Аурика Ласточка … Годы выбелили волосы и прорезали на лбу морщины, но не согнули спину. Заботы о большом беспокойном семействе, лёгшие тяжёлым бременем на гордо расправленные плечи, так и не смогли приковать к земле ноги, лишив лёгкой походки. Восемь детей: пятеро мальчиков и три девочки, а женщина была все по-прежнему стройна и легка, как ласточка. Величественная, как сосны, что вершинами упираются в облака, она взирала с высокого крыльца, спрятав замёрзшие пальцы, унизанные бирюзовыми перстнями в горностаевую муфту. Во дворе замка, словно муравьи, копошились слуги. Все было готово к приезду дорогого гостя: дорога расчищена, откупорены бочки с вином, жарились перепела и барашки, в зале для приёмов менестрели настраивали лютни, а в камине горел огонь. Звуки баллад доносились из-за неплотно прикрытой двери.

      Муж её, Трюггер «Большое гнездо», выехал навстречу королю, а она, как и подобает хозяйке поместья, ждала гостей на крыльце. Правитель здешних земель не часто доезжал до северных границ. Да что ему было здесь делать? Предгорья – это покрытые лесами скалы, да перевалы, населённые гоблинцами, троллями, горными духами и прочими творениями тёмных богов. Говорят, за горной грядой, каменным щитом окружавшей северные границы королевства, есть другая страна. Торговцы, менявшие звонкую монету на беличьи шкурки и дешёвые самоцветы, назвали тот край «краем волшебников и чародеев». Но кто поверит россказням бессовестных лгунов, готовых набрехать что угодно, в надежде, что под весёлую байку покупатель сбросит цену. Была макушка зимы, и гоблинцы давно перекрыли перевалы, время от времени устраивая набеги на эти земли. Словно горный поток, они шумным ордой накатывали на людские поселения и, схлынув, уносили все, что можно было утащить. Лишь высокие частоколы хранили разбросанные по предгорьям людские поселения от беспокойных соседей.

Пока Аурика предавалась размышлениям на крыльце, дочери наводили последний лоск, а сыновья готовились показаться перед королём, в надежде попасть в его свиту, в маленькой светёлке на третьем этаже жилища наместника, бушевала буря.

– Ну как можно! – Гремела старая Метхильд, вытаскивая из длинных чёрных волос девушки сухой репей. Рядом помощницы держали перед Эурой большое потемневшее от времени зеркало.

– Я выгляжу, как кукла! – Капризничала девушка.

– Как прекрасная маленькая куколка, – проворковала с улыбкой нянька, полная и живая, словно ртуть, женщина. – Сейчас причешем, и будешь похожа на человека!

– Эура, ты готова? – Из-за двери высунулась очаровательная головка сестры. Длинные чёрные волосы её были уложены в две косы и спрятаны под жемчужную сетку, отчего головка казалась ещё милее и аккуратнее. – Матушка зовёт.

– Да, да, завет, – следом высунулась взъерошенная головка братца. Увидев Эуру, он показал девушке язык.

– Ну как брысь отсюда, мелюзга! – Рявкнула Эура.

Близнецы юркнули за дверь.

Метхильд неодобрительно покачала головой.

– Не успеваю ничего! – Ворчала Метхильд. – Промоталась всё утро, бездельница! Давно тебя отец не порол! Будь ты моей дочкой, я бы давно всыпала тебе по первое число.

– Я вообще хотела остаться в старой крепости. Ты же знаешь, я не люблю шумные праздники. – Фыркнула девушка, разминая затёкшую шею.

– Опять всю ночь с гоблинцами в кости играть?!

– Да нет, просто напиться. Матиас выменял в трактире шкуры на хорошее вино и пряности.

– Бесстыдница! – Проворчала нянька. – Мать бы свою поберегла! Аурика – святая женщина! Помяни мои слова, когда-нибудь её чаша терпения переполнится, и она всыплет тебе по первое число!

– Да брось ты. Нет ничего плохого в паре кубков глинтвейна. Можно ещё в картишки переброситься в трактире. Там сейчас людно. Сейчас там все, кто не поместился в Снерхольме, но очень желает видеть короля. Яблоку негде упасть.

– Велико умение: проматывать отцовское золото, – презрительно фыркнула нянька, сильнее натягивая прядь длинных жёстких волос. Эура стиснула зубы, но промолчала. – За ночь просаживаешь больше, чем твои сестры за год тратят на платья и заколки! Лучше бы чем-нибудь путным занялась!

– Ты же знаешь, мать запретила отцу давать мне золото, так что играю на свои. Сейчас зима, и шкурки в цене. На прошлой неделе тролля из пещеры подняли, Матиас уже нашёл покупателей на шкуру. Платят столько, что денег хватит до весны.

– Тролли… деньги …охота… бездельник Матиас! От кого я слышу!? От благородной госпожи, от дочери наместника Предгорий! Да ты дальше светёлки выходить не должна! Сидеть и мужа ждать, как твои сестры!

– Метхильд, не могу я так… Задыхаюсь… Тошно мне в Снерхольме.

– Тошно ей! Сидишь: сыта, одета, обута. Мать с отцом с тебя пылинки сдувают. Эверт с Арво весной поедут по деревням, напросись с ними, старый писать то помер и им как раз нужен кто-то, кто грамотой владеет. Посмотришь, как обычный люд живёт: сколько народу зиму пережило: сколько от голода померло, сколько замёрзло, сколько нелюди сожрали.

– Метхильд!

– Ты меня не затыкай, мала ещё. Я много лет Метхильд. Я тебя и твоих братьев-сестёр на руках качала. Послушай старуху: возьмись за ум. Сегодня приедет король, а с ним много богатых и благородных господ. Присмотрись к ним, может и отогреется твоё каменное сердечко.

Девушка презрительно скривилась. Оттолкнув служанок, она встала и, окинула придирчивым взглядом отражение: новое бархатное платье цвета болотной ряски, зауженное в талии, с вышитым золотой нитью лифом сидело как влитое.

– Хоть бы спасибо сказала, что ли. Девочки в кровь пальцы иголками искололи, чтобы успеть.

– Тошно мне здесь, Метхильд.

– Потерпи, вот король уедет, и делай что хочешь, а пока марш вниз: мать, наверное, уже заждалась, – буркнула Метхильд, выталкивая Эуру из комнаты.

В тот злосчастный день, когда гонец постучался в ворота Снерхольма, в жизни девушки началась тёмная полоса. Прознав о том, что король собрался с визитом в северные земли, гоблинцы свернули пёстрые украшенные лентами шатры и растворились среди горных перевалов. Долгая метель замела тропы и спрятала следы их стойбищ под сугробами. Затем, скрываясь от непогоды, в горы ушла дичь. Попрятались даже олени и зайцы, во множестве водившиеся в окрестностях Снерхольма. Молодой тролль, попавший в капкан у старой мельницы да семейство кабанов, поднятое сегодняшним утром, вот и вся добыча за месяц. В довершение всего, соседи, родственники, друзья семьи наведались в гости, превратив сонное, затерянное в Предгорьях поместье в шумный балаган. В доме даже появился шут, худой вечно пьяный старик с ручным медведем. Шут развлекал гостей, проводящих дни в застольях, охоте, танцах и состязаниях лучников и рыцарей. Он сыпал скабрёзными остротами, за что был неоднократно бит; подтрунивал над музыкантами; показывал фокусы детям; выводил из себя менестрелей, затягивая невпопад деревенские песни и, налакавшись медовухи, танцевал в обнимку с медведем. На этом празднике жизни Эура чувствовала себя таким же клоуном, вынужденным по прихоти богов разыгрывать благородную даму. Как и приблудный артист, она целыми днями развлекала гостей беседами, заливалась смехом в ответ на несмешные шутки, томно закатывала глаза, пока заезжий бард затягивал заунывную балладу о славных подвигах дедов и прадедов. То ли Эура была скверной актрисой, то ли старый пьяница дольше играл свою роль на подмостках жизни, но публика явно больше любила старого паяца. К тому же, каждый из гостей догадывался, что старшая дочь Трюггера променяла бы душу свою или чужую, на час свободы: потолкаться на рынке, присматривая новые стрелы, покурить трубку со старым шаманом в становище гоблинцев, или послушать охотничьи рассказы на старой заимке. Помня старые обиды, соседи подшучивали над ней за вечерней трапезой, расстраивая Аурику, мечты которой выдать дочь замуж поближе таяли, словно снежинки на печной трубе. Последней надеждой Аурики оставались король и его свита.