жизни работа отошла для неё на второй план. Теперь её интересовало не столько содержание
интервью, сколько сам этот голос, притягательный, с хрипотцой, похожий на французский
коньяк в широком бокале: крутишь бокал в руках, греешь, запах становится ярче - и вот уже не
хочется пить, а хочется вдыхать по каплям… Подумалось: операторы совершенно не умеют
снимать магию, харизму. Умели бы – я хотя бы была к ней готова.
Задумавшись, Кира не заметила, как Игорь Кривцов из «Комсомольской правды» вырулил
откуда-то сбоку, торопясь забрать оборудование. Неожиданно они столкнулись. Игорь еле
успел подхватить Киру, которая от неожиданной боли побелела и чуть не упала:
- Сколько тебя знаю, всегда тебя на руках хотел подержать, - пошутил Игорь, но тут же
посерьёзнел. – Кира? Ты в порядке? Прости, не хотел…
Кира почувствовала, как внутри разгорается уголёк боли, но невероятным усилием заставила
себя перестать о нём думать:
- Игорь, ещё немного, и таскал бы ты тело бездыханное. - Ухмылка вышла немного кривой, но
Игорь немедленно расслабился. – Прости, но мне везёт, и надо ухватить удачу за усы, пока не
убежала.
Игорь хохотнул густым басом:
- Где ж ты у этой удачи усы-то разглядела? Скорее, львиная грива! Ладно уж, иди, разговаривай свои разговоры. Но с тебя история по-любому, не отвертишься!
Кира мельком подумала, что тут ей и впрямь не отвертеться. Так бывает всегда: заарканишь
значимого спикера, коллеги обязательно при первой же встрече начнут расспрашивать да
подкалывать. Хоть не встречайся вне работы, потому что однозначно придётся вилять и
уклоняться от правды.
Кира подошла к Шереметьевой, волею судеб ставшей для неё ангелом-хранителем. Лишь
благодаря ей Кира сейчас могла двигаться и говорить. А может, была обязана ей даже жизнью.
Наверное, потому ей и предложили личную аудиенцию… Что? Министры тоже люди и ничто
человеческое, в том числе и тщеславие, как говорится… Киру вдруг передёрнуло.
Ей совершенно не хотелось быть пациентом, спасённым и благодарным. У неё не было ни
малейшего желания говорить о себе. Ей хотелось совершенно другого: слушать этот
великолепный голос. И неважно, о чём он будет говорить… Эта некстати всплывшая мысль
оказалась самой честной, и от этой неуместной честности именно в этот момент Кира
разозлилась: на себя, на дурацкую драку, на саму Шереметьеву…
- Кира? Кира, Вы в порядке? – голос министра вернул девушку к реальности.
- Да, всё хорошо. Это просто… «Скрипка и немножко нервно…» - обычно я так называю
неожиданные ситуации. – Кира улыбнулась своей «фирменной», располагающей людей
улыбкой.
Шереметьева улыбнулась в ответ:
- Знаете что, скрипка… А давайте…
Кира обомлела, скованно улыбнулась, чувствуя губами боль от несказанных слов: да уж, Маяковского доктор знает совсем неплохо.
Министр тем временем продолжала:
- Давайте дойдём до кофейни, тут совсем рядом. Там хороший чай и неплохой кофе.
Кира понимала, что все её представления о государственных людях рушатся. Министр – в
кофейню? Хотя кофейня, кажется, уже замыкающее звено в цепочке. Сначала она вмешивается
в драку, потом отсылает (ну, не сама же везёт!) в больницу, потом подходит и завязывает
разговор, и теперь – нате, пожалуйста, кофейня! Ладно, кофейня так кофейня.
Кира огляделась. Они остались в зале одни, все уже разошлись, даже самые любопытные и
длинноухие. Кира не удержалась и спросила, пробуя Шереметьеву в беседе, как пробуют в
Сибири мартовский лёд, – осторожно, но с напором:
- Вы в какой стране живёте, Александра Дмитриевна?
- В России. Я живу в России. Идёмте, Кира.
***
Они вышли из цокольного этажа пресс-клуба, поднялись по старым, сбитым ступеням на
бетонное крыльцо. Шереметьева шла уверенно, чуть впереди, её помощник держался несколько
позади Киры и, как журналистка успела заметить, был встревожен: беседа была явно не в
графике. «Интересно, разговаривать мы будем тоже при нём?»
Не успела Кира додумать эту мысль, как Шереметьева обернулась и сказала:
- Максим Сергеевич, вызовите Святослава и ждите меня через полчаса во дворе возле кофейни
на Садовой.
Не дожидаясь ответа, Шереметьева неспешно пошла вдоль дома.
Солнце падало длинными льняными полотнами сквозь редкие тучи, беспокойный ветер играл с
пылью, закручивая её тонкими воронками, пахло весенней водой, нагретыми автомобилями, в
уши вливался неумолчный шум большого города.
Кофейня оказалась совсем рядом. Они вошли в полумрак и оказались в облаке запахов кофе, корицы, кардамона, ароматов чая, горячей выпечки. Кира почувствовала лёгкое
головокружение: ей нужно было немедленно сесть. Шереметьева направилась к свободному
столику у окна. Кира последовала за ней, чувствуя себя пленённым диким мустангом.
Непривычная роль ведомой и подступившая не вовремя слабость рассердили её, поэтому Кира
присела к столу вполоборота и, с напускной отрешённостью оглядывая зал, сдержанно
спросила:
- Мы будем разговаривать здесь? Тут не слишком шумно?
Александра расположилась напротив Киры и задумчиво взглянула в сторону стойки:
- Тут не так уж тихо, но, надеюсь, это нам не помешает.
Подошёл официант - невысокий, плотный, улыбчивый парень, подал меню. Александра, не
глядя в него, спросила у Киры:
- Что Вы предпочитаете? Я буду большой латте, без десерта. Только кофе.
Кира, не задумываясь, ответила:
- Большой капучино. Больше ничего. И счёт отдельно, пожалуйста. Сразу.
Официант кивнул и ушёл. Наступила пауза.
Ох, как не любила Кира этих первых пауз. Самых первых мгновений молчания, этих пустот, предшествовавших тому, как ниточки понимания и желания говорить протянутся между
людьми… Но эти паузы, какими бы они ни были неловкими, неизбежны, и оставалось только
терпеливо ждать, когда напряжение первого слова ослабеет. И Кира ждала: кофейня была
идеей Шереметьевой, и ей же должна была принадлежать первая фраза. Кира перестала
блуждать глазами по залу и заставила себя поднять взгляд на министра. Их глаза встретились, и
сердце Киры заплясало бешеную джигу где-то в горле, мир поплыл и исчез, остались только
байкальские воды взгляда напротив, прохладной лаской накатываясь на обжигающие ритмы…
Кира закусила губу. Боль в скуле отрезвила, помогла вдохнуть. На задворках сознания
пойманным соколом билась мысль: «Не может быть… Не может быть… каждый раз от глаз
этих рыжим пламенем плясать… ледяных купелей не хватит, так и треснуть недолго, не
стальная всё же…».
К счастью, пауза не затянулась настолько, чтобы стать неприличной, и вся Кирина
ошеломлённость заняла секунды. Шереметьева не показывала виду, что что-то было не так, и
Кира расслабилась, не задумываясь над тем, что и министру может быть свойственно
отточенное многолетними тренировками мастерство скрывать эмоции. Она не могла знать, что
сохранять маску внешнего спокойствия министру помогают лишь многолетние тренировки.
Между тем, Александра чувствовала себя неуютно, даже как-то растерянно. Казалось, эти
ощущения давно в прошлом: за годы она нарастила себе кожу бегемота и научилась с
лёгкостью находить общий язык с кем угодно, не теряясь и не позволяя чувствам влиять на
разговор. И вот вдруг выяснилось, что не всегда. Плавным движением длинных изящных
пальцев, таким, в котором даже внимательный наблюдатель не смог бы уловить нервозности, Александра заправила блестящий каштановый локон за ухо, внутренне смиряя себя. Поймала
взгляд Киры и вдруг, в нарушение всех писаных и неписаных правил, сказала:
- Кира, Вы лесби.
Небо упало. Жар, тьма, горячечным бредом зашлось и так неуспокоенное сердце, каждый удар
