I.
Пляж в Ахунгалле широкий, длинный. Словно тело гигантского удава, плавно извиваясь, уползает он на юг и тает в пене прибоя, мареве брызг и испарений. При взгляде на север можно наблюдать ту же картину, но этому мешает перемычка в виде высокого скального выступа и пары массивных, выдающихся в океан, валунов, столь огромных, что на вершине каждого разместилось по частной вилле с пристройками и оградой. Иногда в них останавливаются сами хозяева, но большей частью, как говорят местные жители, их сдают внаём туристам. Когда я смотрю издали на эти строения, похожие на приземистые пагоды, когда вижу, как волны разбиваются о каменную стену под ними, выбрасывая высоко вверх белоснежные пенные протуберанцы, приступы щемящего душу сожаления, что я не владею такой романтичной недвижимостью или, хотя бы, не живу там в качестве постояльца, накатывают на меня в такт прибою. Паря в каких-нибудь десяти метрах над пляжем и водной поверхностью, будучи почти вровень с плюмажами кокосовых пальм, обе виллы казались обителью древнеиндийских богов на горе Меру. С берега попасть в них можно было по металлическим лестницам и настилам, наблюдая, как у тебя под ногами сердито клокочут и пенятся нахлынувшие волны. Если включить ещё немного воображения, то можно представить себе, что это боги и асуры пахтают воды первобытного океана, в надежде добыть себе напиток бессмертия – амриту, и что вот-вот какая-нибудь особенно сильная волна с глухим стоном ударится о край скалы и в фейерверке брызг и пены миру явится богиня красоты Лакшми.
За валунами, на которых стояли виллы, располагался вход в узкую лагуну. На той стороне берег также был скальный и крутой, а к самому краю его подступала роща кокосовых пальм. На отвесной каменной стене было немало выступов, так что взобраться на берег не составило бы особого труда, если бы не одно «но» – на неё постоянно накатывала внушительная прибойная волна, чья мощь была усилена ещё и узостью лагуны. Промежутка времени между двумя нашествиями волн не хватало даже весьма проворному скалолазу, чтобы успеть вкарабкаться вверх по мокрому камню и при этом не оказаться сбитым шрапнелью брызг. Последствия для неудачника могли оказаться весьма плачевными: сорвавшись, он рисковал раскроить себе череп о торчащие из песчаного дна камни, похожие на панцири огромных морских черепах. Но, даже если участь сия его миновала, он, оглушённый и дезориентированный ударным натиском воды, в считанные мгновения неминуемо был бы унесён в открытый океан обратной волной и течениями.
Лагуна эта служила убежищем и причалом для лодок рыбаков из небольшой деревушки в полусотне шагов от берега, почти невидимой за частоколом кокосовых пальм. Узкие, длинные, с одним балансиром с левой стороны, с виду совершенно беззащитные перед стихией океана, они на деле (не без участия искусной и твёрдой руки кормчего) являли собой образчик живучести и непотопляемости. По всклокоченной поверхности океана они скользили легко и грациозно, словно водомерки по идеальной глади подмосковного пруда. Не раз я наблюдал картину, как, рыбаки выталкивали свою посудину из лагуны в открытый океан, ловя откатную волну, и уже на гребне её, забирались в лодку прямо из воды, подтягиваясь на руках и переваливаясь через борт, и тут же начинали отчаянно работать вёслами, чтобы максимально отдалиться от берега и не дать загнать себя обратно в лагуну или разбить о прибрежные камни. Затем их подхватывало течение, что позволяло держаться на нужном расстоянии от суши благодаря нехитрому маневрированию вёслами и четырёхугольным парусом.
Не менее забавно было наблюдать, как они возвращались обратно. Кормчий ловко угадывал момент, и волна стремительно вносила лодку сквозь узкий проход между валунами и бросала её на пляж. В миниатюре это напоминало эпизод из «Одиссеи» Гомера, когда хитроумный царь Итаки проходил между Сциллой и Харибдой. Рыбаки стремглав выпрыгивали из лодки на сушу, хватались за борта да канаты и вытягивали её дальше на берег, туда, где даже самые свирепые валы, разбиваясь о мелководье, могли едва дотянуться и лизнуть своими пенными языками её корму.
Если смотреть в южном направлении, пляж, казалось, терялся в бесконечности и тонул в мареве, образованном мириадами мельчайших брызг неугомонного в своём волнении океана. Даль просматривалась, будто сквозь матовое стекло. Я помню, что сквозь эту неопадающую завесу едва виднелся, находясь на значительном удалении, мыс с несколькими картинно изогнутыми кокосовыми пальмами. Когда я смотрел в ту сторону, на юг, мне всегда хотелось добраться до этого мыса и убедиться воочию, а что там дальше за поворотом. И всякий раз мне что-то мешало: то палящее солнце загоняло меня обратно в отель, то растёкшаяся по телу нега сковывала мои члены, то скоротечный вечер и непроглядная ночь, усыпанная завораживающими звёздами, заставляли откладывать это мероприятие на завтра. А с наступлением нового дня, колесо сансары проворачивалось по тому же самому пути и загадочный мыс на юге, в каком-нибудь километре от меня, по-прежнему оставался недостижимой целью.
Отель, в котором я остановился, мне очень нравился. Большой, уединённый, с двумя бассейнами и непосредственным выходом на пляж, он не был огорожен забором и потому казался гармоничной частью окружающего пространства. Собственно, забор там и не нужен, торговцев всяким барахлом сновало туда-сюда вдоль его территории не так уж много, большую же часть дня они прятались в тени зарослей гибискуса, которые как бы обозначали естественные границы отеля и пляжной зоны. По неписаной договорённости и благодаря зоркости секьюрити переступить эту границу торговцы не смели. Всё, что им оставалось, это обрабатывать выходящих на пляж постояльцев, желающих освежиться и побарахтаться на волнах, или, наоборот, выбегающих оттуда на сушу. Видимо, действовало ещё одно негласное правило и больше одного раза в день к одному и тому же отдыхающему торговцы не приставали.
Отель был первой пятизвёздочной гостиницей на побережье Шри-Ланки и проектировал его всемирно известный шриланкийский архитектор Джеффри Бава, если мне не изменяет память, один из родоначальников экологического стиля в архитектуре. В незатейливом на вид сооружении, но огромном, изобилующим множеством переходов с этажа на этаж, длинными галереями и как бы внезапно возникающими смотровыми площадками, откуда можно было любоваться завораживающими видами пляжа и океана, чувствовалась рука и замысел гения.
Отель запоминался сразу, с момента появления в нём. Просторное открытое фойе с колоннами, наполненное отражениями свежести от белых стен и потоками ветров, дующих с океана, являло собой оазис живительной прохлады. Фойе находились ниже уровня прилегающего к нему бассейна и пляжа, отчего казалось, что пенный прибой беснуется сразу за ним и что особо ретивая из волн вот-вот перехлестнёт через бортик бассейна и накроет купающихся в нём. Выглядело это поначалу немного пугающе, но затем, убедившись, что от бассейна до океана несколько десятков метров, наступала пора восхищения и любования задумкой архитектора.
Вечером, перед самым закатом, на небольшом пятачке между бассейном и пляжем расставлялись столики и зажигались масляные лампы на длинных стойках. Едва тлеющий в лампах огонь защищали от ветра продолговатые абажуры из тонкой полупрозрачной бумаги. Дуновения вечернего бриза колыхали их из стороны в сторону, огонь трепетал внутри, словно попавшие в засаду мотыльки. Когда налетал достаточно ощутимый порыв ветра абажуры начинали раскачиваться ещё сильнее и, казалось, готовы были превратиться в миниатюрные воздушные шары и взмыть в поднебесье.
Закат, как, впрочем, в любом другом месте Шри-Ланки, представлял собой неописуемое зрелище. Иное дело, что на побережье он был особенно чарующ. Поначалу солнце словно долго и нехотя сползало по небосклону к линии горизонта. Даже если небо над головой было ясным, над горизонтом в часы заката всегда виднелись облака. Они словно выстилали перину дневному светилу, в которой оно должно было утонуть и почивать до следующего утра.
