ноткой горящих осенью костров и абсолютно безошибочно, будто зная, нашла взглядом Киру, едва заметно кивнула, улыбаясь глазами. И от этой скрытой от всех, но такой явной нежности

почудилось, что рухнули стены зала, превращаясь в мраморную балюстраду, где океанский

ветер ерошил короткие волосы, играл с лёгким подолом шёлкового платья, бахромой эполет, где был негромкий шёпот и терпкий аромат южных цветов, и ледяное шампанское стояло на

столике, а далеко, внизу, ждала карета, чтобы увезти… куда? Кира резко встряхнула головой, очнувшись, и попыталась справиться с трепетом рук и жаром внезапно заполыхавшего лица.

Отведя взгляд от Александры (прекрати на неё пялиться, сумасшедшая!), Шалль заставила себя

сосредоточиться на лэптопе.

То ли студенты и журналисты в Новосибирске более… европейские, что ли, то ли так

сказывалось лето, но сегодня обсуждение было, можно сказать, бурным. Студенты не

стеснялись вслух обсуждать и риски заражения СПИД, и онкологические заболевания

кишечного тракта, о которых в последние годы стали буквально трубить и привязывать к

гомосексуальному образу жизни, и о том, что гей или лесбиянка – это вообще вымышленное

понятие, и эти люди просто сексуально распущенны, а также задавали вопросы, как можно

разрушить эту гей-субкультуру и какие средства для этого будут хороши. Часть студентов

сыпала психотерапевтическим терминами и увлечённо говорила о прегомосексуальности и

гендерных нарушениях, маскулинной идентичности и сложных вариациях в случае женской

гомосексуальности. Но при этом, как ни странно, уголовное наказание не считалось

единственно верным, и предлагались разные варианты: от принудительного психиатрического

лечения до открытия центров обучения родителей, как не вырастить ребёнка-гомосексуала.

Конечно, были и радикально настроенные, требующие физического уничтожения, но такие

реплики быстро заглушались смехом и встречными подозрениями о латентном

гомосексуализме. Скорее, больше говорили о внутренней борьбе, которую геи должны вести с

собой, чтобы стать нормальными.

Когда спустя полтора часа студенты вываливались в коридор, кто-то всё ещё продолжая споры

и веселясь, кто-то – отрешённый и задумчивый, Александра начала спускаться в зал, но её

перехватили местные журналисты: пресс-подход, а как же… Кира стояла в опустевшем зале, опираясь спиной на дверной косяк, и внимательно слушала разносящийся по залу осенний

голос, не особо вдумываясь в том, что Александра говорила. Сейчас это уже не было важным, потому что несколько живых зарисовок уже ушли на сайт, и больше Кира не хотела сегодня

ничего выдавать, приберегая мысли и образы для следующей аналитики. Главным было только

то, что Александра была в пятнадцати шагах, и у журналистки было полное право

рассматривать её, ничего не боясь. Шереметьева чувствовала на себя взгляд Киры, как тёплую, мягкую руку, и понимала, что никто и никогда не вслушивался в её голос, не всматривался в неё

так, будто она – единственная на всём земном шаре женщина, драгоценность, которая если и

может быть украдена, то не может быть продана ни на одном аукционе просто потому, что

больше таких нет. Никогда она не чувствовала такой сосредоточенности на себе, даже когда за

ней ухаживал Андрей. Это ни на что не похожее волнующее ощущение – быть для кого-то

центром мира…

Когда вопросы у журналистов иссякли, и они разбежались собирать аппаратуру, Киры отлепила

себя от стены и уже сделала намёк на движение навстречу, когда в двери вошла

представительная делегация – человек десять, не меньше. Александра буквально силой

заставила себя оторваться от вопросительного взгляда Киры и обречённо пожала плечами, одновременно стараясь приветливо улыбнуться. Кира признала в вошедшем со свитой

рокочущего приветствия губернатора Новосибирской области и поняла: это надолго. Неслышно

идя вслед за уводимой Александрой, Кира мысленно чертыхнулась, но приняла решение

дождаться хотя бы сообщения. Не следовало куда-то далеко уходить, поэтому она вышла из

здания и устроилась на лавочке, стараясь не выпускать из виду центральный вход. Вряд ли

федерального министра будут выводить по закоулкам, да и вот этот огромный чёрный

автомобиль возле входа – явно местного царя…

Прошёл почти час, и Кира уже стала испытывать нетерпение, когда несколько человек на

площади засуетились: один открыл дверцу, другой быстро вернулся за руль, ещё несколько

разбежались по недалеко стоящим машинам. Двери распахнулись, из неё с достоинством вышел

губернатор, что-то горделиво рассказывающий идущей рядом Шереметьевой, за ними – ещё

человек пять, которые также россыпью бросились как раз машинам, стоявшим по соседству.

Шереметьева вскинула глаза и опять безошибочно упёрлась взглядом в Киру. Еле заметно

кивнула в ответ на беспокойно поднятую бровь, приняла руку губернатора и скрылась в

прохладной полутьме автомобиля. Кортеж немедленно сорвался с места, и Кира поняла, что

совершенно не знает, что теперь делать дальше. Этот бессловесный обмен взглядами только и

сказал, что они обе ждали встречи, но не более. Самолёт в 19.50, до вылета ещё пять часов… И

доехать до аэропорта – час… Получалось, что практически четыре часа в Новосибирске будут

пустыми. «У меня были совсем другие планы…» – проворчала Кира, доставая зажужжавшую

трубку и смотря на сообщение. Ей пришлось снова сесть и закрыть глаза, борясь с горьким, опустошающим разочарованием: «Как снег на голову. До вылета не освобожусь. Позвоню».

Кира долго бродила по набережной Оби, перекусила горячими бутербродами и отправилась с

аэропорт: ждать. Ждать, когда позвонит. Или напишет.

***

Кира вернулась в Петербург и ехала домой в задумчивости. Конечно, ей было жаль, что

разговора не получилось, но, с другой стороны, каким-то шестым чувством она понимала: всему своё время, тем более что решение никуда не делось, а только окрепло. Куда-то делось

чувство страха, только в животе было чувство, что там бьются крыльями огненные птицы, от

ударов которых всё сотрясалось и полыхало. Киру всегда удивляло, почему о сильном волнении

говорили «бабочки в животе» – у неё это были далеко не безобидно порхающие эфемерные

существа. Последний раз посмотрев на сообщение, Шалль удалила его: не стоит оставлять

ничего, что может дать повод к сплетням – этот принцип работал всегда безотказно. В голове

настойчиво крутилась одна мысль: «Я дождусь. Я обязательно дождусь».

Но Александра не позвонила ни на следующий день, ни через три дня, ни через неделю. Дарья

прислала сообщение, что улетела в Париж и вернётся только в середине июля. И каждый день

длился всё дольше и дольше, и ни тренировки, ни работа никак не могли вымотать Киру

настолько, чтобы она перестала думать.

***

Александра не звонила. Вернувшись из Новосибирска сердитая и измотанная, она постаралась

загрузить себя по максимуму. Сын уехал с Андреем и Машенькой в путешествие по Европе, и

дома было пусто и тихо. Каждый вечер, приволакивая себя с работы, после всех этих

бесконечных бумаг, встреч, совещаний, премьер, переговоров, программ, грантов, утешающих

и ободряющих встреч с различными талантами, стремящимися заручиться её поддержкой, Александра заставляла себя принять душ, поесть, а потом забиралась на диван, закрывала глаза

и держала в руках телефон, не смея нажать на кнопку. Она не знала, что сказать. Только не по

телефону. Она понимала, что то, что произошло с ней за эти три месяца, абсолютно

перевернуло и её саму, и, похоже, перевернёт и всю её жизнь. Но для этого нужно было

немного… или слишком много? Нужно было поговорить. Поговорить – и сделать. Сделать то, что могло бы потушить бушующее пламя внутри неё, то, что позволило бы ей дышать ровнее, если это теперь вообще возможно… Александра металась, чувствовала себя больной и –