равно себе не поверю… я же не спрошу… и не смогу…

Александра внимательно смотрела на повёрнутое в профиль тонкое лицо Киры:

- Но… то есть… ох… а как Вы справляетесь… с одиночеством, ведь это неизбежно?

Кира пожала плечами и, как будто эта тема была для неё гораздо более привычно, спокойно, как о само собой разумеющимся, сказала:

- Я работаю. Пишу. Читаю. Бегаю. И практически всегда слушаю музыку. Когда совсем

невмоготу, я сижу в тишине и, совсем редко, плачу. А потом опять работаю. И это – всё.

Шереметьева поняла, что тут, действительно, всё: и поставлена точка, потому что дальше

говорить Кира не хотела, и было сказано всё, что она хотела услышать. Эта сдержанность Киры

напоминала непрочную кору спящего вулкана. И, как спящий вулкан, скрывающий мощь и

лавовую страсть, Кира была притягательна и магнетична. И Александре вдруг стало очень

легко, как бывает легко человеку, который принял решение в решающий в его жизни момент, и

она улыбнулась:

– Я приехала за ответом.

Кира сначала взглянула непонимающе, потом уточнила:

– На тот вопрос, что был задан в Казани, да?

Шереметьева замерла:

– Да. Мне важно знать…

Кира теперь стояла вполоборота, наслаждаясь невероятной близостью и теплотой Александры.

«Это было моим решением. Странно вспомнить, как я тосковала, рассыпаясь в жару и бреду, как металась, как билась, искала… А нашла – и сказать не могу…» – напомнила она себе и, решившись, не отводя взгляда, тихо сказала:

– Это – Вы.

Александра вздрогнула и обернулась, моментально утонув в ставших тёмно-фиолетовыми, почти пурпурными глазах Киры. Её губы приоткрылись, но она не смогла сказать ни слова, заворожённая и оглушённая этими простыми словами.

- Это просто «Мураками», просто невозможно… - почти простонала Кира тихим шёпотом.

- Я согласна. Это – точно «Мурками», – таким же напряжённым шёпотом ответила Александра, неотрывно глядя Кире в глаза.

Кира краем ускользающего сознания успела подумать, что, возможно, они всё-таки говорят о

разном, но сил сопротивляться бешеному притяжению уже не было. «Господи, дай мне сил, мне

нельзя прикасаться к ней прямо здесь, у всех на виду… Нужно немедленно уходить, бежать, пока не стало слишком поздно… Иначе мы рухнем наземь, чтобы обнять небо…».

С трудом подбирая слова, но не отрывая взгляда, Кира нашла в себе силы прошептать:

– Нам нужно уходить, прямо сейчас.

Шереметьева молча кивнула и резко отвернулась. Кире показалось, будто в неё ударила молния, так больно и остро отозвалось в ней стремительное согласие Александры. Но сейчас это было

единственно возможным, и им, действительно, нужно уходить. Кира едва услышала горячий

шёпот:

– Пойдёмте вместе, хотя бы до Вашего дома. Пожалуйста…

Эта тихая мольба заставила сердце Киры сделать сальто: разве могла она поступить иначе?

Шалль только кивнула ещё раз и пошла рядом, стараясь не потерять ощущения близкого тепла.

Они уже подошли почти к подъезду, когда из него выскочила орущая «День Купалы, День

Купалы» стайка мальчишек, и все – с вёдрами, хотя для Петербурга это было большой

редкостью. Не успели девушки сообразить, что происходит, как десяток вёдер взметнулись, и

вода потоками хлынула, сливаясь, разбиваясь, а мальчишки, хохоча, уже умчались прочь.

Кира потрясённо стояла и смотрела на Александру: её футболка и тонкие брюки насквозь

промокли и облепили фигуру. Понимая, что её мокрая одежда представляет практически такой

же вид, Кира смутилась почти до слёз и, взяв Александру за руку, потянула в подъезд, стараясь

забыть ослепляющую красоту:

– Пожалуйста, пожалуйста, Вам нужно переодеться, пойдём скорее…

Шереметьева, слыша только жаркий шёпот и плохо соображая, кроме того, что с неё потоком

лилась вода, а напротив была горячая, тоже с ног до головы мокрая Кира, схватилась за

обжигающую ладонь и вообще перестала о чём-либо думать.

***

Кира переоделась моментально и стояла перед окном, боясь обернуться. В тот единственный

раз, когда Александра была здесь, Кира чуть не потеряла над собой контроль, и сейчас, понимая, что Александра где-то рядом, обнажается для того, чтобы сменить мокрую одежду, -

это было выше её сил. Ещё несколько секунд, и вся тщательно выстроенная дамба перед

чувствами и желаниями рухнет, и Кира понимала, чем всё это может кончиться, поэтому

стояла, сцепив руки за спиной, упёршись лбом в оконный переплёт, и пыталась в своей

затуманенной от страсти голове найти хоть что-то, что помогло бы хоть на несколько секунд

отвлечься, переключиться, перехватить поводья бешено понёсшей упряжки, впившиеся и в

лохмотья разрывающие весь её так старательно выпестованный самоконтроль.

Прошло несколько томительных минут, показавшихся вечностью, когда за спиной у Киры

послышался шорох шагов. Она не обернулась, потому что не была уверена, что её лицо будет

способно выражать отстранённое внимание. Через несколько секунд Кира почувствовала тепло

за спиной, и вдруг на её плечи легли длинные сильные пальцы, а из-за спины послышался

хриплый шёпот:

- Пожалуйста, не оборачивайся и молчи, прошу тебя, молчи… Не спрашивай, потому что я

сама… я сама не знаю ничего…. Пожалуйста, молчи…

Время остановилось. Мир исчез. Остался только жар, исходящий от подрагивающих пальцев на

плечах, да запылала спина от основания шеи, куда Александра уткнулась лбом. Кажется, прошла вечность? Или одно мгновение? Кира не могла дышать от ожидания того, что сейчас

могло произойти, но, как оказалось, она вообще оказалась не готова к тому, что Александра

двинула свои руки под воротник рубашки, едва касаясь ямочек над ключицами. Кира задрожала, и Шереметьева, почувствовав эту дрожь, не отпустила Киру, наоборот, прижалась к ней всем

телом, скрестив руки на груди Киры и впиваясь горячими губами в основание шеи.

Жар… Кира чувствовала, как от основания позвоночника по всем клеточкам тела вылился

расплавленный металл, сжигая все сомнения, всю неуверенность, оставляя только чистое

наслаждение от пылающего огня.

Александра со всхлипом просунула руки под рубашку, всё так же неуверенно, но очень мягко

прикасаясь к загоревшейся коже Киры. Ей невыносимо захотелось сорвать с Киры одежду и

почувствовать её обнажённое тело на своём, но страх, что Кира откажет, всё ещё гвоздём сидел

в её сердце, поэтому она стала легко расстёгивать кнопки рубашки, не переставая покрывать

поцелуями шею и затылок стоявшей перед ней девушки. Когда рубашка распахнулась, а Кира

всё ещё не предприняла попытки высвободиться, Александра на мгновение вынырнула из своих

ощущений и услышала, что дыхание Киры стало практически незаметным, а тело под её

пальцами было похоже на горячий мрамор в своей полыхающей неподвижности. Эта

неподвижность вдруг испугала её, но Александра не могла вымолвить ни слова. Ей казалось, что если она заговорит, то время рванётся вскачь и этот воздушное, невозможное, острое, чистое упоение закончится. Александра сбросила расстёгнутую рубашку, чашечками ладоней

прошла вверх по животу к груди Киры и услышала резкий, со стоном, выдох.

Кира совершенно потерялась в своих ощущениях. Когда рубашка слетела с неё, она

почувствовала, что стоявшая за ней Александра тоже была обнажена: её высокая грудь с

горячими камешками сосков упиралась чуть ниже лопаток, и это ощущение было настолько

непередаваемо восхитительным, настолько невыносимо прекрасным, что жар, испепеляющий

Киру, стал практически невыносимым и очень болезненным, собравшись внизу живота. Кира не

разжимала сжатых в кулаки рук, потому что понимала – стоит ей отпустить их, как нестерпимо

захочется повернуться, подхватить Александру и унести на хрустящие простыни, и зацеловать

её до потери пульса, но она понимала – Александра всё ещё боится, и боится себя больше всего, и нужно разрешить ей сделать всё, что она хочет, и только молиться, чтобы она не испугалась и