— Большие шишки будут скулить и стонать, что в глобальной экономике они неконкурентоспособны, — усмехнулся Хэтфилд.

— К чёрту! — коротко бросил Рэд. — В отличие от капиталистического мифа, экономика — не какая-то неуправляемая сила природы, как погода, которая творит, что хочет. На самом деле экономику в некоторой степени можно планировать и управлять ею, при условии, что люди делают это головой, а не задом, и у них есть нравственное чувство гражданского долга.

Постоянная занятость белых со всеми выплатами и льготами прекрасно работала почти столетие, когда американские компании производили свою продукцию здесь, в Америке, для американского же рынка, и обращались со своими сотрудниками, по крайней мере, как с человеческими существами. А не выбрасывали, как изношенные вещи, и не заменяли на мексиканцев или работников со стороны. На свете нет никаких причин, почему эта система не может заработать снова, если для этого есть определённая политическая воля на самом верху, которая будет в республике, за образование которой мы сражаемся. Теперь мы можем сделать первый шаг и, так сказать, дать людям Северо-Запада «попробовать наш пудинг». Мы должны вновь открыть для белых начальные должности, потому что, когда они получат первую зарплату, то будут знать, кого за неё благодарить. Когда пройдёт слух, что на Северо-Западе есть рабочие места для белых, настоящая работа, то несмотря на все проблемы, связанные с восстанием, переселенцы начнут ехать к нам даже в разгар гражданской войны.

— А как мы сможем победить силы глобализации мирового рынка? — с любопытством спросил Хэтфилд.

Морхаус вытащил пистолет и поднял его. Это был револьвер «Сын Сэма Спешел» калибра 11 мм фирмы «Чартер Армз».

— Вот это очень убеждает, — с усмешкой сказал он. — Не думаю, что будет слишком трудно убедить некоторых руководителей компаний выслушать нашу точку зрения, когда они заглянут в дуло. Понятно, всё будет не так просто. Они попытаются использовать обычную чепуху, сторонний подряд и, наконец, будут закрывать свои компании и бежать с Северо-Запада в какую-нибудь Гватемалу, а не нанимать белых на зарплату, достаточную для жизни. Они надеются, что мы не сможем их найти и подсоединить кое-что к зажиганию их машин в Нью-Йорке, Сент-Луисе или там, где сидит их руководство. Скоро их ждёт разочарование.

— Я никогда не был в Нью-Йорке, — мечтательно протянул Хэтфилд.

— Ты ничего не потерял, — заметил Койл.

— Я и не планирую терять.

— Ну, это в будущем, — продолжил Морхаус. — А сейчас вам, ребята, на местах вот что нужно сделать — разобраться с непосредственным руководством. Вы просто идёте в то место, где работают мексиканцы, китайцы или не знаю, кто, сначала в лыжных масках, а потом они вам не понадобятся, потому что никто не посмеет вас остановить. И вежливо объясняете начальнику или управляющему, что будет лучше, чтобы с утра следующего понедельника в его заведении не было ни одного коричневого лица, иначе над его тушкой будут проделаны все виды физических опытов. Если он попытается переложить ответственность на головной офис и тому подобное, объясните ему, что головной офис не будет обрабатывать его голову бейсбольной битой, если он не сделает то, о чём его просят. А вы будете.

И не надо сжигать или взрывать фабрику или предприятие, если это не кажется действительно необходимым, чтобы настоять на своём. Помните, что эти рабочие места, которые высвободят нелегалы, нужны белым, и там могут оказаться какие-нибудь белые работники, а нам не надо, чтобы они обвиняли Добрармию в потере своей работы. Не нужно действовать слишком грубо. Мы уже забросали округу достаточным числом трупов, так что они должны понимать, что мы не шутим. Нет ничего сравнимого по убедительности с убийствами людей, чтобы побудить остальных чертовски внимательно прислушаться к твоим словам. Целых 50 лет нас никогда не принимали всерьёз. Над нами издевались, и все это знали, потому что у нас никогда не хватало мужества начать стрелять из этих штуковин, — сказал Морхаус, откладывая револьвер.

— Мы были не готовы проливать кровь или рисковать нашими собственными жизнями во имя того, во что, по нашим словам, мы верили, и все знали это. Нас презирали, и поделом. Теперь мы жмём на курки, и вдруг оказалось, что люди обращают на нас внимание.

На следующий день, уже в Астории Зак изложил эту часть разговора двум другим членам Тревожной тройки.

— Конечно, нам нужно иметь что-то в руках, чтобы привлечь общее внимание. Мы должны начать собирать арсенал побольше, чем у нас есть. Какие-нибудь мысли, интендант? — спросил он Лена.

— Есть и неплохая, — ответил Экстрем. — Думаю, надо повидать старого Берта Филдса.

— Самого «Мистера Вторая поправка» в Астории? Да, я помню, Берта с тех пор, когда ходил на оружейные выставки, и у меня ещё были деньги на покупки, — сказал Хэтфилд. — По-моему, у него целая коллекция.

— Да, у него есть все федеральные лицензии на огнестрельное оружие, какие только выдаёт Бюро БАТФЕ, а за некоторые из них он даже судился с Бюро, чтобы заставить их выдать, — добавил Лен. — Он достаточно богат, чтобы нанимать приличных юристов, и поэтому выиграл. Национальная стрелковая ассоциация всегда могла рассовать достаточно денег в Конгрессе, так что формально мы по-прежнему имеем право на хранение и ношение оружия. Просто федеральное правительство не желает, чтобы белые люди воспользовались этим правом, и поэтому ставит нам в этом деле все мыслимые препятствия, надеясь сделать его настолько дорогим и хлопотным, чтобы мы просто сказали себе, да чёрт с ним, и отказались от нашего оружия добровольно. Но Берт никогда не отказывался. Он насмерть бился с БАТФЕ в суде каждый раз, когда те пытались надуть его с чем-нибудь из его коллекции.

— Да, я помню некоторые тогдашние новости, — вмешался Вошберн. — Как в тот раз, когда он требовал права поставить гаубицу на лужайке перед своим домом.

— Тогда Филдс проиграл, но большинство других дел выиграл, — напомнил Экстрем. — Я был в его доме и работал с некоторыми стволами. Ты не поверишь, Зак. У него сборный ангар на заднем дворе, и внутри всё выглядит одновременно как музей и оружейный склад Национальной гвардии. Берт — настоящий коллекционер: он там собрал всё от автомата Калашникова до мушкета с фитильным замком, да ещё и патроны для всех этих стволов.

Должно быть, две — три сотни оружия разных видов, большинство из которых мы могли бы использовать только раз, а потом выбросить.

— А какая у него охранная система? — спросил Хэтфилд.

— Всё, что соответствует закону и двадцати тысячам федеральных требований, — ответил Экстрем. — Стальные сейфы с замками, каждый длинный ствол прикован к стойке через спусковую скобу, замки курков на всех пистолетах, и стопка документов БАТФЕ толщиной с километр на каждый ствол. Само здание имеет стальные сейфовые двери, укреплённые окна, датчики движения и сигнализацию, связанную с полицейским участком в центре города, и тому подобное.

— Похоже, трудновато будет его ограбить, — помрачнел Вошберн. — И как мы втроём сможем вывезти все эти пушки, когда попадём внутрь?

— Может нам и не придётся его обворовывать, — заметил Экстрем. — Я довольно хорошо знаю Берта много лет как ружейного фаната, вроде меня самого. Он всегда был довольно консервативным и правых взглядов.

— Может и так, но Добрармия не относится к правому крылу, — сказал Хэтфилд. — Мы — революционеры, а многие из нас откровенные нацисты, включая меня самого. Мы стремимся спасти нашу расу. А консерваторы хотят только сохранить свои деньги.

— Ээээ, возможно, — признал Экстрем. — Ну, я не знаю. Филдс пару раз так высказывался, что я подумал, не стоит ли потолковать с ним. Последние годы были настоящим откровением для Берта и многих ему подобных. Они начинали, веря всей крикливой пропаганде после теракта 11 сентября, размахивали флагами Амуррики, пялились как зомби на передачи «Фокс Ньюс» и глотали любоё дерьмо, состряпанное неоконами, топая и хлопая Бушу Ушастому, когда тот начал эту бесконечную войну на Ближнем Востоке.