– Товарищ милиционер, мы не спали шестнадцать часов, в воздухе были, – нельзя ли потише?

– Можно, – ответил милиционер, вздохнув, – только тише я не умею. На гармошке завсегда громко играть положено.

– Прекратите ваше шмонцес, уважаемый раввин, – сказал Брок и поднялся с кровати. – Сейчас я вам покажу, как на гармошке играют тихо.

Он подошел к милиционеру, взял у него из рук гармонь и, осторожно перебрав клавиши своими тонкими пальцами с ногтями, обгрызенными до крови, стал играть колыбельную.

Милиционер засмеялся. Наум, не обратив на него внимания, продолжал петь:

Потом Наум запел еще тише, по-еврейски:

Милиционер замотал головой и, зажмурившись, стал подпевать Науму. Слух у него был прекрасный, он поймал мелодию, и они пели колыбельную на два голоса. А это очень здорово, когда двое мужчин хорошо поют колыбельную песню. В этом нет никакой сентиментальности, в этом есть большая доброта и мужественность.

Когда они кончили петь колыбельную, милиционер спросил:

– А на том языке, что Торрес поет, можешь?

– Нет.

– Эх, очень я обожаю, когда не по-русскому поют, но чтоб со слезой, по-нашему. Торрес и Бернес – нет для меня лучше певцов, душой поют, не горлом!

Ночью милиционер улетел, а на его койку и раскладушку, поставленную около двери, поселили двух уголовников, освобожденных из заключения. Один из них зашел в комнату струмилинского экипажа и спросил простуженным голосом:

– Пилоты, продажного спирту нет?

Струмилин, читавший сказку Сент-Экзюпери, ответил шепотом:

– Тише вы, люди спят!

– А спирту, спирту нет?

– Нет спирту, идите спать.

– Адью, – сказал уголовник и осторожно прикрыл за собой дверь.

Утром уголовники согнали с кровати какого-то старика, летевшего из Якутска к дочке в гости на зимовку, купили в магазине коньяку «Йонесели» и начали пить. Они пили отвратительно и так же отвратительно закусывали. Они пили не глотками, как все, а выливали содержимое целого стакана в горло без глотков, сразу. А потом ели консервы – рыбу в томате – руками, капая на простыню и одеяло. Когда один из пассажиров сделал им замечание, уголовники стали смеяться и громко рыгать. А потом они стали издеваться над всеми пассажирами.

– У тебя нос длинный, – говорили они одному и щелкали его по носу.

– А у тебя курносый, – говорили другому и тянули его за нос. – Закон курносых не любит.

Пассажиры молчали. Богачев, оставшись после завтрака в комнате один, слушал происходившее за перегородкой и тяжело сопел.

«Что же они молчат, как кролики? – думал он. – Один раз дать по физиономии – и все станет на свои места».

– Ты, мордастый, – продолжали куражиться уголовники, – пойди в магазин, купи нам коньяку.

Богачев вскочил со своей койки, рывком открыл дверь и гаркнул:

– А ну, прекратить хулиганство!

– Этому гражданину надоело, кажется, жить, – сказал один уголовник другому. – Коля, подержи мой макинтош… Летчик, не вмешивайтесь в чужую жизнь.

– Если еще раз к кому-нибудь пристанете, шею сверну, – пообещал Богачев.

– Шею сворачивать нам нельзя. Мы исправились. Мы тогда, летчик, посадим тебя на десять суток за хулиганство и за оскорбление.

Двое пассажиров, воспользовавшись этим разговором, быстро ушли из комнаты. Осталось три человека: старик и два молоденьких парня.

– Дед, – просили уголовники, когда Богачев вернулся к себе, – станцуй нам падеспань, а мы тебе похлопаем.

– Да что вы, ребятки! – сказал дед. – Не надо.

– Танцуй.

– Не умею я…

– Танцуй, падла!

Богачева подбросило. Он ворвался в соседнюю комнату, и через минуту один из уголовников лежал на полу с разбитым лицом, а другой, стараясь вырваться из рук Богачева, выл:

– Ой, пусти, пусти, пусти!

Богачев со всего размаха швырнул его на пол.

– Еще раз начнете – изуродую!

Из комнаты выскользнули два паренька и старик. Богачев снова ушел к себе и лег на койку. Через несколько минут к нему заглянул уголовник с разбитым лицом и спросил:

– Пилот, у вас нет продажного спирту?

Тогда второй уголовник стал толкать его в спину и кричать:

– Пусти, Коля, я с него потяну права!

– Молчи, капуста! – цыкнул на него тот, что стоял в двери. – Пилот мускулистый, он сделает тебе форшмак детского питания. Пилот, ответьте на вопрос, будьте вежливы!

– Я сейчас продам тебе спирту, – пообещал ему Богачев и сделал вид, что собирается встать с койки.

Уголовник стремительно отпрянул от двери, сбив с ног того, что стоял у него за спиной.

– Хорошо, хорошо, – сказал он, – только не надо сердиться. Мы уважаем мускулистых пилотов.

Когда экипаж вернулся с аэродрома, Богачев рассказал Струмилину про двух уголовников.

– А что вы хотите? Они кичатся своим воровским кодексом чести, а никакого кодекса нет. У них, как у животных, сильный есть сильный, он и хозяин. Мы с ними чересчур цацкаемся, в либерализм играем, добренькими быть хотим.

– И с убийцами тоже, – добавил Володя Пьянков. – Он убьет «со смягчающими обстоятельствами» – ножом, а не топором, или топором, но не шилом, – вот ему пятнадцать и дают вместо расстрела. А убийца – он неисправимый. Око за око, зуб за зуб: у Наума предки неплохо продумали этот вопрос. Я человек добрый, но убийцу персонально расстрелял бы и даже водки потом пить не стал для успокоения.

– Пьянков стал Демосфеном, – сказал Брок, – за два года я не слышал от него больше пяти слов за один присест, а тут – так прямо речь.

Струмилина вызвали в отдел перевозок.

– Павел Иванович, – сказали ему там, – огромная просьба к вам.

– Огромная?

Струмилинского шутливого вопроса не поняли и поэтому повторили:

– Да, огромная. Наш дежурный экипаж загрипповал. А рыбаки стонут в Устье: рыба в лед вмерзает. Да и у нас тут свежие помидоры для них пришли – третий день в электростанции храним. У вас сейчас по графику что?

– Сначала отдых, а потом горючее на острова надо забросить.

– Может быть, вы согласились бы заменить наш дежурный экипаж? Сходили бы к рыбакам?

– С удовольствием.

– Правда или издеваетесь?

– Недоверчивые вы какие… – засмеялся Струмилин. – Конечно, сходим к рыбакам!

Он вернулся в общежитие и, остановившись на пороге, сказал:

– Подъем, мальчики, рыбу надо возить!

– Когда же настоящее дело? – сонно спросил Павел. – Наука-то когда? Надоело бочки возить.

– А спать вам не надоело? Вы спите, как бурый медведь в зимнее ненастье. Тому, кто первым поднимется и умоется, обещаю помидор.

– Банку болгарских томатов? – поинтересовался Пьянков из-под одеяла. Он спал около окна, форточка была открыта, потому что было жарко натоплено, и он лежал, укрывшись с головой, чтобы не простудиться.

– Нет. Настоящий, свежий помидор, привезенный из парников.

– Что? – быстро спросил Брок и вскочил с кровати. – Неужели свеженький?! Для меня свежий помидор, что для быка красная тряпка! Я готов на бой, Павел Иванович!

– Считайте помидор съеденным, Нёма.

– Дискриминация, – пробасил Пьянков и сразу поднялся с кровати, – я тоже хочу.

– Жду вас у самолета, – сказал Струмилин. – Возьмите у диспетчера погоду. Живей, ребята, живей!

Когда Струмилин вышел, Богачев спросил: