Стремительно, с неуловимой дрожью несли во фронтовом небе «Каталину» два огромных бешено вращающихся крестообразных винта, похожих на крылья ветряной мельницы, сорвавшейся со своего векового места. Но экипаж летающей лодки не воспринимал со всей остротой стремительности полета. Вокруг простирались море и небо, сливавшиеся по краям горизонта в одно целое и казалось, что боевая машина абсолютно неподвижно замерла в безграничной голубой сфере, словно комар в капле янтаря. Только бесстрастные, чуть вздрагивающие в такт работе тысячи сильных моторов, стрелки приборов показывали, что боевая машина неудержимо несется туда, где в любой момент из ласкающей, успокаивающей голубизны мог неожиданно вырваться беспощадный, всесокрушающий рой раскаленного металла. Там, затаясь на солнце, поджидали краснозвездный самолет тонкие, как осы, «мессершмитты» и лобастые, словно навозные жуки, «фокке-вульфы», прикрывающие с воздуха остатки немецкого флота на Черном море.

* * *

Недалеко от румынского города и порта Констанца на глубине пятидесяти метров почти бесшумно двигалась подводная лодка под командованием обер-лейтенанта Хольтмана, отдыхавшего на узкой койке в крошечной каюте, расположенной рядом с центральным постом и отгороженной от него лишь брезентовой занавесью. Обер-лейтенант размышлял о превратностях службы: «Да, преподнесла судьба подарок, что называется – превратности службы! Здесь, на Черном

море, куда перевели с базы в Лорьяне, ни наград, ни славы не завоюешь. Нет тех огромных конвоев «союзников» с военными грузами. Славно было в штормовой Атлантике! Среди ночи подкрадываешься в составе «волчьей стаи» подводного флота рейха к большим конвоям, идущим из Америки в Великобританию. Даешь команду на всплытие субмарины посреди конвоя, иногда насчитывающего до полусотни большегрузных пароходов, и обязательно там, где корабли охранения никак не ожидают появления лодки. Остается лишь выбрать цель «пожирнее». В первую очередь танкер или глубоко сидящий от полной загрузки пароход. Вахту на мостике в этот напряженный момент всегда охватывает дрожь. Сквозь рев и завывание ветра, жалобные гудки пароходов, весело кричишь в переговорное устройство: «Старпом, экипаж к бою!» И остается лишь точнее направить прибор автоматического управления стрельбой торпеда-мина выбранную жертву. Нажать на пуск – и стальные убийцы уходят к жертве. Через десяток секунд тревожного ожидания– вспышка, гром взрыва! И жертва разламывается, и пароходу ходит вместе с людьми на его борту в ледяную бездонную темноту.

Хольтман прервал размышления и прислушался. Тихо жужжали электромоторы, вращая гребные винты, вполголоса переговаривались вахтенные в полумраке красного света, ничто не нарушало спокойствия, и обер-лейтенант вновь пустился в воспоминания о своем первом командире, наставнике. Смелый и отважный был офицер, немало на его счету потопленного тоннажа и, как следствие, наград, лично врученных командующим подводным флотом рейха адмиралом Деницем. Но, увы, несмотря на свой огромный опыт, и он, как и многие до и после него, не вернулся из боевого похода и покоится вместе со своим экипажем в стальной братской могиле на дне Атлантического океана. Хольтман непроизвольно поежился, представив себе эту картину: лежащую в кромешной, холодной темноте на глубине более пяти тысяч метров на дне океана покореженную глубинными бомбами субмарину с мертвым экипажем, выражение ужаса на их лицах

Передернув плечами, как бы отгоняя мысленно нарисованное ведение, обер-лейтенант приподнялся и отодвинул занавеску, отгораживающую каюту от центрального командного отсека. Посмотрел на дежурную смену, как бы убедившись, что в отличие от только что мысленно представленной картины в океанских глубинах, все на месте и живы. Снова задернул ее, лег и продолжил вспоминать.

Было чему поучиться, перенять у первого легендарного командира – например, прорыв к конвоям. Как грамотно уходить от преследования кораблей охранения и их глубинных бомб. Да и затем, когда прошел курсы командиров подводных лодок, много приобрел и в теории и в учебных плаваниях. Только вот по распределению после курсов неудачно попал в тридцатую черноморскую флотилию кригсмарине, состоящую всего из шести двухсотпятидесятитонных малых лодок прибрежного плавания, так называемых «каное».

Здесь, на базе в румынской Констанце, почти уже год, а кроме нескольких потопленных рыбацких баркасов, за которые железные кресты не дают, ничего стоящего, то есть больших кораблей, и не видел. Но, с другой стороны, здесь спокойно, флотилия за три года ни одной субмарины не потеряла! А из холодной Атлантики постоянно приходят тревожные радиограммы о гибели подводных лодок, бывает, сразу по нескольку в день.

Хольтман вновь прислушался, но ничего не изменилось. В полумраке все также на одной высокой ноте пел гироскоп главного компаса, монотонно жужжали электродвигатели. Негромко переговаривались между собой вахтенные. Все было тихо, и можно было спокойно подумать, что делать дальше. Дело было в том, что на лодке заканчивалась солярка для дизелей, а возле базы шли ожесточенные бои. О пополнении там топливом и питьевой водой уже не могло быть и речи.

И обер-лейтенант лихорадочно прикидывал варианты. Их оставалось два: или затопить лодку возле турецкого берега и быть там интернированными, или попытаться остановить вражеский танкер, заправиться и попробовать проскользнуть через Босфор в Средиземное море, а там, может, в Атлантику, и благополучно вернуться на базу, к примеру, в Лорьян.

* * *

Всякий раз, когда входили в зону активных боевых действий, командир «Каталины», двадцатидвухлетний крепыш лейтенант Паничкин, с неприязнью замечал, что его на какое-то мгновение охватывает странный липкий холод.

Лейтенант болезненно переживал эти жутковатые секунды.

«Это не страх, – убеждал он себя, – просто внутреннее подсознательное сопротивление тому несправедливому, которое может случиться в любой момент». Отгоняя тревожные мысли, Паничкин нажал на штурвале кнопку переговорного устройства и задал традиционный вопрос: «Экипаж, как обстановка?»

Первыми поочередно откликнулись воздушные стрелки: «Все нормально, командир, в воздухе спокойно, фашистских самолетов не видно».

– До Констанцы тридцать минут полета, – четко проговорил штурман приятным баритоном, от которого по вечерам под звуки гитарных струн очень часто разбивались девичьи сердца.

– Столько дней напрасно утюжим воздух, – продолжил он – перед однополчанами стыдно. Они сейчас в самом пекле, штурмуют порт в Констанце, а мы практически в собственном тылу прохлаждаемся.

– Точно, командир, поговори в штабе, в следующие патрулирование пусть все же других пошлют, – подхватил второй пилот.

Паничкин ничего не ответил, только скосил взгляд на своего правого. На фоне остекления фонаря кабины рельефно вырисовывался профиль второго с уверенно лежащими на штурвале руками в черных кожаных перчатках. «Ребят понять можно. Ведь который уже день ищем немецкие подводные лодки и все без толку! Да и немцы не такие дураки, чтобы днем на поверхности загорать». И, продолжив мысль, с огорчением заключил: «Жалко, что американцы поставляют нам «Каталины» без радиолокатора. Если был бы он, то ночью, когда субмарины всплывают для зарядки аккумуляторов, были бы они у нас на экране, как на ладони!»

– Командир, что молчишь? – вновь раздался бархатистый голос штурмана. – Так пойдешь за стоящим заданием?– продолжил он.

Паничкин вновь ничего не ответил, а про себя подумал:

«Только в штабе ждут и мечтают, чтобы командиры самолетов сами подбирали себе задания».

– Стрелкам во все глаза смотреть за воздухом, ненароком «мессера» срежут, и будем сами тогда подводниками!

Лейтенант помолчал, а затем добавил:

– Остальному экипажу наблюдать за поверхностью моря.

Быть предельно внимательными! О любом буруне докладывать!

* * *

В тишине подводной лодки вдруг раздалось: «Командира в центральный пост! Акустик докладывает, слышен шум винтов большого корабля». Хольтман быстро встал, отодвинул занавеску и пробрался в центральный пост.