Это казалось похожим на ад, где тебя закольцевали в одну повторяющуюся временную петлю. И я не могла из нее вырваться. Как бы сильно не старалась.
Даня был рядом все это время и единственное, что в первые дни держало меня—это его руки. Он носил меня от квартиры —в машину и от порога—в кровать. Потому что сделать лишний шаг вначале казалось невыносимой пыткой. И в самый сложный момент Даня стоял очень близко и держал меня за руку. Я чувствовала его плечо за своей спиной и каждый раз, когда земля уходила из-под ног, именно Даня возвращал все на свои места.
Он всегда был рядом и пытался заполнить пустоту своей заботой. Вот только эта пустота несмотря ни на что превращалась в бездну, которую невозможно насытить ничем. Любая бездна не должна существовать, но она есть. А в этой бездне внутри меня живут страхи и демоны, которых я не в силах победить.
Даня обнимает меня, сидя на кровати, а я никак не могу понять, как мы тут оказались. Вроде только недавно были в машине, а уже дома. Словно время проваливается куда-то, а я отключаюсь.
—Я схожу в магазин за едой,—доносится сквозь туман данин голос.
И страх в моей голове тихо шепчет на ухо “он может уйти и не вернуться. Ведь все происходит внезапно”. И у меня нет сил бороться с этими голосами, потому что логические доводы уже закончились. Ведь для того,чтобы слушать разум, нужно ничего не бояться. А сейчас я наоборот боюсь всего: темноты, тишины, снов…смерти. И поэтому могу только сказать, надеясь, что Даня поймет, на сколько это важно:
—Останься.
И он остается. Звонит Сергею и тот привозит нам еду. Даня готовит что-то на ужин, а я сижу в спальне и слушаю, как он что-то делает на кухне. Рядом со мной лежит Диша и на время холод отступает. Но я не могу не думать о том, что больше не хочу ни есть, ни говорить. Я просто хочу, чтобы тепло вернулось. И чтобы…
Даня зовет Диану ужинать и она уходит на кухню. Я же просто переползаю Дане на колени и прячусь в его руках. Это то единственное место, где мне спокойно. Потому что когда мы так рядом, я знаю, что с ним все хорошо. Что он не гуляет по перилам моста и вселенная не отбирает у меня хотя бы его. Потому что именно в этот момент вместе с отчаянной пустотой я понимаю, что больше всего на свете сейчас боюсь потерять всех тех, кого люблю. Или для того, чтобы не потерять, мне нужно перестать их любить?
Утром Даня кормит меня каким-то детским пюре. Я не чувствую вкуса и ем скорее для того,чтобы он просто оставил меня в покое. Нам нужно ехать на тренировку. В тот момент, когда я вхожу в Хрустальный, во мне включаются резервы, которые невозможно объяснить. Я работаю и чувствую, что ничего кроме работы не имеет значения. Теперь самое важное—это готовиться к Гран-При. Вот только у меня нет сил повышать голос, поэтому я просто смотрю и говорю об ошибках. А все мои фигуристы их исправляют. Они никогда не тренировались настолько хорошо. Словно знали, насколько это важно.
В кабинете просто падаю на диван, а Даня уходит, но обещает вернуться через десять минут. Он закрывает за собой дверь и я начинаю считать время. Я не могу объяснить, почему это важно, но теперь мне нужно, чтобы он возвращался, потому что сидеть в тишине и не знать, где он, выше моих сил. Словно прошлая его выходка с Розановым что-то изменила во мне, а смерть мамы—вывернула все обратно и усилила.
Я сижу на диване , считая минуты, и думаю, что когда придет Даня, я скажу ему об этом. Я даже вижу, как он качает головой и говорит: “Этери, это все демоны в твоей голове, а я никуда не уйду”. И тогда, возможно, я ему поверю.
Но десять минут проходят, медленно, как в смоле, тянуться еще пять, за ними еще. Все это время я сижу в ступоре и не могу пошевелиться. Одна часть меня прекрасно понимает, что с Даней все хорошо, но вторая не дает нормально выдохнуть. Когда спустя двадцать три минуты Даня влетает в кабинет, мне просто холодно внутри, а все слова о страхах уничтожены, потому что, если теперь я начну говорить, то явно не смогу не плакать. А сейчас не время и не место.
—Ты где был?—просто спрашиваю Даню, как можно спокойнее.
—Извини,—шепчет он, прижимая меня к себе. –Я заснул.
—Ясно,— я стараюсь говорить как можно спокойнее.
Он заснул. Он просто устал. С ним все хорошо.
Мы едем домой в молчании, Даня ведет машину, а потом заносит меня в подъезд. Мне кажется, что я никак не могу согреться, поэтому прошу открыть мне вино. Когда Диша идет спать, я прошу у Дани пачку сигарет. И он обреченно дает мне ее. Я делаю глубокую затяжку и затихаю. От недостатка еды и сна сигарета расслабляет меня на столько, что я начинаю говорить.
—Ты не захочешь меня целовать…потому что будет невкусно.
А на самом деле в этом всем другое: “Ты не захочешь любить меня такую”.
Но Даня все понимает и говорит, что ему все равно, и он будет терпеть любую меня. Как там было? И в болезни, и в здравии? И в горе, и в радости? И мне кажется, что не было между нами еще большего горя, уничтожающего нас обоих.
—Мне больно…—наконец признаюсь я.
“А еще так безумно страшно”—следовало бы сказать, но на большее не хватает ни смелости, ни сил.
—Я знаю,—просто говорит Даня и обнимает меня.
А я просто плачу и не могу остановиться, понимая, что просто должна сказать ему:
—Ты нужен мне.
Даня знает и об этом. Он обещает быть рядом и никуда меня не отпускать. А я верю ему. В даниных глазах я вижу, что он сам в это верит. Он сделает все, что от него зависит, чтобы не исчезать из моей жизни. Но будет ли этого достаточно?
Я просто прижимаюсь к Дане ближе и падаю в сонный туман. Мне снятся кошмары. Они слишком реальные и страшные. Там я пытаюсь бороться со смертью, забирающей у меня самых дорогих людей. Но я всегда проигрываю. Ведь она, конечно, же сильнее. А еще у нее…мое лицо.
Я просыпаюсь в холодном поту и думаю, что это значит. Может, то, что самый главный враг моих близких я сама? И это именно я уничтожаю их своей любовью? Или это просто сон, который не имеет смысла?
Мы же продолжаем работать и тренироваться. Даня все также носит меня на руках и пытается откормить, но мне кажется, что любимый свитер уже висит на мне, а лицо и так слишком бледное. Это замечают все, но молчат. На Кубке Ростелекома мы просто стоим плечо к плечу и готовим своих ребят. Алина и Морис показывают свои идеальные прокаты и я безумно ими горжусь. Каждый из них, когда выходит со льда и обнимает меня, говорит слова поддержки. И мне кажется, они дают мне силы дышать. Я смотрю на них и думаю о том, что все было не зря, что я делаю свою работу хорошо…и что мама обязательно мной гордилась бы.
Когда Алина катает Призрака оперы, я на льду вместе с ней. И в тот момент, когда она отпускает свое сердце в небо, мне кажется, что-то внутри прорывается сквозь холодную стену отчаянья и я чувствую себя…живой. Я вдыхаю, стараясь не заплакать и заталкиваю эмоции обратно внутрь, прячась за спину Дани. Он стоит, как стена, защищая меня от всего мира. И в этот момент я выдыхаю.
Я с благодарностью обнимаю Сергея и Даню после проката Мориса и невесомо касаюсь даниных пальцев, а он быстро сжимает мою ладонь. А потом он как всегда заносит меня домой и пытается согреть в ванной. Я сижу там, чувствуя, как Даня массирует мне спину и плечи.
А до этого впервые за долгое время я говорю, что люблю его. И знаю, что он любит меня. В кровати я смотрю Дане в глаза и понимаю, что он переживает за меня так, как никто никогда не переживал и поэтому на его вопрос, что я буду есть, отвечаю:
—Мишек хочу.
На самом деле я просто хочу спать, но эти медведи—это то, что важно для нас обоих. Если бы не они, может, мы никогда бы и не поговорили, и теперь я сидела бы одна в комнате, пытаясь не сойти с ума.
Медленно ем конфеты, понимая, что Даня счастлив от этого, а я сама впервые за долгое время чувствую вкус. Перед сном наконец выполняю обещание и вешаю на фото мамы обручальное кольцо на цепочке, прямо рядом с таким же фото отца. Понимаю, что всегда буду гордиться тем, что я их дочь, но уже никогда не произнесу этого вслух. Ведь теперь для всех остальных я уже кто угодно, но только не дочь.
