– И ни с кем не попрощался? – сказал мальчик.

– А как прощаться? Его бы задержали.

Мальчик молчал.

– Он мог бы пробраться в комнаты, где спали отец, и мать, и все остальные… – сказал Пассажир. – Но, видимо, он боялся… что, если посмотрит на них, не решится уйти. И он не стал прощаться ни с кем. Даже мысленно…

– Даже с Майкой?

– С кем?

– Ой… Я хотел сказать «с Вьюшкой». – Мальчик громко заскрипел стулом, отвернул лицо. Пассажир оставил тетрадь, снял очки.

– Я понял, – сказал он вроде бы виновато. – У тебя есть сестренка. Ее зовут Майка.

– Ну, есть… – Мальчик низко-низко нагнулся, стал дергать шнурки. Суетливо скинул кеды, вскарабкался на свою койку. Лег лицом к стенке. Странно притих.

Пассажир посидел с полминуты. Растерянно встал. Спина мальчика под бело-розовой клетчатой тканью напряженно застыла.

– Я тебя чем-то обидел? – тихо спросил Пассажир.

Мальчик пошевелился. Потом повернулся – неловко, медленно.

– Да нет, что вы… – прошептал он.

Пассажир стоял между койкой и лампой, лицо мальчика покрывала тень. И все же видно было, что глаза у него мокрые.

– Я понимаю, наверно, соскучился по сестренке. Но ведь завтра уже вернешься…

– Да не в том дело… – Мальчик посопел, потерся щекой о подушку. Смотрел мимо Пассажира.

Тот сокрушенно сказал:

– Значит, это я тебя своим чтением расстроил. Ну, извини…

– Да нет. Я сам себя расстроил, – отозвался мальчик сердито. И вдруг чуть-чуть улыбнулся: – Я такой… У меня вроде как у Гальки: иногда ни с того ни с сего капли из глаз…

– Это хоть у кого бывает, – осторожно заметил Пассажир.

Мальчик мазнул пальцами по глазам и решительно спросил:

– Вы думаете, я из-за немецкого в Лисьи Норы приезжал?

Пассажир выжидательно молчал.

– Из-за Майки, – выдохнул мальчик. Видимо, долго копились у него печаль и обида и теперь выплеснулись навстречу случайному попутчику… Впрочем, не такому уж случайному: ведь полсуток вместе. И как-то, наверно, связал их третий человек – маленький житель старого города Реттерхальма…

– Я ее совсем крошечную на руках таскал, – прошептал мальчик. – Целыми днями… Мне самому шесть лет было, а она горластая такая оказалась и хитрая: лежит – орет, на руки возьмешь – молчит. Я сам реву, а ее таскаю, потому что страшно: вдруг задохнется от крика. А больше с ней некому было, папа на работе…

– А… мама?

– Она умерла, когда Майка родилась.

– Извини, малыш…

– Но вы не думайте, что я на Майку злился! Наоборот… я от нее не отходил, потому что она… ну, как частичка мамы. Дрожал за нее… А у нее потом спина стала болеть. Сколиоз… – Мальчик говорил, глядя в угол каюты, и глаза у него стеклянно блестели. – Когда лежит – больно. Плачет: возьми на ручки. А большая уже… Я ее глажу, каждый позвонок прощупываю… Вот тогда и научился боль прогонять руками… Иногда она еще сама не знает, что скоро у нее заболит, а я уже чувствую… Потом у нее прошло. Но она все равно от меня ни на шаг…

Мальчик вздохнул прерывисто, словно после долгого плача.

– Ну… а что случилось-то? – негромко сказал Пассажир.

– Да… вроде бы ничего такого. Папа женился весной… Я и сам папе говорил: давай, всем лучше будет. И правда, лучше стало, она хорошая, тетя Зоя. Безрукавку мне связала… Только Майка…

– Что? Не признает ее?

– Да наоборот… – Мальчик дернул головой, зло всхлипнул в подушку. – Сразу к ней прилипла. А меня будто больше и нет… Отец говорит: ты должен понимать, девочке мама нужна, ты держись. Ну, я и держался… Потому что ведь никто же не виноват, я понимаю. А все равно… И тетя Зоя все чувствует. Мы с папой тогда и решили, чтобы в Лисьи Норы на время…

Пассажир медленно отступил, сел в кресло.

– Вот, значит, как у тебя… Тут такое дело, а я тебя сказками развлекаю.

– Разве это сказка? – насупленно спросил мальчик. – Вы же говорили, что по правде.

– Да… Для меня это правда, а для тебя… Что тебе до какого-то мальчишки из далеких времен, когда своих переживаний хватает. Верно?

– Нет… – вздохнул мальчик. – Не верно. Мне все равно интересно. Просто я… раскис маленько, когда Майка вспомнилась. Вы не обижайтесь.

– Да что ты, голубчик! Разве я обижаюсь!

– А что было дальше? С Галькой…

– Значит, можно продолжать?

Мальчик кивнул, мазнув носом по подушке.

– А ты не устал? Поздно уже…

Пароход все стоял у пристани, машина молчала. Видно, и правда что-то случилось. Люди за стенкой примолкли. Только шаги вахтенного на верхней палубе нарушали тишину.

– Я не устал, – сказал мальчик. – Только можно я буду здесь? Лежать и слушать.

«По лестницам и тропинкам, по кривой улице Булочников Галька спустился с холма. Никто не встретился на пути. Дома кончились, и дорога пошла вдоль реки. Галька шагал быстро. Тоска сидела в нем, как ледяной комок. Он почти не думал, что будет впереди. Знал только, что в город не вернется и в Кобург не поедет. Может, выроет землянку и станет жить, как отшельник. Может, просто умрет где-нибудь у края дороги, и, когда его найдут, у кого-нибудь шевельнется совесть.

К середине ночи он увидел заброшенный рыбацкий сарай, сделанный из перевернутого баркаса. Забрался под крышу. Внутри были нары с остатками соломы. Галька съежился на них и уснул.

…Проснувшись, он сразу вспомнил все, что случилось. И так было тяжко на душе, что не хотелось открывать глаза. Наконец он все-таки открыл.

Солнце било в щели и косое окошко. Но не это первым делом увидел Галька. Он увидел большой никелированный револьвер, наведенный прямо ему в лоб. Держал оружие краснолицый мужчина с бакенбардами, в матросском берете с помпоном.

– Тихо, птенчик, – просипел он и прищурил левый глаз. – Шевельнешься – и пуля.

Этого еще не хватало! Что, весь мир ополчился на Гальку? Ни капельки страха не испытал Галька, только горькую досаду. И опять заболели рубцы от приснившихся побоев.

– Ну и черт с тобой, стреляй… – Он отвернулся. – Дурак…

– А ну, встать! – рявкнул дядька в берете. – Руки вверх!

Галька поднялся с нар. Но рук не поднял, сунул их в карманы. И пальцы нащупали монетку Лотика. Это неожиданно обрадовало Гальку. Будто надежда появилась.

– Чего орешь? – сказал он. – Твой сарай, что ли?

Вошел красивый офицер с усиками. В белом кителе с двумя звездочками на рукаве. Моряк с бакенбардами опустил револьвер.

– Господин лейтенант, здесь мальчишка. Я боюсь, не лазутчик ли. Грубит, господин лейтенант…

– Кто такой? – резко спросил офицер.

– А вы? – сказал Галька. В нем шевельнулось любопытство: что будет дальше?

– Отвечай, сопляк! – крикнул лейтенант. Он был очень молодой. Он покраснел.

– Сам сопляк! – Гальке нечего было терять.

– Боцман! – полыхая девичьими ушами, отчетливо проговорил лейтенант. – Позовите матроса, пусть всыплет этому… два десятка линьков. Для воспитания вежливости.

– Слу… – начал боцман. Галька прыгнул, вцепился в ствол, дернул вниз, перехватил рубчатую рукоятку. С усилием, но быстро взвел курок. Револьвер был знакомый – армейский «смит-вессон». Такие «пушки» показывали мальчишкам офицеры форта, когда те наведывались в гости. Галька опять метнулся на нары.

– Не подходить! Выстрелю, честное слово!.. Мне все равно…

– Идиот, – сказал лейтенант боцману. – Вы будете разжалованы… Эй ты, брось оружие!

– Стоять! – Галька глянул на лейтенанта поверх ствола. Звенело в Гальке бесстрашие.

Нагнувшись, шагнул в сарай седой моряк. Сухой, стройный, с черным эполетом на левом плече. Сказал спокойно, как дома:

– Что тут за шум?.. Боцман, это ваш револьвер у мальчика? Десять суток ареста по возвращении на базу. Мальчик, оставь оружие, настреляешься еще в жизни.

Этому человеку со спокойным голосом и резко-синими глазами Галька подчинился без промедления. Но и без боязни. Бросил «смит-вессон» на солому, шагнул с нар.

– Ты из Реттерхальма? – спросил седой офицер.