И тем не менее Марти Шульман был умён, и, что ещё важнее для Голливуда, хитёр. Он был жестоким, совершенно бессовестным и очень хорошо знающим своё дело, то есть решал щекотливые вопросы кинематографической кошерной мафии, которая управляла Г ородом мишуры.
Он и представлялся на визитных карточках, не как «Частный сыщик», а «Мартин Шульман — консультант по решению проблем». Много раз он сидел в офисе Сида Глика, Лу Волтца или другого магната, или в роскошном доме известного актера или актрисы, и говорил клиенту: «Сид», («Лу» или кто-нибудь другой). «Тут такое дело. Я не берусь за разводы, не копаюсь в прошлой жизни, не хожу хвостом за людьми, не проверяю учёт на складе и тому подобное. Ты нанимаешь меня не для того, чтобы я выследил кого-то и узнал, с кем он трахается, или поймал того, кто запускает руку в кассу. Или что предлагают другие студии твоим режиссёрам и талантам, какие сценарии они готовят, не для такой чепухи. Я решаю проблемы. Ты рассказываешь, в чём твои трудности, кто твоя проблема, а я устраняю эту проблему. А когда проблема исчезает, я говорю тебе, сколько это стоило, и ты платишь, не задавая вопросов и не спрашивая, как всё было сделано. Никогда».
Марти Шульман знал в Голливуде всех, кто чего-нибудь стоил, и многих из тех, кто не стоил ничего. У него были постоянные платные осведомители на каждой студии, в каждом городском правительственном учреждении, в каждом шикарном ресторане, бистро, гостинице и «неболтливом» мотеле, в каждой больнице и врачебном кабинете, в каждой охранной компании и во всех частных спортивных и оздоровительных центрах южной Калифорнии. Это была частная разведывательная система, которая заставляла ФБР краснеть от стыда за свои сети информаторов. Не говоря уже о том факте, что Шульман давал взятки половине полиции Лос-Анджелеса и ведомству шерифов округа, плюс окружному коронеру[67] для ровного счёта.
Шульман знал, кто берёт и даёт взятки, за что и какие. Он знал, где зарыты секреты Голливуда, иногда в буквальном смысле. Знал, кто и на каких наркотиках сидит, и все их идиотские выходки под действием этой дряни. Знал, кто был нормальным, кто — педерастом, а кто — бисексуалом, скотоложцем или некрофилом. Его сложная система незаконного прослушивания и электронного наблюдения соперничала с подобной системой министерства внутренней безопасности.
В секретном шкафу Шульман держал длинные ряды картотечных ящиков и не только с бумажными папками, но и с тысячами кассет, компакт- и видеодисков, видеофильмов с информацией, незаконно полученной в результате его личного шпионажа, которая приносила ему доходы от шантажа, равные годовым доходам, ежегодно указываемым им в налоговой декларации. Этот тайный склад грязи на обитателей всего города приобрёл в сплетнях сказочные размеры, и значительная часть элиты Голливуда жила в страхе, что ленты, видеозаписи и стенограммы всех их тайных грехов будут когда-нибудь обнародованы Шульманом.
Коньком Шульмана было устранение неудобных людей. Назойливых поклонников, вымогателей, торговцев наркотиками, которые отказались поставлять их нужному таланту, так чтобы те могли очиститься к съёмкам или продали таланту дрянь, вызвавшую досадную передозировку, профсоюзных деятелей, которые стали слишком жадными или поглупели и не остались в списке студии. Шикс — старлеток или звездочек, которые после субботних вечеринок спутали страстные любовные ласки с изнасилованием, поднимали шум и донимали полицейских своими жалобами, настырных матерей, которые вмешивались в дела многообещающих детей-звёзд и задавали слишком много финансовых вопросов, бывших жён, слишком хорошо знакомых с законами Калифорнии о собственности при разводах, адвокатов, навязывавших свои услуги и грозивших нарушить покой избранных или власть имущих. Журналистов, которые вздумали сделать себе имя, раскапывая скрываемые тайны и выходя в эфир с грязным бельишком патриархов Израиля, папарацци, сделавших неудобные снимки людей и событий там, где не нужно, охранников и секретарей, которые увидели или услышали то, что им не следовало. Шульман занимался любыми людьми, которые угрожали испортить всё дело или раздражали властелинов могущественной голливудской машины грёз.
Марти гордился своей изобретательностью в организации исчезновений таких людей. Он использовал прямое убийство только как последнее средство, потому что представлял опасности непредвиденной «отдачи». Кроме того, он считал убийство последним делом, грубым и безвкусным, которым занимаются примитивные гои — гангстеры и хулиганы. По мнению Шульмана, в таких делах евреи всегда были намного умнее и всегда демонстрировали больше творческого подхода и изящества. Иногда достаточно было просто дать денег, чтобы убедить какого-нибудь папарацци переехать в Нью-Йорк, или несостоявшуюся актрису — убраться восвояси.
Когда шекели не помогали, часто срабатывал шантаж. В Голливуде у каждого был свой «скелет в шкафу», поэтому Шульман неутомимо выискивал тайны и выгодно использовал их как средство заставить других работать на себя. Затем следовала тщательно подстроенная провокация, или в напиток жертвы незаметно подбрасывался наркотик ЛСД. Жертвы Шульмана часто исчезали в тюрьмах, психолечебницах и тщательно охраняемых центрах социальной реабилитации, которые в действительности были частными тюрьмами киностудий.
Иногда хватало избиения до полусмерти в каком-нибудь глухом переулке или в гараже некими особого рода наёмниками Шульмана, чтобы человек всё понял, хотя, когда до этого доходило, Марти и сам никогда не стеснялся закатать рукава и испачкать руки. Любимым инструментом исправления наглых гоев был запачканный кровью ломик, который Шульман возил в багажнике своего «линкольна» городской модели с израильским флагом на заднем стекле, и наклейками — «Еврейское каноэ» на переднем бампере и «Поцелуй мне, я — еврей!» на багажнике.
Сердце Шульмана переполняли гордость и надежда, когда его вызвали в Бункер, и главные люди в кинопромышленности дали ему задание найти и обезвредить разведывательную сеть Добрармии в Голливуде. Это будет его величайшее дело. Он поразил уцелевших боссов и управляющих киностудий, согласившись выполнить работу бесплатно, просто из Ахават Исроел — любви к еврейскому народу. Шульман, как и все они, понимал, что сможет превратить свой успех в миллионы долларов, не получив от боссов ни единого цента оплаты. После окончания дела, один договор на издание книги должен принести ему несколько миллионов долларов. Плюс работа выполнялась без ограничения текущих расходов, и Шульман мог мотать деньги по своему усмотрению.
— Я хочу просить только об одном, — сказал он в конце встречи. — Когда вы соберётесь снимать кино об этом величайшем моём подвиге, я хочу сыграть самого себя.
Озадаченный Блостайн согласился. Шульман был на седьмом небе. Он прожил всю свою жизнь рядом с кинозвёздами, и теперь после многих лет получал шанс стать одним из них.
Шульману выделили собственный кабинет в Бункере, уютный уголок с ковром, столом красного дерева и секретаршей, но он лишь заглянул туда и отказался.
— Нет-нет, — заметил он своему зятю Данцигеру, — Это серьёзное дело. Мне нужно место для работы, а не для болтовни.
Вместо этого Шульман занял закуток в подвале рядом с гудящей системой кондиционирования воздуха, где он поставил пару металлических столов, складной стол и несколько старых скрипучих вращающихся кресел, которые нашёл на складе вместе со старыми картотечными ящиками. На один стол он поставил новый компьютер с быстродействующей радио- и спутниковой связью. А в ящик другого стола сунул бутылку виски «Джек Дэниелс» и свой автоматический пистолет 45-го калибра.
Шульман всегда держал то и другое в любом столе, которым пользовался. Они отвечали его представлению о самом себе как Филипе Марлоу — герое романов Рэймонда Чандлера. Шульман даже держал собственную контору в захудалой части центра города, со своим именем на матовой стеклянной двери. У него ушло несколько месяцев, чтобы найти место с кричащей неоновой рекламой, мерцающей ночью за окном на втором этаже, чтобы воссоздать подлинное окружение частного сыщика. Голливудская клиентура Шульмана клевала на это.
