- выстрел. Всё кружится, мельтешит перед глазами, рваным танго бьётся так, что не вздохнуть
– а дышать надо… что ответить? Не спросила, утвердительно сказала. Как опять отшутиться, откреститься, увести разговор?..
Кира, не отрывая взгляда, прибоем, бросившимся на скалы в последнем усилии, выдохнула:
- Да. Но – откуда?..
Вопрос повис пеной на мокрых камнях, стёк и растворился.
Александра сморгнула видение штормового моря, казалось, отразившееся в потемневших синих
глазах Киры, и спокойно, будто ничего не произошло, продолжила:
- Хорошо, что ответили честно. Для меня это важно. Я не знала, я услышала это, когда Вас
избивали. Скажем так, это приговаривали как оправдание тому, что творили. Вы не помните?
- Нет. Я не помню ничего, – треск разрываемых топором сырых поленьев и шипенье
заливаемого дождём пламени – настолько севшим голосом ответила Кира. Подумалось: ничего, кроме взгляда и голоса. Да и то – не тех подонков… что ж, действительно, получается танго –
на паркет вышли, первая фигура состоялась. Что дальше?.. – Спасибо, что помогли. Но зачем
Вам знать обо мне такие подробности?
- Вы хотели взять у меня интервью? Я предпочитаю знать, с кем и о чём я говорю. Тема
трудная, тяжёлая, и… - объяснение прозвучало надуманно, неестественно. Внезапно
засвиристевшая трубка Шереметьевой оказалась очень кстати. Глянув на вызов, она
нахмурилась и от неловкости сухо сказала:
- Извините, я отвечу. Слушаю.
Пару минут Шереметьева говорила коротко и утвердительно, потом нажала отбой. Покрутила
трубку в пальцах и посмотрела на Киру. Нет, сегодня день однозначно не задался, всё
наперекосяк. Александра знала, что, если глубоко затрагиваешь личные подробности жизни
человека, нельзя бросать разговор на полпути, но ничего не могла поделать.
- Кира, мне нужно уехать прямо сейчас. Мне жаль, что Ваши вопросы так и остались
незаданными.
Кира смотрела в окно, будто загипнотизированная, и плохо слышала, что ей говорили. Ей
казалось, что она совершила страшную, непоправимую ошибку, и даже не то, что она повела
себя абсолютно непрофессионально, нет… Первый раз в жизни она не смогла соврать, отшутиться, вывернуться – и перед кем? Перед федеральным министром, пусть и
фантастически красивой женщиной. В виске раскалённой иглой сидел вопрос: «Что же теперь
делать?..» Когда Шереметьева обратилась к ней, Кира не нашла в себе сил обернуться. Она
только молча кивнула и замерла в оцепенении.
В этот момент подошёл официант. Оказалось, весь разговор не занял и пяти минут…
Александра встала, приветливо улыбнулась пареньку, достала деньги и рассчиталась по обоим
счетам. Когда парень отошёл, Шереметьева посмотрела на Киру сверху вниз. Поддаваясь
безотчётному порыву, она достала свою визитку и положила перед Кирой.
- Позвоните мне. Мы обязательно встретимся в самое ближайшее время, и я постараюсь
ответить на Ваши вопросы. Если же я буду недоступна… Кира, напишите мне Ваш телефон.
Александра вдруг отчётливо поняла, что Кира не позвонит. Ей бы вздохнуть свободно и забыть
про эту историю раз и навсегда, но отчего-то она остро и тонко, будто ведя партию в танго, поняла – только так! И никак иначе, потому что… потому. Мельком Шереметьева подумала:
«Уже третий раз я нарушаю все свои правила, как странно действует на меня эта девушка!», – и
буквально всунула ручку Кире. Та машинально записала свой телефон на шероховатом кусочке
картона и протянула, всё так же не глядя, и ручку, и визитку Шереметьевой. Александра
достала ещё одну визитку, положила её на стол и молча ушла.
Кира так и не обернулась.
Еле видимые нити-паутинки, только-только возникшие между ними, натянулись, натянулись -
и лопнули скрипичными струнами, закручиваясь в ранящие кольца.
***
Кофе так и остался нетронутым. Кира не знала, сколько она пробыла в кофейне. После ухода
Шереметьевой Кира автоматически достала лэптоп, отключила диктофон, так же, на автомате, отработала репортаж, сделала несколько новостей, отправила все материалы шеф-редактору.
Складывая лэптоп, не заметила визитку и, зацепив её нетбуком, сбросила в сумку. После этого
выключила телефон и долго сидела, молчала, смотрела сквозь стекло, дома, мосты, Неву –
слепо, невидяще, и внутри в ней жалящими искрами вспыхивала темнота, которой не будет
конца.
Потом она поднялась и так же невидяще пошла по улицам, без цели и без сил. Судороги души
страшные и бесконечные, ломали и корёжили её изнутри; ей казалось, что под кожей – тонны
битого стекла, которое взрезает её; ей было больно идти, потому что казалось, что ступни
превратились в лохмотья и багряным сафьяном отпечатываются по брусчатке; и – звоном
смертельной схватки на мечах – вопросы: зачем? За что? Почему? Почему я не могу быть – как
все? Чем так нагрешила и когда, Господи? За что караешь, природа? Что не так? Вся жизнь –
псу под хвост, ни Богу свечка, ни чёрту кочерга… что же делать-то теперь, куда бежать, как
укрыться? Нашла кому правду сказать… Стыдно? Да! Страшно? Да! Да!.. Конечно, она осудит, не может не осудить, не в той стране живём, чтобы надеяться… ты не знаешь, ты же совсем
ничего не знаешь, как это страшно, когда ты – не такой… сколько нужно сил, чтобы не сойти с
ума, не прыгнуть с крыши, не выдать себя ни движением, ни взглядом… лучше бы те ублюдки
пришибли меня, зачем спасать, всё равно никому, никогда я не буду нужной так, чтобы воздуха
было мало, чтобы как берега – убери один, и не будет реки… и кто бы ни твердил про
благородство и возможность радоваться счастью другого – всё это просто прикрытие
собственной ненужности и никчёмности. Человек не может быть один, вот это и впрямь
противоестественно. Вовсе не то, что природа посмеялась… легко сказать – попробуй, изменись, посмотри на всё по-другому… вы пробовали обернуться тигром? Нет? Не
получилось? Плохо пробовали… вот и эти советы всех врачей, психиатров и прочих умных
писателей… а правду сказать – нельзя, потому что осудят…
Кира шла, давилась слезами и влажным ветром, в груди сипело, каждый шаг – как по углям…
она не помнила, как оказалась дома, очнулась только в горячей ванне, когда, плача и икая, пыталась жёсткой мочалкой оттереть этот день, эту боль и ненависть к себе…
Из ванной она выбралась раненой волчицей, забралась под одеяло, свернулась, притянув
колени к груди, и провалилась в больное беспамятство, когда сон – не сон, а явь – не лучше
кошмара…
Такт 4
Это был адский день. Длинный, нескладный, трудный. Александра добралась домой только в
девять вечера. Поднявшись на мансардный этаж, она открыла дверь, прислонилась горящим
виском к полированной панели и зажмурилась. Ей необходимо было несколько секунд
тишины, чтобы хватило сил на вечер с сыном.
Из глубины квартиры донеслись восторженные вопли, и Александра удивлённо прислушалась.
Да, так и есть. Из комнаты выскочил вихрастый мальчишка, радостно кинулся к Александре.
- Мам! Привет! Ты опять сегодня поздно! Мам, а у нас…
Александра не дала сыну закончить, прижав сына к себе:
- Привет-привет! Полагаю, Вы, сударь, уже сделали все уроки, собрали рюкзак, положили
спортивную форму и теперь с удовольствием прожигаете жизнь. Всё верно, Максим
Андреевич?
Александра заглянула в весёлые глаза сына, так похожие на её собственные.
- Мам, ну что ты начинаешь с порога? Конечно, я всё сделал, потому что папа пришёл, и он
показывает мне новые приёмы!
- Да уж, вас с вашими приёмами за версту слышно, - усмехнулась Александра, пригладила
вихры сына и, присев на узенькую кушеточку, стала расшнуровывать ботинки. В коридоре
появился Андрей, подошёл, присел рядом, приобнял.
- Как всегда, до поздней ночи. Привет!
