Подобных столкновений с начальством было в Севастополе у графа Толстого много: он сам про них рассказывал, или о них передавали офицеры ‹…›.
Насколько любили Льва Николаевича сослуживцы его, видно уже из того, что однажды у меня за обедом, на Екатерининской улице Севастополя, я при Толстом обратился к товарищам со словами: «Господа! дадим слово не играть с Толстым! Он вечно проигрывает. Жаль товарища!» Толстой же на это преспокойно ответил: «Я и в другом месте проиграюсь». И действительно, как только мы перестали с ним играть, он стал уходить в город и играть с пехотными и кавалеристами, а после нам же рассказывал, как те его обыгрывали.
Толстой был бременем для батарейных командиров и поэтому вечно был свободен от службы: его никуда нельзя было командировать. В траншеи его не назначали; в минном деле он не участвовал. Кажется, за Севастополь у него не было ни одного боевого ордена[70], хотя во многих делах он участвовал как доброволец и был храбр. В «аристократию» Толстой не лез, любил поговорить по душе, умно; недалеких товарищей, вроде Проценко, сторонился. С солдатами Толстой жил мало, и солдаты его мало знали. Но, бывало, у него хватит духа сказать солдату: «Что ты идешь расстегнутый?!» (Сам был либералом по этой части.) В обращении Лев Николаевич был ровен со всеми, хотя дружбы ни с кем не заводил; готов был поделиться последним с товарищами; любил выпить, но пьян никогда не был. Часто беседовал я с ним на разные темы: это был истинно русский человек; он любил свою веру и свой родной язык, но во всяком человеке прежде всего видел человека. Толстой поражал нас знанием языков. Он знал и польский язык, о чем я заключаю из бесед с ним[71].
В общем я был знаком с графом Толстым около семи месяцев – время, когда в севастопольской обстановке можно было хорошо узнать товарища. ‹…›
П. Н. Глебов
Из «Дневниковых записей»
13-го сентября 1855. Бахчисарай
Как много, подумаешь, при главной квартире дармоедов – настоящие башибузуки. Теперь большая часть их толкается с утра до вечера по Бахчисараю; некоторые же отправились кавалькадой на горный берег. Майор Столыпин такой же башибузук[72]; он служит в каком-то кавалерийском полку, а числится при главной квартире, не состоя ни при ком. На этом основании он и баклушничает где ему хочется; теперь, вот уже две недели, как живет в Бахчисарае ни при чем и ни при ком, а между тем получает жалованье и, вероятно, и награды. Такой же башибузук и граф Толстой, поручик артиллерийский; он командует двумя горными орудиями[73], но сам таскается везде, где ему заблагорассудится; 4-го августа примкнул он ко мне, но я не мог употребить его пистолетиков в дело[74], так как занимал позицию батарейными орудиями; 27-го августа опять пристал он ко мне, но уже без своих горных орудий; поэтому я и мог, за недостатком офицеров, поручить ему в командование пять батарейных орудий[75]. По крайней мере, из этого видно, что Толстой порывается понюхать пороха, но только налетом, партизаном, устраняя от себя трудности и лишения, сопряженные с войною. Он разъезжает по разным местам туристом; но как только заслышит где выстрел, тотчас же является на поле брани; кончилось сражение, – он снова уезжает по своему произволу, куда глаза глядят. Не всякому удастся воевать таким приятным образом. Говорят про него также, будто он, от нечего делать, и песенки пописывает и будто бы на 4-е августа песенка его сочинения[76]:
Как четвертого числа
Нас нелегкая несла, —
Горы занимать,
Горы занимать! и т. д.
Среди литераторов. За границей. Ясная поляна
А. В. Дружинин
Из «Дневника»
1855
23 ноября. Среда.
Вчера обедал у Некрасова с новыми, весьма интересными лицами: туристом Ковалевским и Л. Н. Толстым. Оба из Севастополя[77]. I like both[78].
24 ноября. Четверг.
…Вчера встал поздно. Работал мало. Был поутру Тургенев ‹…› Обедал дома. Спал, чему мешала топившаяся печь. Потом у Саши[79] до 8½ часов. Потом к Тургеневу. Совещание о юбилее Щепкина[80]. Публика огромна. Новые лица – поэт Тютчев, Бенедиктов, Бахметев. Остальные более или менее известны. Корш и «Русский вестник». Выгоды фуражек. Ермил Костров[81] в приапизме. Гончаров и Никитенко. О вечерах у министра Уварова.
Воскресенье. 27 ноября.
…Вчерашний день был чернокнижен[82], разнообразен и, надо прибавить, – счастлив ‹…›. Обедали у меня Панаев, Языков, Григорий[83], Тургенев и Каменский ‹…›. К 9 часам съехались приглашенные на дачу Галлер: Толстой (Лев), Краевский, Тургенев и Дудышкин. После долгих хлопот с экипажами – выехали. Болтали всю дорогу. Дача недалеко от заставы. Бал весьма хорош. Нас приняли как родных. Лиза, Соня, Авдотья Михайловна, Саша Жукова[84] (Марья Петровна приехала под конец). ‹…› Краевский и Толстой пленены Александрой Николаевной[85]. Едва мог я их извлечь из бала. Все были довольны.
Понедельник. 28 ноября.
Вчера спал долго. Не работал ничего. Никто не был поутру. В 4 часа выехал из дома, причесывался, покупал перчатки, был у Некрасова и все-таки явился рано ‹…› Ермил явился первый. Пришли потом сам хозяин, Тургенев и Толстой, Дудышкин и еще кн. Долгорукий, известный тем, что был медиком в Севастополе[86]. Обедали хорошо и пили много. Было весело. Рассказы Долгорукова занимательны, хотя печальны. Севастопольские bon-mots[87] просто прелесть.
После обеда было пение и музыка. Долгорукий хорошо пел французские и цыганские песни.
Четверг. 1 декабря.
Во вторник было несколько гостей поутру и помеха в работе ‹…›. Обедал у Некрасова с Каменским, Тургеневым, Толстым и Языковым. Толстой занемог и остается в Петербурге ‹…›. После обеда мы с Языковым дремали, остальной народ играл в карты ‹…›.
Вчера поутру работал, и, кажется, хорошо ‹…›. К Тургеневу, и обедал у него с Надей, Толстым и Долгоруким, после явились Фредро, довольно милый юродивый, и Иславин[88], менее мне полюбившийся. Пели, врали, слушали рассказы о Севастополе и засиделись до полночи.
Воскресенье. 4 декабря.
В пятницу был обед в Шахматном клубе[89] – первый опыт литературных обедов и вечеров ‹…›. Съехалось много наших – Панаев, Гончаров, Полонский, Тургенев, Толстой, Долгорукий и Языков, одним из первых, чего и надо было ожидать. Присутствие новых гостей в клубе, по-видимому, было приятно его членам и старшинам. Я сидел между Дудышкиным и Андреасом[90], против меня Толстой, Иславин[91], Одоевский и Заблоцкий. Краснокутский привез известие о взятии Карса ‹…›. После обеда читали описание юбилея Щепкину, привезенное Краевским[92] ‹…›.
