Эдуард пытается найти нужные слова, но он не знает меня на столько, чтобы понять: мне нужно время. И покой.

А еще много работы. После того, как Даня увидел мою слабость, я поняла, что могу не притворяться больше рядом с ним. Для этого и существуют друзья. Аксенов хорошо подходил для физической разрядки, а с Даней было невероятно легко работать.

Но чем больше проходит времени, тем чаще я ловлю себя на мысли, что рядом с Даней все просто и хорошо. Он приносит мне кофе, поддерживает все необходимые идеи и берет на себя нужные заботы.

А еще он уже два года подряд дарит мне в Новогорске ирисы. Когда в этот раз Эд приезжает и хочет избавиться от цветов снова, я отправляю его спать к себе в номер. Он обиженно уходит, а мне даже не стыдно. Ирисы распускаются так быстро, что я и так не успеваю ими насладиться хотя бы раз в году.

К тому же из всех эмоций теперь самой главной кажется усталость.

Я просто устала и делаю свою работу.

Прямо со сборов уходит Даша. Но у меня нет сил ее удерживать. Даня пытается что-то уладить, но после сдается.

—Все люди когда-нибудь уйдут от меня,—обреченно говорю я Дане.

—Я никогда не уйду,—говорит он.

И в Данином голосе столько уверенности, что я сдаюсь.

Контрольные прокаты проходят напряженно. Юниоры нравятся всем, а Алина падает. И я стараюсь не слушать то, что шепчут за нашими спинами.

Одноразовые чемпионы.

Тренеры для малолеток.

Женя проходит мимо и смотрит на нас, как на пустое место. Все слова, которые мне когда-то хотелось сказать ей для примирения, застревают на уровне горла. Она тоже падает. Лед слишком скользкий для любых амбиций.

Юниорки выигрывают Гран-При за Гран-При. Алина устанавливает рекорды в Германии. Я вывожу свою чемпионку в первый раз после закрытия сезона. Мне хочется верить, что все еще впереди. Но пока в свободное время я больше сплю, чем что-то делаю. Алина гуляет сама по себе, а я провожу в номере все свободное время.

Гран-При Хельсинки мы тоже выигрываем. Даня рядом и лечит меня чаем с лимоном от простуды. Он приходит ночью, когда я захожусь от мучительного кашля и заваривает мне какие-то порошки.

—Извини, что разбудила,—говорю ему в конце концов.—Эти стены слишком тонкие.

Даня качает головой:

— Я все равно не спал.

Мне хочется, чтобы он остался, но я не могу об этом просить. И молчу. Но Даня все равно остается, даже без слов. И болезнь постепенно уходит.

А потом моя жизнь летит в бездну. И я пытаюсь найти силы двигаться дальше. Мне кажется, что я тону, но рядом люди, которым я нужна и которые вытягивают меня с самого дна. Проходит девять дней ада и я выхожу в люди.

Даня отвозит меня на каток, постоянно закутывает в шарфы и напоминает есть. Я чувствую себя куклой, которая должна двигаться. И я двигаюсь. Но никогда не бываю одна. И от этого мне немного проще.

Алина выигрывает Гран-При и посвящает победу моей маме. В тот момент, когда заканчивается короткая программа, я на пару секунд становлюсь слабой и не могу сдержать слез. Даня стоит нерушимо и я прячусь за его спиной. Он ни одним движением не показывает, что замечает это. Но потом усаживает в машину и везет домой. Даня проводит меня до квартиры и не уходит, пока я не укладываюсь спать.

Но часто перед моими глазами не только победы или слава. Я все еще слышу осуждающие голоса в своей голове. Одноразовые победы, тренер-диктатор, украденные медали.

В уставшем бреду ночью я, как всегда вижу безумные сны :

«Вот стоит женщина, дитя душою, исполненная божественного восторга и веры; знамя несет она перед воинствующей ратью и дарует своему отечеству победу и спасение. Раздаются крики ликования, и зажигается костер: Жанну Д’Арк, колдунью, сжигают. А следующие поколения забрасывают белую лилию грязью: Вольтер, сатир остроумия, воспевает «La pucelle».

Тогда и кажется, что это меня пытается сжечь толпа, которая не хочет ничего понимать. Я обречённо закрываю глаза, чтобы не видеть радости на их лицах, ощущая, как падаю и не могу остановиться.

А потом оказываюсь в центре костра и горю, без сил и желания сделать хотя бы шаг в сторону.

========== Глава десятая, в которой не нужно молчать ==========

POV Даниил

Спустя время мы готовимся к Дню Рождения Хрустального. У нас нет возможности отказаться, а Этери просто бросается в работу с головой, чтобы ни о чем не думать. Она смотрит программы, что-то подсказывает, выдумывает последовательность номеров.

Этери занята делом, а я могу только быть рядом с ней и смотреть, чтобы она не надломилась.

Торжественная часть нагоняет на меня скуку. Мы сидим с Дудаковым подальше от начальства и шутим. Этери же рядом с Аксеновым, а от нас— далеко. Эд наклоняется к ее уху и что-то шепчет, почти касаясь губами щеки. Этери поправляет волосы и смущается, закусывая губу.

Потом ей вручают цветы и грамоту и, когда она идет по ковру за ними, то кажется мне совсем невесомой. Издалека я вижу только ее глаза и скулы, потому что лицо слишком бледное. И я сжимаю кулаки, когда Этери садится на место, а Аксенов приобнимает ее за талию. Неужели они все не видят, что ей там некомфортно. Но Этери молчит, а я тоже не имею права говорить.

Когда заканчивается торжественная часть, Этери сбегает к нам за бортик и снова становится тренером. Дети стоят возле нее и получают необходимую поддержку. Она всегда знает, что им сказать. И когда начинает играть музыка, Этери сама оживает. Словно работа дает ей необходимые силы двигаться дальше. Выступление за выступлением. Ладони в ладонях. Этери зажигает в каждом из фигуристов бесстрашие и огонь, а я только стою немного позади и каждую минуту готовлюсь ловить, если она начнет падать.

Но Этери не падает, а работает. Мы купаемся в овациях, делаем фото и выглядим довольными, хотя только я вижу, каких нечеловеческих усилий это стоило Этери. Она выходит из зоны фотокамер и опирается спиной на стену. Я незаметно подхожу рядом и обхватываю ее за талию. Этери почти виснет на мне и говорит:

—Я хочу домой.

Тихо, спокойно, обреченно.

—Сейчас поедем,—просто отвечаю ей и прошу Дудакова найти Диану.

Мы же с Этери уходим в кабинет, где она почти падает на диван без сил. Я сажусь рядом на пол и глажу ее лицо.

—Ты сумасшедшая, Этери,—шепчу я.—Тебе нужно себя беречь.

А она смотрит на меня сквозь приопущенные ресницы и говорит:

—Ты же знаешь, что я не могу иначе.

И я, черт побери, знаю. Она не умеет себя беречь. Но, что с этим делать сейчас, я не понимаю.

Диана приходит с Сергеем бесшумно, но Этери улыбается им и искренне и немного виновато. Диша понимает все сразу и тоже начинает кусать губы. У них с Этери столько общего на самом деле.

—Я тоже хочу домой,—просто произносит Диана и мы выходит из кабинета.

Этери идет медленно, словно плывет по коридору, как всегда неестественно прямая, с осанкой королевы. И ни один человек не может понять, что она делает все из последних сил.

Мы загружаемся в машину, Этери откидывается на кресло и закрывает глаза. Я пристегиваю ее ремнем безопасности и везу домой.

У подъезда помогаю выйти и провожаю до квартиры.

—Спасибо,—говорит Этери и целует меня в щеку.

Ее губы такие горячие, что я непроизвольно прижимаю свою ладонь к ее лбу. У Этери жар, но она упрямо сбрасывает мою руку и идет в дом.

—Я знаю, что делать,—тихо говорит Диша и закрывает дверь.—Спасибо за помощь.

Я стою, как дурак, в коридоре и понимаю, что сейчас ничего не могу сделать. Поэтому спускаюсь пешком по лестнице и от бессилия пинаю перила. Я чувствую себя бесполезным.

Доезжаю домой и в машине нахожу забытый Этери букет с награждения, поэтому просто пишу ей сообщение.

« У меня твои цветы».

Она на удивление перезванивает и сонным голосом говорит:

— К черту эти розы. Можешь делать с ними, что угодно, только не привози обратно.