К великому разочарованию юноши, ни на столе, ни под ним, ни в шкафчиках, ни на полочках или подоконниках кольца не оказалось. Поиски перетекли в ближайший санузел, а потом и в гостиную. Комната была просторная, в светлых тонах, камином в середине боковой стены и минимумом мебели. Только два мягких дивана в разных концах, встроенный шкаф-купе с зеркалами, книжный шкаф и журнальный столик. Ещё прежний владелец расщедрился на кресло-качалку. Кёя отметил про себя, что всенепременно подремлет в этом замечательном приспособлении и, спустя получаса активных поисков, ушёл в комнату, где он провёл ночь. Она была чем-то похожа на спальню, но Хибари не был уверен: слишком уж просторная, словно строили минимум человека на три. Кольца и тут не оказалось, и юноша напряжённо вздохнул.

Не мог же он его потерять?!

Не считая умеренно-узкого коридора оставалось всего две комнаты, вход в одну из которых преграждала печать. Личный кабинет Алауди — единственное место в доме, которое CEDEF действительно взяла под свою охрану и запретила как-либо изменять. Даже потомкам самого Алауди. Аргументировалось это простым желанием сохранить покои основателя организации в первоначальном облике. Хибари вспомнил слова Оливера о «поддерживаемом порядке и периодическом ремонте» и мысленно содрогнулся: если то, что творилось в доме являлось следствием этого самого порядка, то что же его ждало за дверью комнаты, доступ к которой был ограничен? Уповая на то, что к кабинету детектива у CEDEF было особое отношение, Кёя выразил надежду, что слой пыли не будет хотя бы таким внушительным.

И всё же он приберёг эту комнату напоследок и осмотрел соседнюю. Широкая двуспальная кровать, тумбочки, мягкий ворсяной ковёр, зеркало и платяной шкаф — это явно была спальня. На стене, прилегающей к кабинету Алауди, висело тканое полотно в человеческий рост, на коем были вышиты непонятные Кёе символы и две собаки. Та, что покрупнее, была полностью чёрной и лишь над глазами белели «бровки»; пёс явно был служебный — ярко-синие глаза смотрели понимающе и строго, а на теле проступали мышцы. Вторая собака была на полголовы меньше своего товарища и скалилась в улыбке, обнажая белоснежные клыки; у неё был рыже-белый окрас и стояло только одно ухо из чего Хибари сделал заключение, что это щенок.

Кёя осторожно коснулся жёсткой ткани, понимая, что если эта картина и существовала четыреста лет назад, то перед ним явная копия — полотно не посерело от времени и не утратило своих качеств, а рисунок был слишком ярким для вещи такого внушительного возраста. Рука наткнулась на неровность позади ошейника щенка, и Кёя не без любопытства отодвинул ткань.

«И почему я не удивлён?» — Юноша сощурился, оглядывая едва проступающие очертания двери, которую, если бы не ручка, он и не заметил. Крохотный кусочек бумаги, который назвать печатью язык не поворачивался, почти отклеился, словно бы приглашая юного наследника пройти во святая святых этого дома.

Юноша замешкался: в нём боролись два противоречия — привычка подчиняться гласным и негласным правилам и обычное любопытство, так свойственное молодым людям его возраста. Хибари обернулся на комнату, в которой находился, и пробежался глазами по стенам и потолку в поиске возможных камер. Как глава ДК, пусть теперь и бывший, он не смел нарушать правила. Во всяком случае при свидетелях. Пальцы опустились на ручку и надавили вниз, открывая дверь. Удивительно, но никакого скрипа, что обычно издаёт заржавевший механизм, не было.

— Неужели и правда заботятся? — Неожиданно для самого себя Кёя высказал мысли вслух и с долей осторожности просунул голову внутрь. Не хотелось бы наткнуться на какие-нибудь ловушки и тем самым раскрыть себя: всё-таки ему никто не разрешал проникать сюда.

Почему-то личные покои своего далёкого предка он представлял более строгим и мрачным местом. Стены были выкрашены в светло-зелёный, почти что белый цвет, посреди комнаты лежал уже стоптавшийся ковёр с национальным орнаментом того времени по бокам, в правом углу возле окна стоял массивный дубовый стол и, под стать ему, затёршийся на сидении стул. В противоположном углу разместился небольшой комод, а возле центральной двери на вбитом в стену гвозде висел большой кусок тёмно-бежевой тряпки. Подойдя ближе юноша с удивлением признал тот самый плащ, в котором Первый хранитель облака являлся ему. За столько времени ткань сильно постарела и Хибари подумал, что именно по этой причине плащ остался висеть — создавалось впечатление, что вещь распадётся на составляющие нитки, стоит только неосторожно коснуться её. Взгляд Кёи опустился на пол, на клетчатый изъеденный молью плед, сложенный вдвое. Похоже, Алауди действительно держал собаку и даже позволял ей заходить в дом; во всяком случае, в свой кабинет так точно.

Хибари задумчиво пожевал внутреннюю сторону щеки и подошёл к муляжу какого-то неизвестного ему растения, что стоял в горшке в единственном свободном от мебели углу. Пусть и искусственное, но меленькое деревцо придавало кабинету жилой вид. «Листья» покрылись лёгким слоем пыли, объясняя тем самым отсутствие живой растительности — CEDEF хоть и заботились (в какой-то мере) о доме, но совсем не были настроены захаживать сюда хотя бы раз в неделю, чтобы полить цветы и провести влажную уборку (судя по примерно такому же слою пыли на столе и комоде детектива). Хотя кабинет был заметно чище.

Заглянувший в окно солнечный луч упал на стол, на котором тотчас что-то блеснуло. Хибари подошёл ближе и, упёршись ладонями в колени, склонился над столом. Свет отразился от какого-то камня на крышке золочёных карманных часов.

«Это же их он доставал тогда?» — Юноша аккуратно взял часы в руки. Они потемнели, но сохранили свою красоту. Выбитый на крышке герб Вонголы веял силой, а лиловый камешек слабо играл на свету, что и привлекло внимание Кёи. Также на столе лежала рамка, в которую обычно вставляют фотографии. Юный хранитель поднял бровь в изумлении и всё так же осторожно стёр пальцем слой пыли со стекла.

Ну не могло быть тут фотографии, не могло! Хотя бы потому, что первое фото сделали только в начале девятнадцатого века и Алауди чисто физически не мог дожить до того времени. Однако в медальоне Спейда была именно фотография и именно с Примо и всеми его хранителями. К облегчению Хибари, рамка скрывала давно потрескавшуюся картину в миниатюре, из-за чего было сложно разобрать лица. Это было изображение двоих людей, мужчины и женщины. И если по светлым волосам, статной фигуре и знакомому плащу Кёя узнал своего предка, то выяснить, как точно выглядела его спутница так и не смог. Он понял лишь, что волосы женщины были распущены и имели русый цвет, а ещё, кажется, она улыбалась. Наверное. Точно сказать не смог бы никто, кроме того самого художника и изображённых на холсте.

«Жена?» — Кёя закусил губу и вытянул шею пытаясь-таки разглядеть предполагаемую пра-…-прабабушку, но потерпел фиаско. Трогать картину было чревато полным её уничтожением, и Хибари, побеждено фыркнув, переключился на часы, что по-прежнему сжимал в руке. Нажатие специальной кнопки отбросило крышку назад, открывая вид на белоснежный циферблат с золочёными стрелками и римскими цифрами. Иронично, но часы остановились в первом часу, и губы юноши тронула невесёлая ухмылка. Взгляд зацепился за гравировку внутри крышки с полу затёртыми буквами, и Кёе пришлось изрядно поломать голову, прежде чем мобильный переводчик согласился с введённой комбинацией и выдал «Клянусь в вечной дружбе».

Хибари нечитаемым взглядом смотрел в экран телефона, пытаясь переварить полученную информацию. Он на все сто процентов был уверен, что подобными часами обладал каждый из родоначальников Вонголы — Примо с Джи тоже доставали такие же — но сама выбитая на них клятва ставила в тупик. Высокомерный Алауди согласился носить с собой что-то подобное? Выбитые на крышке слова никак не вязались с независимым видом детектива, а слова Кнанкла о похожести характеров первого и десятого облачных хранителей совсем не облегчали ситуацию. Кёя никогда бы не согласился таскать с собой что-то, что открыто привязывало бы его к кому-то. Из ступора юношу вывела ещё одна гравировка — совсем мелкая, у самого циферблата.