Он относился к тому типу биполярных потребителей алкоголя, в жизни которых чётко прослеживалось маятное чередование интенсивных запоев, длившихся иногда и месяцы, и периодов совершенного воздержания, длившихся иногда и годы. Цельность личности Сидоренко не допускала половинных сценариев. Его запои были тотальными, и его трезвость была маниакальной. Если он пил, то он ни ел, ни работал, ни мылся, не смотрел телевизор, редко разговаривал с домочадцами, выходил на улицу только за водкой (в начальной фазе запоя он ещё был способен сам, а в конечной фазе он слёзно просил сходить в магазин жену или дочь). Поводом для запоя могло быть всё, что угодно, от неразрешимого жизненного тупика до банального банкета на работе, выпив во время которого, он уже не мог остановиться и пил, пока выдерживала печень. Трезвые полосы его жизни отличались энергичной деятельностью, строгим морально выдержанным поведением, он не спускал промахов и ошибок ни подчиненным, ни задержанным, ни родным. Сердце жены его не выдержало и двадцати лет контрастного альтернирования режима строгого супружества и затяжных отключек, во время которых личность мужа сводилась на нет. Когда она умерла, Жорик ушёл в самый длинный в его жизни запой. Врачи чудом откапали его, предупредив, что следующий раз может стать последним. Пролежав три недели в больнице, Сидоренко вернулся к непьяной жизни, но что-то в нем сломалось. Не было ни прежней строгости, ни выправки, ни категоричности. Он редко вычитывал подчинённых за оплошности, хотя и продолжал их замечать. Теперь они казались ему не ошибками единичных индивидов, а последствиями неизбежной конвергенции стихийных сил. Он перестал злиться на дочь за мелкие беспорядки в доме, и взял за привычку мыть посуду за собой после еды. Его выправка потеряла заносчивость, а фигура умеренно расплылась. В этой жизни ему осталось выдать дочь замуж, а там можно будет и запить в последний раз.

Единственным, что вызывало у Жоры ещё какие-то элементарные эмоции, была еда. Он ни с кем не делился своими впечатлениями, только дочь по удовлетворённому кряхтению или минутному подкатыванию глаз догадывалась о том, что он наслаждался трапезой. Год назад он возвёл в ранг любимого ресторан “Шишку” на окраине города. В силу того, что дорога была не близкой, он не часто туда наведывался, отдавая полное предпочтение Надиной кухне. Вряд ли Фёфёдыч об этом догадывался, но Сидоренко носил ему остатки её пирогов не потому, что заботился о его питании, а потому что как с другом детства, как с товарищем по вдовству разделял с ним редкие порывы жизни, что старость соблаговолила у него не забрать.

Кроссворд был скучным. Солнце начинало припекать в затылок, и дабы ограничить его вмешательство, Сидоренко подошел к окну и задернул шторы.

– 3 -

Ни солнце, ни сушняк, ни крики матери не могли поднять с кровати Таню. Минут десять назад она ударила пяткой по ставне чердачного окна. Окно открылось, и теперь она жадно вдыхала свежий воздух, зная, что он поможет, и вскоре она сможет принять вертикальное положение.

Только такой дуре как Светлане Евгеньевне могло прийти в голову напиться накануне премьеры (“Давайте снимем накопившееся напряжение!”), и только такой дуре как ей, Тане, могло прийти в голову не воспрепятствовать подобному предложению (“Да, напряжение перешло в статус неуправляемого”). Задействованные в спектакле лица долго себя упрашивать не заставили, и вчерашняя генеральная репетиция деградировала в костюмированную попойку.

Режиссер, который под псевдонимом Звездный скрывал настоящую фамилию Яичко, после удачного исполнения Чацким-Саниным первого монолога в третьем действии дал добро на открытие бара. Пока Репитилов-Мартынов и костюмер Паша бегали в магазин, действие подошло к балу в доме Фамусова.

Режиссер любил “Горе от ума” и мечтал о её постановке, как все актеры мечтают сыграть Гамлета, как все учительницы мечтают выпустить Циолковского, и все фермеры мечтают вырастить сказочную репу. Яичко мечтал, да всё откладывал. Для реализации такой огромной мечты, считал он, лучше было дождаться, когда он будет работать в другом, более крупном театре с другой, более квалифицированной, труппой, в другое время и с другими средствами. В прошлом году, отпраздновав свои пятьдесят три года, он посмотрел в глаза мутной реальности. Та не обещала ему ничего из всего того «другого», необходимого для реализации его мечты. И Яичко ушел в запой до конца сезона. Во время его отсутствия второй режиссёр театра заболел воспалением лёгких и умер, а третий, молодой, режиссёр довел театр до банкротства. Начальство просило его бросить пить и вернуться за кулисы. Ему пообещали повышение зарплаты и большую художественную свободу. Одним из условий Звездный-Яичко поставил постановку его заветной мечты.

И вот, после годового созревания, он подошел к премьере. Путь был нелёгким. Режиссер не хотел, чтобы в театре знали, что пьесу ставят по его хотению. Ему казалось не элегантным открыто признаться всем, что они работают над мечтой его жизни. И всё же как-то так получилось, что все в театре это знали, но не могли понять, почему Яичко должен был это скрывать. В результате сложилась какая-то нездоровая ситуация. Все, начиная от Яичко и заканчивая техничкой, про себя считали, что театр делает одолжение стареющему режиссёру, но открыто никто ни с кем об этом не говорил. Задействованные актеры вели себя по-разному, но в общем преобладали неблагие настроения. Самыми критическими стали отношения между Яичко и Стрелкиным, играющим в спектакле Скалозуба. Актер не хватал звезд с неба. Он давно правдиво признался себе в том, что театр представлял для него лишь место, где он, не слишком утруждаясь, получал взамен неисчислимое количество поводов выпить. Эта немногим доступная веселая жизнь стала достойной заменой славе, признанию и всякой подобной эфемерной чепухе. Главное было ставить такие спектакли, чтобы зрителю нравилось. Реализацию мечты, стремление к высокому искусству и тому подобное он считал бредом сивой кобылы. Невысказанное непонимание между ним и режиссером привело к тому, что они вообще перестали разговаривать. Стрелкин как-то по-звериному сопел при виде Яичко. Режиссер опускал глаза, а в случае острой необходимости, когда нужно было дать сценические указания об исполнении его роли, постановщик отвлеченно говорил с другими актерами о Скалозубе как об общем знакомом, который избегает встречи с ним, надеясь, что при случае собеседники передадут этому знакомому их разговор.

Труппа не поняла и не оценила художественного содержания, вложенного режиссёром в его интерпретацию классики. Лишь взращенный на континентальных перепадах температур глубинной провинции самородок мог породить карикатуру такой ядреной радикальности. Его постановка не страдала недостатком оригинальных приемов и сценических находок. Она ими изобиловала. Среди прочего, в попытке замаскировать скудное финансирование любовью к абсурду, Звездный-Яичко решил раздеть всех задействованных в бале у Фамусова персонажей до нижнего белья, намекая тем самым как бы на изобличение истинной лживой и лицемерной натуры действующих лиц, наговаривающих сумасшествие на Чацкого.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.