В настоящее время Инна проводила отпуск подле матери в доме Бельтюкова.

Правда, обедать Инна предпочитала вдвоем с матерью. За хозяйский стол ее никто не приглашал, а есть вместе с обслугой она считала ниже своего достоинства. А так как Инна не умела или не хотела скрывать свои чувства, то и служащие Бельтюкова относились к ней сдержанно. От демонстрации неприязни большинство из них удерживало только нежелание ссориться с Серафимой Оскаровной.

Но в часы досуга, когда домоправительница их не видела и не слышала, люди не отказывали себе в удовольствии и охотно перемывали кости Инне, говоря с усмешкой, что, выбравшись из грязи в князи, девчонка задрала нос.

Инна же, игнорируя обслугу, не спускала глаз с Евгении…

Чего скрывать, она завидовала дочери хозяина. Инна считала себя ничем не хуже ее.

Она и впрямь имела отдаленное сходство с Евгенией, его можно было заметить, пристально присмотревшись к обеим девушкам.

Глаза, ресницы, губы…

Вот только нос у Инны был толстоват, из-за чего в детстве мальчишки дразнили ее уточкой.

И пышные волосы были, как у матери, каштанового цвета с солнечным отливом.

Во время обеда Инна специально прошла мимо столовой, где собралось все семейство. Двери были приоткрыты, и девушка хорошо слышала смех и голоса. Она даже успела разобрать несколько реплик.

Оказывается, Евгения намеревалась часа через полтора после обеда устроить так называемый импровизированный показ мод. Естественно, она собиралась быть на этом празднике жизни единственной моделью. Демонстрировать она хотела наряды и украшения, которые купила для себя сегодня во время поездки в город.

Услышав это, Инна презрительно фыркнула и ушла к себе.

Она легла на кровать, уткнулась лицом в подушку и горько заплакала.

Именно за этим занятием и застала ее мать.

Серафима Оскаровна и сама догадывалась о причине дочерних переживаний, но все-таки принялась выспрашивать, что же случилось.

На что Инна зло ответила, что матери следовало бы хорошо подумать, от кого рожать детей.

– Инна! – не выдержала Нерадько старшая. – Тебе грех жаловаться! У тебя есть все, о чем другие девушки могут только мечтать!

– Как у Евгении?! – выкрикнула дочь.

– Вместо того чтобы равняться на Евгению, посмотри на девушек в городе. Каждая из них прокладывает себе путь, не надеясь на родителей.

– Откуда ты знаешь?!

– Догадываюсь.

– Я не хочу жить так, как они!

– Инна, у тебя – прекрасное образование, тебя устроили на хорошую работу, ты зарабатываешь столько, сколько другим девушкам и не снилось.

Дочь перестала плакать, но гримаса обиды на судьбу так и застыла на ее хорошеньком личике.

– Инна, иди умойся. Может, тебе выйти прогуляться? В саду, несмотря на осень, красиво, и погода стоит комфортная. Мороз почти не ощущается, светит солнце.

Дочь хотела огрызнуться, но передумала.

– Хорошо, поем и пойду прогуляюсь, – ответила она неохотно.

– Вот и хорошо, – облегченно вздохнула мать.

Мирон Порошенков тоже решил прогуляться после обеда.

Перед началом показа Евгения должна была позвонить вниз горничной Кларе, а той, в свою очередь, предстояло трижды ударить в гонг.

Мирона смешили все эти девичьи забавы, но, чтобы не потерять расположения дяди, он предпочитал потакать двоюродной сестре.

Итак, у него в запасе – полтора часа. Но если даже Евгения решит собрать их раньше срока, что весьма сомнительно, он услышит удары гонга в саду и сразу поднимется наверх.

Мокрые серые дорожки успело подсушить скупое на тепло ноябрьское солнце. Оно плыло по небу, освещая нежную синеву легкой позолотой, время от времени скрываясь то за одним, то за другим пушистым облачком.

На скамейке лежал одинокий кленовый лист, издали напоминающий перо жар-птицы.

Мирон подумал, что жар-птицей вполне можно назвать улетевшее лето…

Хотя нет, лучше – осень, ведь это именно она окрасила листья в оранжевые, желтые и золотистые тона, и она же обронила этот лист…

Мирон любовался осенним садом, улыбка то и дело появлялась на его губах, но мысли его были совсем в другом месте…

Поэтому он вздрогнул от неожиданности, услышав голос Инны.

– Привет, – сказала она.

– Привет, – отозвался он и спросил, кивнув на сад, – правда, красиво?

– Еще как, – отозвалась она, – напоминает покинутое гнездо.

– Ты сегодня не в духе? – улыбнулся он.

– А ты?

Он пожал плечами.

В прошлом году у Мирона случился с Инной кратковременный роман. Если уж быть до конца откровенным, то она соблазнила его.

Он позволил себе увлечься девушкой, не рассчитывая ни на что, кроме приятной интрижки. Но вскоре понял, что у Инны на него далеко идущие планы.

Мирон откровенно струсил и поспешил закончить их отношения.

Инна особо не протестовала, но в глубине души не простила Мирону его поступка, называя парня про себя не иначе как предателем.

При всем при этом сама она вовсе не была в него влюблена.

Сети же на него расставляла исключительно в надежде на то, что, женившись на ней, Мирон поделится с Инной завещанным ему дядей, по словам матери, богатством.

Но Мирон с крючка сорвался, и этого Инна простить ему не могла.

Мало того, приехав к матери в этом году, она узнала, что у Мирона появилась невеста – дочь весьма состоятельных родителей.

В какой-то мере девушку успокаивало то, что Мирон скорее всего невесту свою не любит, ибо она была ему сосватана дядей…

Говорить Инне с Мироном было не о чем, и она, пожав плечами, прошла по дорожке дальше, направляясь в глубину сада, туда, где стоял умолкнувший до весны фонтан.

Его чаша была усыпана разноцветной листвой, напоминавшей уснувших рыбок, до которых теперь никому не было дела.

Инна смотрела на фонтан и думала: вот бы у нее была золотая рыбка, способная выполнить хотя бы одно желание…

Налетевший ветер зашуршал листьями и, показалось, спросил:

– И чего бы ты пожелала?

Инна его не слышала, она думала о своем: вот если бы не было Евгении…

– Ты загадала свое желание, – захохотал некто невидимый прямо над ее ухом.

Инна замотала головой, отгоняя морок, подняла лист, который лежал к ней ближе всего, взвесила его на ладони. Сухой, невесомый…

Через миг, подхваченный порывом ветра, он был унесен прочь и брошен в кучу других таких же листьев.

Инна подумала, что погода начинает портиться, и поспешила в дом.

Мирон же, не дождавшись звука гонга в саду, вернулся в гостиную и застал там семейство в полном составе, за исключением Евгении.

– Что-то долго она нас не зовет, – проговорил Филипп Яковлевич.

– Женщины, что вы хотите, – пожал плечами Василий Афанасьевич.

– Не иначе как Женечка хочет поразить нас своими нарядами, – добродушно засмеялся Валентин Гаврилович.

– Скорее всего Женя просто обдумывает порядок представления моделей, – заметила Вера Максимовна.

– Тебе, как женщине, конечно, виднее, – согласился с женой Артамонов.

Прошло еще полчаса, во время которых присутствующие обменялись всего лишь несколькими, ничего не значащими фразами.

По лицам было заметно, что ждать уже всем надоело.

– Странно, что она так задерживается, – проговорил Мирон.

– Женщины всегда заставляют нас ждать, – пожал плечами Филипп Яковлевич.

– И тем не менее…

– Может, стоит ее поторопить?

– Вера, пойди посмотри, – предложил Валентин Гаврилович.

– Да, действительно, сходи, поторопи Женечку, – поддержал его супруг Веры Максимовны.

– Нет уж, я одна не пойду, – возразила женщина, – накричит еще опять на меня, как сегодня в магазине.

– Она не со зла, – вступился за дочь отец.

– Все равно неприятно, – тихо отозвалась Артамонова.

– Ладно, подождем еще немного, – проговорил Мирон.

Время почему-то тянулось очень медленно, и взгляды собравшихся все чаще устремлялись к стоящим в гостиной антикварным часам.