— Вот, это тебе.

Француженки завистливо заахали, Кощей неинтеллигентно присвистнул, японка замолчала на полуслове и засеменила вперёд. Тави подошла к Максу сбоку и начала осторожно принюхиваться к ладони, стараясь не коснуться лепестков даже кончиками усов.

Василиса осторожно, чтобы не повредить хрупкое чудо, взяла предназначенный ей цветок и восхищенно замерла: белоснежные лепестки, соприкоснувшись с её кожей, раскрылись, увеличились в несколько раз, превратив невзрачный бутон в сияющее подобие гигантского эдельвейса. Из середины цветка взметнулись хрустальные ленты света, обвили всё ещё соединённые ладони Гриши и Василисы, вспыхнули и исчезли. А цветок погас и уменьшился, притворившись обычным горным недомерком.

Прдоспевшая от шатра бабушка Василисы недоверчиво оглядела сначала Василисц с Григорием, потом Макса с Мореной, завороженно смотрящих друг на друга, и констатировала:

— Не думала, что ещё когда-нибудь такое увижу. Ну, раз так, совет вам да любовь…

Василиса пристроила живой и пульсирующий бутон в волосах и поинтересовалась:

— И что это было?

Ответила ей почему-то не бабушка, а Никифорова:

— А была это «хрустальная звезда», в народе её ещё называют «цветок истинной любви». Нужны пояснения? Только вот до сих пор почти никто из ныне живущих его не видел, только легенды люди друг другу пересказывали. Пока ваши красавцы не решили его у богов похитить. И с кем вы, скудные разумом, сражались?

Макс с Гришей переглянулись, начали говорить одновременно, потом замолчали, и Макс отступил на шаг назад, наступил на больную ногу и зашипел сквозь зубы. Гриша не стал повторять его ошибку и не двинулся с места. Стараясь не дышать в сторону слушателей, он начал сбивчиво объяснять:

— Ну, мне хорошие люди рассказали, что есть такой цветок и объяснили, где он примерно растёт. И тут такой случай, почти на месте, и Макс сразу согласился. Так мы же не знали, что он особо охраняемый. А этот вылез и сразу в драку…

Никифорова, сдерживая смех, уточнила:

— Полагаю, он — это Дионис?

— Ну. Так ведь он не сказал, что бог, а сразу Макса подшиб. А потом я его немного тоже…

— А потом он тебя?

— Нет, ногу я подвернул, уже когда мы спускались. Вообще-то мы с Доней потом помирились, и цветы он нам сам подарил, честно, кгда узнал, для кого. И даже обмыть это дело предложил. Ну, отказываться-то было неловко, вот мы немного и выпили. Но я обещал ему, как только домой попаду, вина из красной смородины передать, и самогона на кедровых орешках, у нас как раз четверть непочатая с того года осталась.

Никифорова одобрительно кивнула:

— Это правильно и очень дипломатично. А самогон — именно то, чего на Олимпе до сих пор не хватало. Ну, будем надеяться, что боги выживут. А теперь — к делам нашим скорбным.

Она доброжелательно оглядела присутствующих, в результате чего лишние тут же исчезли, потом ласково кивнула Максу с Мореной, и они тут же направились к шатру, при этом девушка практически тащила мужа на себе, а он мужественно сопротивлялся. Никифорова переглянулась с бабушкой и Премудрой, и коротко проинформировала Василису о её и Гришиной дальнейшей судьбе:

— Инструкции и списки переселенцев я вам сброшу, по ходу дела будете уточнять и выявлять. За консультациями в сложных случаях — ко мне, Деяну Силычу, к Премудрой, ну и, разумеется, к бабушке.

Гриша решил уточнить:

— К чьей бабушке? К вашей?

Василиса дёрнула его за рукав, а Никифорова радостно согласилась:

— Почему бы и нет? Попробуй. Она как раз новую печь поставила, конвекционную, может получиться забавно. Ха-ха.

Оглянувшись на напрягшегося Кощея, она сухо пояснила:

— Шутка. Печь, действительно, конвекционная, но Урманов туда точно не поместится, а бабула только целиком добрых молодцев запекает. Так, о чём это я? Ах, да, про запекание: в институте оба академку оформите, и все учебники за следующий курс сюда переправите. Если у Урманова возникнут проблемы с армией…

Гриша, баюкая на весу ногу, огрызнулся:

— Не беспокойтесь, не возникнут. Я отслужил.

— Да? Приятно слышать. Значит, перед нами не мальчик, а муж. И я, наверное, даже смогу угадать род войск.

— А что тут угадывать? И так понятно, что ВДВ.

— Это очень хорошо. Значит, и в бабушкиной печке, в случае чего, все кирпичи голыми руками переколотите. И вас не испугает, что я сама буду у вас по всему пройденному зачёты раз в месяц принимать, чтобы через год экстерном сдали. По местному праву Деян Силыч и сам с вами позанимается, и из соответствующих приказов людей опытных выделит.

Василиса с Гришей погрустнели, но Никифорова их успокоила:

— Не переживайте, это всё — в свободное время, а так будете к взаимному удовольствию нелегальную нечисть классифицировать и по назначению определять. Да, начать можете с того, что Лали свою с моей японской коллегой познакомите. Она и кису вашу образует, а то скоро ни одного нормального попугая в лесу не останется, и вам курс по японской нечисти прочитает, и зачёт примет, и практику. Но это всё — потом, когда двери закроем. Что застыли? Вперёд, в Москву…

Следующий месяц Василиса в сопровождении Григория металась по Москве, а также по городам и весям обеих реальностей как мышь под метлой. Общалась с переселенцами и попаданцами, и убедив на переезд, направляла их в ведомство Деяна Силыча, которое собственно и обеспечивало перемещение между мирами, утрясало обмены, выплачивало компенсации, а заодно взимало денежку малую за всякие дополнительные услуги, чем, видимо, деятельность свою практически окупало.

Хорошо хоть, что определили ей для эвакуации всего лишь Подмосковье, а Грише — его родные места. Хотя везде переселенцев было без счёта, а в северной глухомани народ вообще через одного на два мира жил.

И ведь каждому — рассказать, объяснить, уговорить, пригрозить, пообещать… Стараясь закончить с этими уговорами побыстрее, Гришу она загоняла до полусмерти и он, придя домой, рушился в койку и отрубался, а Ликси даже не пыталась высовываться — боялась, что и её к каким-нибудь работам пристроят.

На третий день Василиса предложила разделиться и вылавливать кандидатов на эвакуацию по-отдельности, чтобы поскорее разделаться с неизбежными скандалами и истериками, и наконец-то заняться собственными делами. Гриша заявил, что никуда её не отпустит, ни одну, ни даже с Ликси. Вредная кошка, опасаясь, что хозяйка Григория уговорит, решительно отказалась куда-то ещё путешествовать, мол, хватит, навоевались.

Вместо этого она потребовала, чтобы дуб был снова водружён на подоконник, полит и обласкан, а она будет за ним ухаживать, чтобы избавить от пережитого стресса — столько дней бедняжку таскали туда-сюда, и ни разу даже на солнце не выставили!

Григорий ожидаемо возмутился:

— Прекрасно без тебя дуб твой проживёт. Совсем хозяйку забросила, только спишь, да ешь. А я еду тебе таскаю.

Василиса за любимицу вступилась:

— Да ладно, пусть отдохнёт, у неё тоже переживаний было… И сколько она там ест — так, как птичка.

Ликси благодарно мяукнула, а Гриша саркастически засмеялся:

— Это точно, типичная птичка: за день половину собственного веса уминает. И питается исключительно солнечным светом, ветчиной и взбитыми сливками.

Обиженно дёрнув шкурой, Ликси уменьшилась, забралась за дуб и там затихла. Василиса расстроилась, ушла на кухню и загремела пустыми кастрюлями. Гриша уныло побродил от дуба к плите, грустно повздыхал, попытался подлизаться к обеим, а когда это не удалось, развернулся и выскочил из квартиры, хлопнув дверью.

Не успела Василиса обидеться окончательно, как Гриша вернулся, свалил на кухонный стол две гигантские, распространяющие умопомрачительный аромат, пиццы, бутылку вина, упаковку баллончиков со взбитыми сливками, сложил перед собой ладони, изобразил на лице глубочайшее раскаяние, и забубнил:

— Был не прав, исправлюсь, во искупление дары принёс и готов денно и нощно трудиться, чтобы…

Василиса прервала покаяние поцелуем и тут же цапнула кусок гавайской. Ликси возникла как из ниоткуда и пристроилась к карбонаре. Стремительно слизав начинку с пары кусков, она снисходительно обронила: