на Киру, был лучшей музыкой, и Кира внимательно слушала, наслаждаясь им и тем, что

можно без смущения смотреть на Александру, ловить огонь в её байкальских глазах, ощущать

мягкость её улыбающихся губ, получать удовольствие от плавности жестов. Шереметьева была

прекрасным рассказчиком, и её истории были остроумны и легки. Кира в ответ тоже рассказала

пару случаев из своей журналистской жизни, и оказалось, что эти два часа уже практически

пролетели.

Допивая кофе, Александра осторожно спросила:

– Когда Ваш самолёт?

– Рано утром. Мы с Димкой с «Пятого канала» собирались вечером посидеть где-нибудь, попробовать местных напитков.

Неожиданно для себя Александра призналась:

– Как бы мне хотелось составить вам компанию…

В этой фразе послышалось столько тоски, что Кира смешалась. Она не была уверена, с чем это

связано, и поэтому попыталась перевести в шутку:

– Настолько государственные дела надоели? Хотите прогулять завтра работу?

Александра криво усмехнулась и ответила:

– Можно и так сказать. Раз уж мы заговорили о работе, то что Вы планируете делать, когда

закончите эту тему? Ведь когда-нибудь она закончится…

Кира изменилась в лице. Взгляд стал твёрдым и пристальным, а кисти рук сжались в кулаки.

– Вряд ли она когда-нибудь закончится… Но в сентябре я эту линию должна завершить, обычно же проекты подобного рода выходят на осеннюю сессию, ведь так? К концу лета будет

уже понятно, к чему мы придём. В начале октября у меня командировка в Сирию.

Александра так резко побледнела, что Кира испугалась и дотронулась до её локтя:

– Что с Вами? Вам нехорошо?

Шереметьева впервые за весь вечер отвела глаза, опустила голову и стала пристально

разглядывать длинные пальцы, так аккуратно и надёжно придерживающие её руку. Ей

показалось, что после этих слов мир вокруг ослеп и оглох. Едва справляясь с собой, она тихо

сказала:

– Но там же война, и в сентябре она не кончится…

Кира помолчала, давя в себе порыв погладить шелковистые кудри, закрывавшие низко

опущенное лицо Шереметьевой.

– Да. Я знаю. Я дала согласие на эту командировку в конце февраля.

«Я же не думала, что всё так случится. И, может быть, это к лучшему, потому что я без тебя

жить не могу, не хочу, не знаю, как это теперь – жить без тебя…».

Всё так же, не поднимая головы, Александра глухо спросила:

– Надолго?

Кира пожала плечами:

– Трудно сказать. Но пока – на один-два месяца.

– Но ведь нужна какая-то особая подготовка?

– Я готовлюсь. Изучаю всё, что необходимо для понимания ситуации (экономику, этнос, религиозные проблемы и прочее), документы, традиции, способы контактов, сдала кучу тестов, мне оформляют все необходимые разрешения и удостоверения, рекомендательные письма, делают маршрут и графики пребывания и движения, будут согласованы все стыковки с

военными, с колоннами, обеспечен возможный уровень безопасности. Я хорошо стреляю,

хорошо бегаю, сейчас занимаюсь основами рукопашного боя, но я не думаю, что мне всё это

понадобится. Корпункт отлично защищён, оснащён, да и вряд ли меня выпустят на линию

огня… Это же не первый раз. Я еду вторым корреспондентом, вместе с Дэвидом Гонахом, и с

нами будут ещё операторы. Моя задача, по большому счёту, готовить двуязычные тексты. Я

умею снимать и монтировать, я умею стоять за камерой и перед ней, я умею писать и говорить, замечать и разговаривать с людьми… Тогда мне казалось, что это – хороший вариант.

– Тогда? А сейчас? – Александра подняла голову, её потемневшие от волнения, горечи и еле

сдерживаемых слёз, ставшие лазурно-изумрудными глаза уставились, казалось, прямо в душу

Киры.

Кира, не ожидавшая такой необъяснимой реакции, смешалась и коротко ответила:

– Сейчас я более чем уверена.

Шереметьева резко отвернулась, достала бумажник, собираясь рассчитаться по счёту. Кира, не

понимая, почему Александра так расстроилась, ещё раз легонько дотронулась до её локтя:

– Позвольте мне угостить Вас.

Шереметьева вскинула глаза, непролитые слёзы стояли в них. Увидев в лице журналистки

непонимание и искреннюю заботу, вздохнула:

– Хорошо. Но в следующий раз угощаю я.

Кира недоверчиво посмотрела на Шереметьеву и внутренне взмолилась: «Каждая наша встреча

заканчивается слезами, то моими, то твоими. И ты хочешь ещё увидеться? Знаешь ли ты, что ты

невозможно, невероятно удивительная… И если я позволю себе хоть на секунду задуматься, что

ты волнуешься за меня, хоть на мгновение смогу поверить в это, я не смогу больше молчать, поэтому, пожалуйста, пусть это будет обычной человеческой реакцией на войну, прошу

тебя…».

Оставив деньги на столике, Кира встала и вопросительно посмотрела на Шереметьеву. Та уже

справилась с собой, только скулы на выразительном лице затвердели, а взгляд стал жёстче и

решительней. Поднявшись, Александра уже спокойно сказала:

– Вы меня проводите?

Кира кивнула, не в силах сказать ни слова. Тоска медвежьей лапой зажала сердце, одиночество

пылающей бездной неба опрокинулось, придавило, почудилось: не тридцать лет – тридцать

веков была гранитом, стала бушующей водой и разбилась об этот гордый, слепой гранит…

Они вышли в уже совсем летние, душные сумерки, пахнущие раскинувшейся, свободной

Волгой и ландышевыми полями. Александра, не оборачиваясь, с горечью сказала в сторону

журналистки:

– Значит, я Вас спасала для войны.

Кира дёрнулась, как удара, и ответила жёстко:

– А я не просила Вас меня спасать!

Шереметьева обернулась, пылая яростью от ощущения надвигающейся потери:

– А я Вас не спрашивала!

Кира вдруг расхохоталась, увидев будто чужими глазами эту нелепую сцену, и, не

сдерживаясь, выпалила:

– Давайте Вы не будете меня убивать прямо здесь. Мне кажется, я поняла, что Вам хочется всё

контролировать, в том числе – мою жизнь и смерть. Но, к сожалению, это не в Вашей власти. И

почему вдруг Вы так обеспокоились? Вам жаль собственных трудов?

Александра моргнула, от неожиданной циничности этой тирады мгновенно приходя в себя и

уже стыдясь своей вспышки:

– Ох… Простите.

Но Киру уже понесло:

– Да, это шанс – на законных и понятных основаниях уехать из страны. Я понимаю, что эта

командировка – вполне легальный способ сдохнуть. Всё лучше, чем от кованых сапог того же

Вани Измайлова, Вы не находите? Вы сегодня мало наслушались? Вам мало насоветовали? Не

может быть, чтобы Вы были так же слепы и бездушны, как…

Александра броском пантеры метнулась к Кире и положила ладонь на её губы, и когда

журналистка от неожиданности замолчала, напряжённо прошептала:

– Ещё одно слово, и я… – и резко замолчала.

«О, Господи, ещё одно слово, и я тебя поцелую прямо здесь, просто чтобы заткнуть тебя. И

потому, что ты, оказывается, всё так же прекрасна, когда бесишься. И потому, что я не могу с

тобой расстаться просто так. И потому, что я тебя…»… Внезапно ощутив обжигающее дыхание

на своей ладони и невыразимую мягкость до этого твёрдо сжатых губ, Александра махнула

головой и резко опустила руку, но не отодвинулась:

– Не надо кричать на всю улицу, правильно?

Кира, всё ещё ошалевшая от ощущения тёплой и нежной ладони на своих губах, медленно

кивнула:

– Простите. Занесло.

Борясь с желанием обнять Киру, Александра сердито сказала:

– Я поняла. И раз уж мы говорим о таких интимных вещах, как жить или умереть, разрешите

мне один вопрос?

Кира усмехнулась:

– Хоть два.

– Спасибо. Ценю Вашу щедрость, – едко бросила Александра, чувствуя себя будто хмельной от

жаркой вспышки адреналина. – Есть кто-то, кому Вы дороги?

Кира застыла. Потом, будто из неё выдернули стержень, как-то резко съёжилась.