не используют тебя в качестве посредника. Ты же знаешь, я предпочитаю всегда говорить

напрямую, ведь так?

Дарья облегчённо вздохнула:

– Да, конечно. А ты завтра не в Новосибирск летишь?

Кира почувствовала, как на загривке волоски поднялись дыбом, а в затылке появился медный

шарик – предвестник скорой головной боли, всегда возникающей, когда Кира испытывала

бешенство. Но Шалль смогла сдержаться и тихо спросила:

– Да, в Новосибирск. Шереметьева (Кире удалось выговорить её фамилию, не споткнувшись, только ещё раз потёрла ключицу) проводит очередную встречу, а мой редактор хочет, чтобы я

об этом написала (Не говорить же, что у неё есть личное приглашение… А редактор… Ну что ж, редактор в курсе про график…).

Воронцова довольно хмыкнула:

– Я читала у них на сайте. Кажется, это будет так же весело, как и в Казани. Вот и… мои

приятели сказали, что ты, наверное, полетишь. Хотя… Они предлагали привезти тебя сегодня за

город, на вечеринку. Может быть, ты поедешь со мной?

Брови Киры изумлённо дёрнулись вверх (опять эти загадочные «они», которые слишком уж

осведомлены для того, чтобы выглядеть просто заинтересованными!):

– Даш, ты шутишь, что ли? Я тебе доверяю, конечно, но ехать к незнакомым людям за город, когда они ходят такими окольными тропами, не зная, что им от меня нужно, – прости, пока я не

настолько свихнулась на работе. Надеюсь, я не обидела тебя?

Дарья кивнула:

– В принципе, я так и думала, я не зря говорила тебе, что ты – отшельница. И им я тоже так

сказала, но только они не поверили мне, что ли… Тем более что ты постоянно мотаешься в

командировки и по округе, встречаешься с людьми из этого круга, и, говорят, в тематические

клубы тоже ходишь…

Кира на несколько мгновений онемела: «Встречаюсь? Так, в последнее время я была в Гатчине, в Царском, в Выборге, но это по другим делам. С темными я встречалась как раз в клубе, но это

был один-единственный раз, после которого… Кажется, здесь есть что-то ещё, чего я пока не

знаю. Но я узнаю».

– Эммм… Даш, я ничего не понимаю. Может, они меня с кем-то путают?

Воронцова махнула головой:

– Да нет, тебя разве спутаешь. Тем более, что ты в своих материалах так даёшь все эти

проблемы, что даже у меня сложилось впечатление, что ты постоянно в контакте как минимум с

десятком человек.

Кира после такой тирады почувствовала в себе желание сбежать, поэтому резко поднялась и

подошла к краю террасы. С одной стороны, такая высокая оценка была приятна, с другой – это

была реальная угроза засветиться, ведь каким бы ты ни был классным журналистом, если ты не

понимаешь, не чувствуешь, тебе не удастся написать так, чтобы достучаться до другого

человека. Кира не узнавала сейчас себя: ей оказалось совершенно наплевать на то, вычислят ли

её. Гораздо важнее было осознавать, что, кажется, Воронцова тоже понимает в этой теме

гораздо больше, чем хочет сказать, и это было ещё одним открытием. Господи, Кира, ты так

слепа, невероятно просто!

Шалль достала из кармана трубку, посмотрела на неё, будто прочитав что-то важное, обернулась и посмотрела на тоже вскочившую и замершую Дарью. Подошла, тепло улыбнулась

и кивнула на трубку:

– Спасибо, Даш. Ты прости меня, но мне надо бежать, давай поговорим об этом в следующий

раз, хорошо?

Воронцова задумчиво посмотрела на Киру:

– Значит, ты со мной не поедешь. Хорошо. Но я тебя обязательно вытащу куда-нибудь, раз уж

я всё равно в отпуске.

Кира собрала свои вещи, оставила деньги для официанта, обернулась и легонько погладила

Дарью по руке:

– Спасибо, Даш, это был прекрасный вечер. Передавай привет… приятелям, пусть звонят. И ты

звони, конечно же. Мы обязательно выберемся и покутим.

Кира не стала ждать Воронцову и стремительно вышла. Всё это нужно было хорошенько

обдумать.

Такт 15

Промаявшись полночи с разгоревшейся головной болью, ставшей практически постоянной её

спутницей в последние две недели, Кира сделала себе укол и присела за компьютер: всё равно

спать невозможно, так хоть попробуем поискать хоть какую-то информацию о существующих в

Петербурге активистах. Жаль, конечно, что Даша не назвала имён, поэтому невозможно и хотя

бы догадаться, кто такие «они», почему они так таинственны и так пристально следят за

перемещениями… кого? Киры? Александры?

Через час, когда боль почти утихла, а ворох из обрывков статей и разных блогов стал

разноцветными перьями мелькать перед глазами, Кира заставила себя лечь. Рейс был вечером, и следующая ночь будет такой же беспокойной, а утром – работать… Но даже сумев забыться

тревожным сном, Кира не могла отделаться от предчувствия надвигающейся опасности –

предчувствия, которое несколько раз спасало ей жизнь.

Поднявшись сумрачной и как следует не отдохнувшей, Кира с удвоенным рвением покидала

гантели, сделала пробежку, сходила на тренировку. Сосредоточенность на отработке ударов

изгнала остатки неясной тревоги, но взамен её возникло ощущение, что на груди снова –

бронежилет, а за голенищем сапога – верный клинок. И как-то внезапно показалось, что внутри, глубоко, колки натянули струны, навис смычок, ещё секунда – и музыка полетит… Кира

мысленно кивнула: «Похоже, относительно спокойная жизнь закончилась. Вот и славно, трам-

пам-пам…».

Закинув в сумку самое необходимое для командировки, Кира вышла, закрыла дверь и постояла

на площадке, напряжённо вслушиваясь в себя и в окружающую тишину. Всегда быть настороже

– эта привычка вернулась незаметно, но властно, наполняя мышцы упругой силой и, как

говорил Честертон, «храбростью – сильнейшим желанием жить, принявшим форму готовности

умереть». Пружинисто сбежав по ступенькам, Кира пошла навстречу летнему ветру в сторону

метро: дорога до Пулково была долгой.

***

Новосибирский университет был похож на муравейник: все куда-то сновали, студенты стояли

группками возле аудиторий, тихий гул доносился отовсюду. Кира еле сдержалась, чтобы не

засмеяться в голос: конечно же, идёт сессия, и испуганные, зарёванные или победные лица – это

как раз то настоящее, что волнует студентов, и какая, к дьяволу, встреча с каким-то

федеральным министром?

Как оказалось, Кира была неправа: актовый зал был практически полон, юноши и девушки, разного вида – от богемного и вычурного до брутальных мачо, в платьях и юбках, джинсах и

футболках, рубашках и пиджаках – галдели, не обращая внимания на сновавших по залу

операторов, носящихся с камерами для подсъёмок и настырно вылавливающих отдельные лица.

Кого-то в ожидании начала уже пытали у стены, учиняя корреспондентский «допрос с

пристрастием»: кто, что, какие ожидания и что вообще вы про всё это думаете… Кира нашла

себе местечко в дальнем ряду, почти у самого выхода, и с удовольствием наблюдала за тем, что

происходит в зале, глубоко внутрь задвинув томительное ожидание выхода Великой княгини, как Шалль вдохновенно называла её в своих мыслях, чувствуя, что это – как-то очень

правильно, что ли… Ей всегда хотелось жить в те времена, быть офицером, когда «жизнь –

Родине, честь – никому»… И всегда Кира над собой горько посмеивалась: взрослая ведь уже, а

туда же – мечты, фантазии… понимая, что и сказать-то некому, кто бы понял…

И снова, как в первый раз: по позвоночнику пронёсся ветер, в голове стало гулко и пусто, в

кисти рук полыхнуло жаром, а под ключицей снова забилась, запульсировала острая и сладкая

боль: Александра стремительно прошла к сцене: сливочного цвета, свободного покроя

шёлковая блузка, кремнисто-серые широкие брюки, каблуки, шлейф кудрей. Присев за стол и

подвинув микрофон, Александра поздоровалась своим непередаваемым голосом с горьковатой