– После нашего разговора. Князь запретит тратить. На меня патроны. Потому что они еще. Пригодятся, – серьезно сказал Синклер.

За воротами ждал полицейский мотоцикл с клановой символикой на бортах. Синклер уселся за Коршуном. Мотоцикл покряхтел и завелся.

Мимо быстро пролетали картинки нормальной городской жизни. Кто-то грелся у костров, горящих в бочке. На главной площади традиционно болтались висельники, чтобы горожане проникались клановым патриотизмом во время вечерних прогулок. Чумазые дети выглядывали из окон.

В относительно благополучных областях дети рождались на удивление быстро и в огромном количестве. Почему людям понадобился постмир, чтобы снова начать нормально плодиться? Синклер решил подумать об этом на досуге.

В картинной галерее было темно и пусто. Князь не любил лишний свет, у него что-то с глазами, и он предпочитал работать в сумерках. Коршун провел Синклера вдоль пыльных коридоров, увешанных полотнами, и оставил в княжеской зале на попечении двух рослых автоматчиков. Там, в дальнем конце, в уютном полумраке работал сам князь Хлеборобов. Коршун откозырял ему и вышел.

Немного помолчали. Автоматчики пучили глаза и демонстративно гладили цевье.

– Почему его. Зовут Коршуном? – спросил Синклер.

– Потому что Виталий Александрович – мелкая падла, хотя и безопасник отменный, – пояснил князь.

– Не понял.

– Неважно. С чем пожаловал, Синклер? – спросил князь.

Он вышел из-за рабочего стола и уселся на свой трон, сколоченный из деревянных хлебных подносов.

– Для начала. Убил двух постовых. Въезд через Скалбу.

– Как это некрасиво, – огорчился князь. – Так себя разве гости ведут? Где ты набрался таких манер, мужчина? В Москве нахватался? Я всегда говорил, что Москва портит людей.

– А красиво. В спину стрелять?

– Ты как будто не знал, что похож на эмиссара. Предупредил бы их: пацаны, я не эмиссар.

– Думал избежать. Тогда бы меня. Застрелили тут же, – ответил Синклер с неудовольствием.

– Может, оно и к лучшему? От тебя постоянно одни проблемы.

– Наверняка к лучшему. Тем не менее. Я здесь.

– Или сказал бы, что ты ко мне, – укоризненно заметил князь.

– Они бы меня. Сразу с эскортом. Проводили, – сказал Синклер настолько иронично, насколько мог. – Кто бы мне. Поверил? Я хотел просто. Пройти, расплатился. Как турист.

– Ты их еще и ограбил, насколько мне известно, – сказал князь недовольно.

– Да, – признал Синклер. – Но они первые. Начали.

– Мне нужен отдельный перстень-печатка, – задумчиво сказал князь. – Чтобы заверять им проездные документы для важных лиц. Ты, дружище, конечно, лицо не столько важное, сколько непредсказуемое. Но если ты будешь валить постовых при каждом пересечении границы, я довольно скоро разочаруюсь в наших отношениях. Возможно, даже немного обижусь. Кого ты сделал героем?

– Один рыжий. Татуированный. Имени не спросил. Другой мелкий блондин.

– Рыжий! – сказал князь с облегчением. – Как же, помню. Пьянь и кретин, но талантливый был! Наверное. Мне его мастер нахваливал. Говорит, будущий тактик. Но есть подозрение, что это его внебрачный сын. Он его пристраивал всюду и нахваливал. У обоих будки рыжие.

Синклер промолчал.

– Ладно, мне все равно никогда не нравился тот рыжий хотень, – продолжил князь. – Но тебе повезло, что мастер обороны уехал. Он бы, возможно, захотел тебя убить. Он и так тебя давно недолюбливает. Ты вообще замечал, что тебя никто не любит? Не пора ли пересмотреть свою социально-общественную парадигму?

– Переживу, – сказал Синклер.

Князь ловко спрыгнул с трона. Стало видно, какого он маленького роста. Он отошел за трон, порылся там и вернулся с яблоками в руках. Одно из них князь уже с аппетитом поедал.

– Будешь? Антоновка, – предложил князь.

– Не люблю антоновку, – сказал Синклер и поморщился. – Кислые.

– Ужели ты не патриот? – закричал князь. – Ты, может, и березки не любишь? Ты, может, педераст? Стража! Отрубите ему голову!

Автоматчики у дверей залы угодливо захихикали.

– Люблю березки, – сказал Синклер.

– Ладно, обмен любезностями закончен, – сказал князь.

Он перестал хихикать, отбросил яблоко и нахмурился. На лбу прорисовалась суровая вертикальная складка. Князь стал похож на Наполеона.

– Повторяю. С чем пожаловал?

– Тебе нужно объединиться. С Распутниками. И запросить помощь у Рубак. И других нижегородцев. Собрать Юродивых. Помириться с Бородачами. И вообще всеми. До кого дотянешься.

– Объединиться с Распутниками? – расхохотался князь. – Единственный шанс объединиться с Распутниками – это вложить мой нефритовый жезл в ротовую полость Соловьева. Вернуть его, так сказать, на законное место. А когда он закончит с моим жезлом, пусть две роты бойцов будут ссать ему на лицо, чтобы продолжить ритуал объединения. А когда они закончат…

– Я был в Москве. Стазис. Идет на прорыв.

– Сколько было тех прорывов, справлялись всегда, – сказал князь. Он был недоволен тем, что его перебили.

– С этим. Не справишься, – сказал Синклер.

Тополь рос прямо напротив нашего окна. Я выдумывал про него разные сказки. Каждая из них была продолжением следующей, перетекала из одной в другую. Могучий дух принца-защитника покидал тополь, но его место занимал смелый маг. Принцесса сумела освободиться, но колдунья заключила ее любимого в дуб, и принцесса умоляла колдунью поселить ее в рябине рядом с дубом. Иногда сказки смешивались, воин-защитник боролся с колдуньей, а смелый маг помогал им.

Потом пришли таджики с пилами и спилили мой сказочный тополь. Сказали, он представлял опасность – мог рухнуть на дом во время шторма или вроде того. Без тополя вид из окна стал сиротливым. Дети загрустили, и я тоже загрустил.

Ты помнишь палисадник? Тебе разрешают там помнить? Впрочем, здесь уже нет особой разницы. Это все неважно. Я даже не понимаю, кому пишу это. Так. Не отвлекайся. Если начну отвлекаться, они снова придут, и я не успею дописать.

Однажды я не выдержал, поехал на садовый рынок и купил там саженец тополя. Выбирал долго. Я начитался всяких статей в Сети и переживал, что возьму плохой саженец. Я знаю, что тополя нельзя сажать рядом со зданиями. Но эти панельки через несколько лет все равно бы снесли, правильно?

Вечером мы все вместе вышли в палисадник. Я выкопал яму, посадил дерево, рассказал младшей и старшему новую сказку о нем. Еще мы повесили туда маленький колокольчик. Он звенел на ветру.

Ты иногда проходишь мимо нашего дома? Скажи, тополь все еще там? Колокольчик звенит, когда дует ветер?

Просто я больше ничего не слышу. Может быть, это точка безумия, может быть, это совесть моя.

Просто иногда мне кажется, что теперь там растет осина.

В детстве над Крувимом постоянно смеялись или издевались. Причин тому было несколько.

Во-первых, у него отчаянно невнятная дикция. Слишком неразборчивая дикция даже для малого пацана. Лавочники, к которым мама посылала его за молоком и тушенкой, громко ругались и посылали по матери.

– Вынь хрен изо рта и скажи нормально, – говорил один лавочник.

– Он небось сахар просит, – говорил другой с жалостью. – Слышишь – ёнка, да ёнка.

Они не понимали, что бормочет маленький тощий заморыш, вместо молока отпускали масло, а вместо тушенки – жженку, жженый сахар, который давали сосать от кашля и просто так вместо конфет. Иногда Крувим все-таки добивался нужных продуктов, отчаянно мыча и жестикулируя. Но иногда стеснялся и боялся настаивать, смирялся, и тогда они с мамой три дня подряд сосали жженку. Мама не ругалась. Если удавалось добыть писчей бумаги, то мама писала заказ на ней. Крувим просто молча отдавал лавочникам записку. Но он любил рисовать зверей и деревья, так что бумаги постоянно не хватало.