Но повторить эксперимент не решилась. Кашлянув, чтобы прочистить внезапно сведённое

горло, Александра тихо спросила:

– Вам кажется, что Вы – несмелая?

Кира сцепила руки и погладила большим пальцем тыльную сторону, на которой несколько

мгновений назад была кисть Александры. Шереметьева зачарованно наблюдала за этим, казалось бы, простым движением, и очередная волна жара поднялась в ней, и невыносимо

захотелось, чтобы это прикосновение было к ней, чтобы оно не прерывалось и не

заканчивалось. Сердце ухнуло вниз, напряжение снизу рванулось вверх, и Александра нервно

засмеялась, чувствуя себя одновременно и скованно, и легко.

Кира снова сомкнула руки, спрятав их между колен, и весело взглянула на Шереметьеву:

– Это очень забавно, не так ли?

Александра охнула и неловко извинилась:

– Простите! Мне показалось, что вся Ваша жизнь – сплошная смелость.

Кира удивлённо подняла бровь, но не стала уточнять, что же имела в виду Шереметьева.

– На самом деле я, наверное, трушу. У нас с Вами схожие предлагаемые обстоятельства. Я не

могу быть за или против – моя работа, по крайней мере, мне так кажется, не предполагает

склонения чаши весов в ту или другую сторону. Журналист, как и человек власти, лишён права

на публичное выражение своего мнения, по крайней мере, в таких острых вопросах. Конечно, если ты не работаешь в оппозиционных изданиях, где ты, кстати, тоже лишён права на своё

мнение, так как ты пишешь позицию своего работодателя. Поэтому, если я на этих встречах

встану и скажу, что власть не права, я обрушу и свою репутацию как журналиста, и поставлю

под сомнение объективность издания, где я работаю. Так что мы в цепях. В цепях этики, логики, трудовых отношений и прочей такой важной для карьеры ерунды. А сказать близким о

себе… Это тоже невозможно. Никогда не знаешь, кто и когда, даже ненамеренно, даже пытаясь

защитить, но сдаст тебя, и тебя просто разорвут на куски. Да, и сожгут твоё сердце в печах, как

требуют этого некоторые общественные деятели…

Александра поняла, что этот разговор нужно немедленно прекращать. Ей хотелось задать ещё

массу вопросов, но они были очень личными, и сейчас явно было не место и не время… Однако

расставаться не хотелось, и Шереметьева решила рискнуть:

– Кира, а что, если мы с Вами поужинаем где-нибудь здесь, недалеко? Я не знаю, как Вы, а я

вдруг поняла, что умираю от голода. Я сбежала от своих сопровождающих… И мне не очень

хочется к ним возвращаться прямо сейчас. Может быть, чуть позже… Вы составите мне

компанию?

Кира улыбнулась и открыто посмотрела в глаза Александры, уже привычно переводя дух, как

перед прыжком в бездну:

– С удовольствием. Я тоже сбежала. И тоже не горю желанием возвращаться.

Александра вдохнула и только тогда заметила, что в ожидании ответа задержала дыхание:

– Тогда идём на поиски приключений?

Кира засмеялась:

– Только кулинарных, я надеюсь? Идём!

Кира первая поднялась с лавочки и машинально подала руку Шереметьевой. Александра, не

раздумывая, приняла её и тут же решила не выпускать этот слиток солнечного тепла, хотя бы до

начала главной аллеи. Умом она понимала, что идёт против правил, но её тело, казалось, решило жить собственной жизнью: лёгкая, тонкая кисть с длинными пальцами и розовыми, ровными ногтями стала вдруг такой нужной, такой необходимой её руке…

Кира сначала замерла, почувствовав руку Александры в своей, едва справляясь с нахлынувшим

изнутри жаром и желанием наклониться и поцеловать эту лёгкую кисть, потом, поняв, что её не

собираются отпускать, внутренне застонала от обжигающей смеси ликования и отчаяния: «Она

думает, что ты смелая… Будь смелой, удержи её, не отпускай, не бойся взглядов, ведь это

только рука в руке… Это только для тебя значит всё на свете, не для других… Вокруг так много

слепцов, не бойся…».

Приняв решение, Кира нежно сжала пальцы вокруг кисти Александры, и на долгое мгновение

показалось, что под ноги легла не выбитая брусчатка, а дворцовый паркет, что совсем недалеко

– океанский прибой, и рядом – Великая княгиня, а сама Кира – морской офицер, недавно

вернувшийся из похода… И пусть это было фантазией, но так хотелось представить, что такое

могло быть, когда-то давно… Иначе откуда бы такое ощущение близости и родства?..

***

Дойдя до центральной аллеи, Кира аккуратно высвободила руку. Ощущение было такое, будто

сразу похолодало, и голод по прикосновениям становился уже таким пожирающим, что Кира

чуть не расплакалась. Однако осторожность, въевшаяся в плоть и кровь с детства, взяла своё, и

как можно спокойнее Кира спросила:

– Куда пойдём?

Александра взглянула на часы и сказала:

– До самолёта ещё пять часов.

И мысленно добавила: «Я бы отменила вылет и осталась с тобой, будь это в моей власти и будь

я уверена, что ты тоже этого хочешь… Если бы знать наверняка…».

– Наверное, где-то поблизости есть что-то, не знаете?

Кира пожала плечами, борясь с очередной волной остро нахлынувшего близкого одиночества:

– Я не очень хорошо ориентируюсь в Казани. Может быть, мы просто пройдёмся и найдём что-

нибудь?

– Хорошо, я совсем не против.

Некоторое время они шли, перебрасываясь незначительными общими фразами о Казани, о

командировках и городах, в которых довелось побывать за последнее время, пока не заметили

небольшое кафе «Кафедра». Зайдя внутрь, они присели за свободный столик, заказали по

шашлыку из курицы, кофе и замолчали в ожидании заказа. Кира чувствовала, что за

сдержанностью и спокойствием Александры скрывалась какая-то тревога, но выпытывать не

хотела, поэтому просто наслаждалась тем, что эта великолепная женщина была рядом, о чём-то

говорила, внимательно слушала, молчала – всё, что угодно, главное – Кира дышала и

чувствовала себя с ней необыкновенно живой. И каждый звук, каждый запах и цвет – всё

приобретало глубину и объём, становилось важным и дорогим.

Александра извинилась и отошла с телефоном. Кира любовалась плавностью походки, гордой

осанкой, когда Шереметьева повернулась, подумалось: такой профиль и такой взгляд достоин

того, чтобы его увековечили. Поймав себя на том, что откровенно рассматривает Александру, Киры чертыхнулась и буквально заставила себя отвернуться вглубь кафе, где сидели студенты,

сновали официанты, всё было как обычно, но без Шереметьевой было похоже на чёрно-белое

немое кино.

Принесли заказ, и Александра вернулась за столик. Весело глядя на Киру, сообщила:

– Мои сопровождающие весьма обеспокоены моим отсутствием. Пришлось долго рассыпаться

в любезностях, но у меня есть ещё два часа. Поэтому давайте отведаем местную кухню.

Кира кивнула, отчётливо слыша сквозь весёлость горьковатую ноту печали, и сначала

задумалась, с чем это связано, но потом решила, что всему своё время, и с чего вдруг

Шереметьева должна с ней делиться своими заботами? Эта мысль расстроила Киру ещё больше: ей безумно хотелось знать каждую мелочь, которая происходит с Александрой, быть рядом, понимать, оберегать, принимать все тайны и доверять свои, и ощущение невозможности такой

близости полоснуло по и так не заживающим ранам на сердце. Кира подумала: «Какой

удивительный вид мазохизма я практикую последнее время… Всё – рядом, всё – вместе, и

счастье, и горечь… Всего два часа. Целых два часа – вдвоём… Потом будешь рыдать!».

Кира подняла глаза на Александру, которая задумчиво продолжала рассматривать её, улыбнулась, надеясь, что её мечтания и мучения не были заметны, попробовала шашлык и

спросила:

– Вы в каждой командировке испытываете судьбу в местных кафе?

Александра рассмеялась и стала рассказывать про свои приключения с национальной кухней в

разных уголках России. Её низкий, хрипловатый голос, который так завораживающе действовал