ночной след на ключице и краем глаза уловила след улыбки Киры. Не выдержав, достала

телефон, который забрала утром, стала что-то быстро набирать на ходу. Сопровождающие

сделали отсутствующие лица и немедленно принялись преувеличенно внимательно

разговаривать друг с другом. Шереметьева усмехнулась: играем в деликатность. Что ж, приятно.

Трубка звякнула, когда вся делегация уже остановилась метрах в тридцати около очередного

музыкального коллектива, судя по костюмам – из Шотландии. Кира взглянула на телефон:

«через час на перекрёстке через два квартала направо, я заберу тебя». Широко улыбнувшись, Шалль пошла по полю в центр, выходя из-под оленьей лиственной шкуры, удивляясь себе: ещё

никто не смел ей диктовать, что и когда делать, но вот случилось же – и она подчиняется, причём подчиняется радостно и легко. Ей даже не нужно было смотреть на Шереметьеву: вся

её нервная система, как локационная станция, была настроена на неё.

Прошло ещё минут десять, и наконец микрофоны ожили, открытие состоялось, Шереметьева

со сцены выразила удовольствие от фестиваля. Кира коротко подумала: «Сложно представить, сколько фестивалей, конкурсов и прочей культурной фееричности ежедневно возникает в её

жизни, но говорит она так, что хочется слушать ещё и ещё. Или я необъективна, или она

великолепна. Или и то, и то, что вероятнее всего».

Наконец, речи закончились, музыка рванула ледоходом, заполонив своими звенящими и

шуршащими торосами всё пространство, и Шереметьева незаметно ускользнула, вежливо

попрощавшись и сославшись на плотный график в ближайшее время. Задержать её никто не

посмел, лишь вице-губернатор в свойственной ему манере предложил отведать разных

кушаний с напитками, на что получил корректный, но безоговорочный отказ. Шереметьева не

стала задумываться о последствиях своего поступка. В чиновничьей среде традиционно

считалось, что мероприятие удалось, если высокие гости остаются на фуршет. Если же не

остаются, значит, жди какого-нибудь разноса или замечаний. Но сегодня у Александры

совершенно не было сил играть по правилам. Завтра она разберётся с настроениями в

подопечной сфере, поговорит, утешит, успокоит, только не сейчас.

Добравшись до автомобиля, сбросив очки, едва взглянув в зеркало, выехала на дорогу. В

оговорённое время она уложилась, но беспокоилась, поняла ли Кира, какой перекрёсток имелся

в виду.

Подъезжая к условленному месту, Шереметьева увидела знакомый силуэт в сердоликовом

цвете начавшего заходить солнца, и опять внутри всё перевернулось. «Да что ж ты будешь

делать, за рулём едешь, держи себя в руках!» – неожиданно рассердившись, мысленно

прикрикнула на себя Александра. Несколько мгновений до остановки она лихорадочно

соображала, что сказать, не придумала, притормозила. Дверь открылась и закрылась, Кира

скользнула на пассажирское сиденье и пристегнулась, не отрывая взгляда от родного профиля, но не произнеся ни слова.

Шереметьева глубоко вздохнула, переключила передачу, тронулась и влилась в поток машин.

Немного сдвинув левую руку, она кончиками пальцев прикоснулась к прикрытому хлопковыми

брюками бедру Киры и, не отрываясь от дороги, сквозь спазмы горла прошептала:

- Позже поговорим, да?

Кира согласно кивнула, сжимая ноги от неконтролируемой реакции даже на такое невинное

касание, не отрывая взгляда, замечая усталость в глазах и багряный румянец на щеках, понимая

и принимая условности, с которыми сталкивалась не так давно, чтобы потерять осторожность:

любой автомобиль федерального министра, даже личный, может быть снабжён следящей

аппаратурой (во избежание коррупции и теракта, конечно же, ни в коем случае не в целях

вмешательства в личную жизнь!). Но даже то, что она находилась рядом, что можно было

дышать одним воздухом, можно было снять маску спокойной вежливости и откровенно

наслаждаться, прослеживая взглядом каждую линию, каждый изгиб, - одно это было подарком

насмешливой судьбы.

Прошло минут десять, и по левой стороне замелькал какой-то заброшенный скверик.

Александра притормозила, припарковалась, кивнула Кире, молча предлагая выйти, и опустила

голову на руль. Сжимавшие оплётку пальцы побелели от напряжения. Кира открыла дверь и

пошла в сторону сквера, услышав за спиной, как брякнула сигнализация.

***

Прошла томительная минута, и вот торопливые шаги настигли её, замедлились, и вот уже плечо

в плечо они идут по аллейке, на которой в этот тёплый воскресный вечер было полно людей.

Тихо-тихо Александра проговорила:

- Я думала, будет легче. Оказалось – в тысячу раз трудней.

Кира осторожно спросила:

- Тебе тяжело меня видеть? Я могу…

Не успела она договорить, как её прервал обжигающий шёпот:

- Не смей! Не смей от меня уходить! Мне невероятно тяжело не видеть тебя. Мне трудно

делать вид, что ты – как все. Я еле держусь, чтобы не подходить к тебе. Не могу дождаться, когда мы останемся вдвоём. И ты ещё предлагаешь Что? Что ты мне можешь сейчас сказать?

Кира прерывисто вздохнула:

- Мне тоже трудно. Может, свернём? Пройдёмся по зарослям?

- Да.

Это категоричное и стремительное согласие почти лишило Киру самообладания.

Проломившись сквозь кусты и оказавшись в сомнительном одиночестве, они уставились друг

на друга в голодном ожидании, не смея прервать взгляда и тяжело дыша. Шереметьева

простонала:

- Если ты меня немедленно не поцелуешь, мне кажется, я сойду с ума.

Кира быстро огляделась и, поняв, что в эту минуту они незаметны для гуляющих, притянула к

себе Александру и требовательно прижалась губами к податливой мягкости губ. Через

несколько долгих мгновений они заставила себя оторваться от Шереметьевой:

- Это безумие. Здесь невозможно. Тебя могут узнать. Мы же не школьники, Саша! – И грустно

рассмеялась.

- Не школьники. Безумие, я согласна. Но я бы не дотянула до города. Поехали, поехали домой, а?

- Домой? Ко мне?

- Да. Пожалуйста, если ты не против.

- Поехали.

Они возвращались домой по пробкам, и поэтому минут тридцать сидели в абсолютной

тишине, пронизанной, казалось, высоковольтным электричеством ожидания. Кира напряжённо

думала о том, что максимум в восемь вечера Александре нужно выехать в Москву, если она

вообще планирует туда добраться и хотя бы немного поспать перед рабочей неделей.

Шереметьева же просто старалась сосредоточиться. Её не волновала предстоящая дорога, ей

была невыносима сама мысль, что она уедет, уедет одна. Похоже, впервые в жизни она не могла

смириться с предстоящим одиночеством, которому когда-то была рада как единственному

средству отдохнуть.

Затормозив в Кирином дворе, Александра выметнулась из автомобиля, будто в нём начался

пожар, и замерла, глядя поверх капота на застывшую возле других дверей Киру.

- Что?

- Ничего, Саш. Ты идёшь?

- Иду. Почему ты замерла?

- Ты предлагаешь мне бежать?

- Не знаю. Ты… Ты не хочешь, чтобы я поднималась?

Кира изумлённо изогнула бровь:

- С ума сошла?

- Кажется, да. Я просто не понимаю твоего отстранённого вида.

- Я просто размышляю. И наблюдаю. И если ты не хочешь, чтобы мы стали объектом

пристального внимания странных людей у тебя за спиной, я предлагаю тебе перестать задавать

вопросы и, ни в коем случае не оборачиваясь… Садись и немедленно уезжай. Все вопросы

потом. Прошу тебя, прямо сейчас.

У Киры настолько резко изменился голос – с нежного и тёплого на шершавый и холодный, что

Александра не стала переспрашивать, села, завела двигатель и отъехала, наблюдая в зеркалах, что Кира резко повернулась и стремительно, почти бегом, направилась к подъезду. Несколько

молодых людей, стоявших у детской площадки и показавшихся смутно знакомыми, молча