– А за Дова Лазаруса?
– А за Лазаруса нет, но мы можем использовать его в некоторых своих делах. Для того чтобы осуществлять свою деятельность, нам постоянно нужны деньги, много денег. Руководители «Хаганы», «Моссада», «Иргуна» или «Штерна» не желают нас спонсировать. Мы решили, что должны выкручиваться сами, и создали организацию, которая занимается контрабандой золота и лекарств. Ты можешь напомнить мне о существовании противоречий между целью и средствами – и будешь прав. Но у нас нет выбора, нужны деньги. Вот здесь и понадобится Лазарус, он может работать в этом отделении нашей организации. Я ознакомился с его досье. Мне известно, что он имеет тесные контакты с мафиози в США. Он сотрудничает с гангстерами-евреями из Нью-Йорка, водит знакомства с сицилийской мафией. Пока хватит о нем, давай о тебе. В нашей ближайшей операции ты участвовать не будешь. Но для нас очень важно то, что ты хорошо говоришь по-французски. После окончания операции все ее участники должны быть немедленно эвакуированы во Францию. Ты должен будешь выехать туда заранее и подготовить им квартиры, где они смогут некоторое время пожить. Сможешь ли ты это сделать?
– Мне понадобятся деньги.
– За это не беспокойся, они у тебя будут. А сейчас смотри сюда.
Буним Аниелевич указал на здание, окруженное колючей проволокой. Кроме того, здание охраняла полиция. Реб сначала подумал, что это завод, но Буним ему все разъяснил:
– Это пекарня. Здесь выпекают и развозят каждое утро два вида хлеба. Белый предназначен для американских, английских и польских солдат, а круглый черный хлеб выдается только пленным. В бывшем Шталаге XIII содержат тридцать шесть тысяч эсэсовцев. Против каждого из них военная полиция имеет улики. С помощью мышьяка, добавленного в хлеб, мы надеемся уничтожить две трети из них. Здесь мы хорошо застрахованы, ведь хлеба два вида – белый и черный.
Операция была запланирована на ночь с 13 на 14 апреля. Ей предшествовала огромная предварительная работа. Двоим членам группы «Накам» удалось скрыть еврейскую национальность и устроиться на работу в лагерь военнопленных: одному водителем, другому – кладовщиком. Химики организации заранее разработали специальный порошок на основе мышьяка, по составу и цвету ничем не отличающийся от муки, которой немцы-пекари посыпают свои изделия. Этим порошком надо было посыпать выпеченный черный хлеб. Еще несколько членов организации устроились на хлебозавод и тайком вырыли под полом склада, где хранился готовый хлеб, большой тайник. Здесь спрятали приготовленный порошок и необходимый инструмент. Яд в пекарню также пронесли в резиновых грелках под одеждой эти рабочие.
В назначенный день, 13 апреля, после полудня несколько рабочих укрылись в тайнике. С наступлением темноты, когда персонал покинул предприятие, они надели перчатки, обмотали марлей лица и приступили к обработке хлеба. В это время началась гроза, которая не позволила выполнить операцию так, как было задумано. Порывом сильного ветра выбило стекла в окне склада. На шум прибежали полицейские-охранники. Ничего подозрительного они не обнаружили и решили, что это воры залезли на склад с выпеченным хлебом. В те голодные времена воровство было повсеместным. Однако на следующий день полиция провела расследование, и «Накам» вынуждена была прекратить операцию.
Через несколько дней, 16 апреля, во всех газетах Нюрнберга было напечатано сообщение о том, что на хлебопекарне обнаружен тайник и что пять тысяч пленных эсэсовцев отравились хлебом.
Четыреста из них умерли.
Во Франции большую помощь Ребу оказал еврей французского происхождения по фамилии Мэзьель. В «Накам»[17] он попал случайно и пробыл в организации недолго. Он помог Ребу Климроду снять большую квартиру в Лионе, в квартале Круа-Русс. Десять дней здесь жили четверо исполнителей операции в Нюрнберге. Здесь они восстановили физические и моральные силы, оправились от неудачи (посыпали мышьяком всего две тысячи буханок хлеба вместо запланированных четырнадцати тысяч).
20 апреля Буним Аниелевич появился в Лионе, где и встретился с Жаком Мэзьелем и Ребом Климродом. Он планировал поездку по Бельгии и Германии, поэтому обратился к Ребу с просьбой стать ему гидом и переводчиком. В присутствии Мэзьеля Реб и Аниелевич 26 апреля на рассвете отправились в путь. Уехали они на машине, которая была куплена за счет организации. Уезжая, Реб оставил в лионской квартире свое единственное сокровище – две книги: томик «Essais» Монтеня на французском и «Autumn Leaves» Уолта Уитмена. Книги прождали Реба пять месяцев. Он вернулся в Лион в середине сентября вместе с Довом Лазарусом. Перед возвращением Реб побывал в Париже.
В квартире зазвонил телефон. Незнакомый голос спросил Дэвида Сеттиньяза. Трубку подняла служанка и ответила, что его нет не только в Париже, но даже во Франции. Но в это время в комнате, совершенно случайно, оказалась бабушка Дэвида – мадам Сюзанна Сеттиньяз. Она просто выхватила у служанки трубку и тут же спросила у звонившего человека:
– Вы друг моего внука?
– Не совсем, – голос человека на другом конце провода был спокойным и серьезным. – Мы познакомились в минувшем году в Австрии. Ваш внук оказал мне большую услугу, и я очень хочу увидеть его.
Мадам Сюзанне Сеттиньяз было уже за шестьдесят. Прошло десять лет, как умер ее муж. У нее были только сын Дэвид и внук, тоже Дэвид. Муж оставил ей приличное состояние, позволяющее вдове жить безбедно, но скучно. Она была очень одинока, поэтому питала к Дэвиду исключительную любовь. В минувшем году, абсолютно не владея английским, она решилась погостить у внука в Бостоне.
Проведя все лето в пригороде Экс-ан-Прованс, в начале сентября она вернулась в Париж. Мадам Сюзанна предложила другу Дэвида нанести ей визит, и Реб с удовольствием согласился.
Реб сидел в гостиной на диване и рассматривал маленькую картину, висящую между двумя книжными шкафами из резного красного дерева. Холст был написан маслом и темперой, скорее всего, в середине двадцатых. Натюрморт был составлен из большого количества предметов, из них узнаваемы были лишь две рыбы из сиенской глины, стоящие на голубом блюде.
– Это Пауль Клее, – сказал Реб. – У нас был похожий.
– У нас?
– Да, у моего отца и меня. Мы жили в Вене.
Произнося эти слова, Реб улыбнулся широкой счастливой улыбкой. Лицо его мгновенно преобразилось. Когда он переступил порог квартиры, то показался мадам Сюзанне погруженным в какие-то внутренние проблемы. Это впечатление усиливали его удивительные глаза – большие и излучающие необыкновенный свет душевных переживаний. А вот когда парень улыбнулся, то сразу стал другим. Он начал рассказывать мадам Сюзанне:
– Мы жили в Вене, у нас был великолепный дом. Мой отец был истинным любителем искусства и всегда мог оценить вещь по достоинству. Он часто повторял, что каждая жемчужина должна иметь свой футляр.
Произношение Реба сопровождалось легким акцентом, благодаря которому он мог быть принят за француза из Эльзаса. Мадам Сеттиньяз чувствовала легкое замешательство, точно такое же, как и ее внук Дэвид. У нее сложилось странное впечатление от юноши, которого она пригласила в дом. Внешность гостя не соответствовала той силе духа, которая исходила от его личности. Простота, скорее бедность одежды не вязалась с одухотворенностью его голоса и светом, который излучали глаза.
Мадам Сеттиньяз принялась расспрашивать Реба о своем внуке Дэвиде. Спросила она и о том, как познакомились Реб и Дэвид. Реб рассказал, что встретились они в Австрии, в концлагере под Линцем, когда туда уже пришли освободительные войска. В лагере Реб Климрод «находился в трудном положении» (так сказал он сам), и Дэвид ему помог. Впоследствии между ними сложились хорошие, даже дружеские отношения. Тут Реб прервал эту тему и принялся рассказывать о том, как он приезжал во Францию до войны. Последний раз это было в апреле 1938 года. А французскому языку его обучила гувернантка, которая родилась в окрестностях Вандома. Совершенствовал свои знания на каникулах в Париже, Довиле, Биаррице и даже на Лазурном берегу. А еще он бывал в Экс-ан-Провансе. Реб вспомнил бульвар Мирабо, площадь Альбертас и кафе «Два холостяка», посещение музея Гране, где есть «один Рембрандт и два Карнаха». Его познания в искусстве поразили мадам Сеттиньяз, ведь ей был известен только художник Клее, да и то потому, что муж приобрел его картину.
