Прошло еще минут тридцать.

– Вы как хотите, – сказал Филипп Яковлевич, – но я ждать устал.

– Действительно, всему есть предел, – согласился с ним Артамонов.

– Может быть, мы неправильно поняли Женю и она нас уже ждет наверху? – предположил обескураженный отец Евгении.

– Но как же гонг? – спросила Вера.

– Может, Клара что-то перепутала?

– Сейчас я ее позову, – сказал Мирон и отправился за горничной.

Вошедшая вместе с ним в гостиную горничная выглядела растерянной.

– Я и сама ничего не пойму, – сказала девушка, – жду, жду, а телефон молчит. Может, Евгения Валентиновна заснула?

– Что ты такое говоришь! – зашипели на нее со всех сторон.

– А что, такое вполне возможно, если долго перебираешь наряды, – стала оправдываться горничная.

– Иди, поднимись и посмотри, что она делает! – велел ей хозяин.

Мирон посмотрел на испуганное лицо горничной и сказал:

– Я думаю, что нам лучше самим подняться.

– Всем, что ли? – фыркнул дядя.

– Вот именно, что всем, – проговорил Мирон, – мы же все должны присутствовать на показе.

– К тому же на всех Женя кричать не будет, – согласилась с ним Вера и покосилась на хозяина дома.

– Ладно, – сказал он, поднимаясь из кресла, – все так все, идемте.

– А я? – спросила Клара.

– И ты, – повернул голову в ее сторону Валентин Гаврилович, – Жене наверняка понадобится твоя помощь при смене нарядов.

Все вышли из гостиной и направились вверх по лестнице.

Клара, чуть замедлив шаг, поплелась позади всех.

Комнаты Евгении располагались на втором этаже по правую сторону.

За дверью с левой стороны располагались спальня хозяина дома, его кабинет и библиотека, а дальше – две комнаты любимого племянника Мирона.

Открыв дверь в половину дочери, Валентин Гаврилович остановился.

– Что-то сердце покалывает, – пожаловался он.

– Может, вам, дядя, посидеть немного или прилечь? – заботливо проговорил Мирон.

– Нет, нет, – поспешно возразил Бельтюков, – ерунда, сейчас все пройдет. – И он решительно направился дальше.

Все остальные поспешили за ним.

В «девичьей гостиной», как ее называли в доме, на разных поверхностях были разложены всевозможные платья, блузки, юбки, брюки и прочие дамские принадлежности. Но самой хозяйки там не было.

Вера Артамонова, внимательно оглядев всю эту роскошь, всплеснула руками и проговорила:

– Вероятно, Женечка переодевается в спальне, я не вижу здесь шелкового брючного костюма кофейного цвета.

– Ты что, запомнила всю эту прорву барахла? – недоверчиво спросил Филипп Яковлевич.

Вера одарила его снисходительным взглядом и, не проронив ни слова в ответ, пожала плечами.

– Женщины легко все это запоминают, – с улыбкой заметил Василий Афанасьевич, – вы не поверите, Вера помнит все, что надевала во время нашего медового месяца.

– Я тоже помню, – заверил присутствующих Филипп Яковлевич.

– Что ты помнишь, Филиппушка? – не понял его брат.

– Помню, что именно было надето на мне во время моего медового месяца.

– И что же? – не удержался Мирон.

– Я в то время был молодым старшим лейтенантом и с гордостью носил выданное мне обмундирование, – ответил Филипп Яковлевич.

– Не снимая? – поддел племянник.

– Почему не снимая, снимал на ночь и когда шел в баню.

Все невольно улыбнулись.

Валентин Гаврилович постучал в комнату дочери, потом позвал ее:

– Женечка, мы уже заждались. Нехорошо заставлять нас ждать так долго.

Но дочь не отозвалась.

Тогда отец открыл дверь и остолбенел. Его Женя, его свет в окошке и радость всей жизни, лежала на смятой постели в разодранном домашнем платье с выпученными глазами и вывалившимся языком. Вокруг ее шеи смертоносной змеей обвивался черный капроновый чулок.

Все остальное семейство в ужасе застыло за его спиной и очнулось только тогда, когда хозяин дома рухнул на пол.

Кое-кто из родственников хотел войти в спальню, но племянник замахал руками:

– Не ходите туда никто! Мы так все следы затопчем, трогать ничего нельзя!

– Он прав, – пробормотал Филипп Яковлевич.

– Поднимайте его скорее! – закричал Мирон, указывая на беспомощно распластавшегося дядю.

– По-моему, его нельзя трогать, – всхлипнула Вера, прижимая обе руки ко рту.

Но ее муж и Филипп Яковлевич уже подняли хозяина дома с пола и понесли.

– Ой, – всхлипнула испуганная Клара, – там же все завалено одеждой.

– Да, – вклинился племянник, – несите дядю не в Женину гостиную, а в его, положите на диван, я вызову «Скорую». Вера, что ты стоишь? Иди открывай двери в дядину половину, Клара, беги вниз, скажи парням, чтобы проверили, закрыты ли ворота, и осмотрели участок. Пусть обойдут весь сад!

Все безмолвно подчинились его указаниям.

Мирон посмотрел вслед уходящим и, достав сотовый, вызвал «Скорую» и полицию. Потом, тяжело вздохнув, поспешил вернуться в спальню двоюродной сестры.

К приезду «Скорой» и полиции дом напоминал растревоженный улей диких пчел.

Возле ворот машины встретил Филипп Яковлевич Бельтюков.

Мужская часть прислуги рыскала по огромному участку Бельтюковых в поисках посторонних. За исключением повара, который заявил, что ужин готовить все равно надо, и остался на кухне.

К обыскивающим участок присоединился и Василий Афанасьевич Артамонов.

Жена его Вера стояла возле крыльца и комкала в руках шаль, которую сначала хотела накинуть на плечи, но потом забыла о своем намерении и впала в отчаяние, думая о том, что их комфортная жизнь, должно быть, закончилась.

Клара рыдала в своей комнате, куда пришла и Инна, пытавшаяся узнать у девушки, что же именно произошло на втором этаже. Но из ее обрывочных ответов она так и не смогла составить цельную картину.

Серафима Оскаровна Нерадько, узнав о случившемся, сразу отправилась на второй этаж к хозяину. Мирон сначала попытался воспрепятствовать домоправительнице, но потом махнул рукой, и теперь женщина сидела на стуле рядом с диваном, держала Валентина Гавриловича за руку и не сводила с него глаз, из которых текли слезы. Время от времени она вытирала их тыльной стороной полной руки.

Первой приехала «Скорая».

Филипп Яковлевич крикнул от ворот:

– Вера, проводи!

И Артамонова повела врачей на второй этаж.

Доктор посмотрел на Евгению, безнадежно махнул рукой и поспешил за Верой к лежавшему в своей гостиной Бельтюкову.

Мужчина был без сознания, но пульс слабо прослушивался.

Было решено везти его в больницу.

Валентина Гавриловича погрузили на носилки и со всеми предосторожностями понесли вниз.

Машину «Скорой» подогнали к самому крыльцу и загрузили в нее миллиардера.

Никто из перепуганных родственников не требовал поместить его в самую лучшую больницу.

Только племянник заикнулся об отдельной палате, сказав, что все будет оплачено.

Врач что-то буркнул про реанимацию и уже собрался сесть в машину, как подъехала полиция, и подбежавший молодой следователь притормозил его.

Но доктор кивнул на родственников и сказал:

– Они все объяснят, а у меня – тяжелый пациент.

Дверь кабины за ним в мгновение ока закрылась, и «Скорая» с печальным воем выехала за ворота.

Вернувшаяся с осмотра участка обслуга сбилась в кучу.

На все вопросы следователя растерянные мужчины лишь пожимали плечами и качали головой.

– Я все сейчас вам объясню, – сказал подошедший Артамонов, – а они не присутствовали при случившемся.

– Понятно, – сказал следователь и, взяв Артамонова под руку, отвел его в сторону, – излагайте.

К ним присоединился Филипп Яковлевич.

– Вы кто? – спросил следователь.

– Брат хозяина дома.

– Вы присутствовали?..

– Да, – перебил его Артамонов и стал рассказывать, что произошло за последнее время.

Филипп Яковлевич печально кивал, подтверждая правдивость рассказа Василия Афанасьевича.