больше не существовало. Магазин состоял из трех помещений с высокими сводчатыми потолками. Свет в них попадал через подвальные окна.

Владельцем магазина был шестидесятилетний человек по фамилии Вагнер. Прежде чем открыть свою книжную лавку, он двадцать лет отработал в Национальной библиотеке во дворце Хофбург. Он был в числе трех или четырех самых известных специалистов Вены по редким изданиям и инкунабулам, чем очень гордился.

Старый книжник вначале не узнал Реба Михаэля Климрода. Ничего удивительного в этом не было. В последний раз Реб приходил в магазин четыре с половиной года назад. Тогда он был маленьким мальчиком, носившим короткие штанишки. Невысокого для своих лет роста, с непокорной прядью волос над высоким лбом. Мальчик учился в школе и приходил в магазин почти каждую неделю, обычно по четвергам. Молча бродил вдоль полок, рассматривал книги на стеллажах и чаще всего уходил так же молча, не проронив ни слова, ни звука. Правда, иногда он подолгу стоял, словно застыв, перед каким-нибудь изданием. Как правило, это были новые книги, только что приобретенные Вагнером. В конце концов это перестало удивлять продавца книг. Порой Реб вскидывал голову и весь его вид говорил: «Эта книга у нас уже есть!» Иногда он спрашивал о происхождении книги или рукописи, времени ее выпуска в свет и о том, сколько стоит заинтересовавшее его издание. Эти вопросы всегда заканчивались одной и той же фразой: «Я расскажу об этой книге своему отцу. Я прошу вас придержать ее до следующего четверга».