понимаешь, это всегда непросто. Нас несколько, кто ответственен за аналитику, каждый в своей
части. Моя ответственность – это как этот закон ляжет на сферу культуры в целом. Он
слишком… ценностный, что ли… если он принимается, будет нужно его внедрять и продвигать, в том числе – средствами моей сферы. И мне нужно многое понять… прости, но сейчас я не
готова об этом говорить…
Мария Константиновна согласно покивала. То, что сказала Саша, действительно было только
верхушкой айсберга. Ей не хотелось, чтобы её дочь становилась министром культуры: современная власть была сродни новорождённой акуле, но, с другой стороны, Саша могла
многое сделать, если будет действовать разумно и осторожно.
- Хорошо. Тогда я пойду спать и оставлю тебя, чтобы ты могла подумать в одиночестве.
Пожалуйста, береги себя.
Когда мама вышла, Александра присела обратно на диван. Машинально выпила чай и
направилась в свою комнату. Вместо того, чтобы лечь и отдохнуть, Шереметьева включила
компьютер, вышла в сеть и набрала в поисковой строке название таблеток, которое прочитала в
квартире журналистки. Она изучала аннотации к лекарству, его назначение и мрачнела всё
больше и больше. Наконец, Шереметьева закрыла поисковик, открыла флэшку и снова стала
просматривать файлы, которые получила от своих помощников. Эти файлы касались Киры
Шалль. Александра просматривала содержимое и пыталась сопоставить время и события.
Итак, что мы имеем. Детство не трогали. Один из известных университетов, факультет
журналистики. Блестящее знание английского и французского. Великолепные рекомендации.
Тележурналистика. Радиожурналистика. Совмещение направлений. Горячие точки: Чечня, Дагестан. Редактор портала. Подкасты. Главный редактор. Фриланс. Опять журналист
федерального СМИ. Редактор плюс фриланс. Президентский пул – три года. Сразу после
выборов – опять фриланс, сейчас – контракт с Би-би-си. Закрученная карьера. Практически ни
дня передышки, постоянно работа, работа, работа… Никаких личных связей – ни гражданского
брака, ничего… Интересно, почему она ушла из пула? Президент тот же… может, ухудшение
здоровья? Может быть… Понятно, почему раньше я её не видела, она ушла до моего
назначения… Отзывы коллег… Стиль, слог, выдержка, сдержанный юмор, чувство момента, гиперработоспособность, профессионал, сверхобязательность… Лучший напарник. Такое
чувство, что это фантастический очерк, а не история человека. А как же слабости? Как же
ошибки и проколы? Либо они незначительны и полностью перекрываются профессионализмом
и личными качествами, либо слишком глубоко упрятаны. Не может быть такого безупречного
журналиста в наше время. С кем-то же у неё есть или были конфликты? Хотя… я не хочу этого
знать. Если будет нужно, я сама спрошу. А то мои помощники выкопают что-нибудь, не дай
Бог… И ни слова нигде о личной жизни, надо же… Как же она мне-то открылась? Я тоже
хороша: бац – и в лоб. Хотя… Может, это журналистский ход такой? Нет, глупости какие, не
похоже… И кстати, здесь нет истории про нападение… Странно. Мирный знал, например. Но
не включили в справку. И не надо. Господи, я даже вспоминать об этом не хочу! И забыть не
могу тоже… Что же мне с тобой делать, Кира?
Александра долго сидела перед экраном в раздумьях, снова и снова просматривая документы.
Лишь когда начало светать и улица завозилась, просыпаясь, убыстряя ритм, Шереметьева
забралась на диван и задремала.
***
Кира проснулась, когда за окном воздух стал прозрачнее, и первые лучи пробивали себе дорогу
сквозь пушистые облака. Немного поворочалась, распластавшись под уютным пледом, потянулась мягко и осторожно. Поискала рукой телефон, который обычно всегда клала с собой.
Не нашла, приоткрыла глаза. Зажмурилась, прогоняя остатки сна, опять открыла глаза, уже
полностью проснувшись. Ещё полежала, вспоминая прошедший вечер. Прогулка с Покровской
и её спутницами была недолгой: видимо, всё ещё преследуя свою цель, Ляля затащила всех
на квартиру редактора Дергунова. Валька как-то сразу по-детски обрадовался, был такой
трогательный в своём гостеприимстве, всё предлагал что-нибудь выпить, немыслимые какие-то
сыры, закуски собственного приготовления, и как-то нервно косился на Лялю. Кира сдерживала
усмешку, потому что прошлый опыт общения с политиками и журналистами более высокого
класса позволяли ей буквально на уровне «нюха» вычислять отношения и ситуации. Покровская
оказала Кире неоценимую услугу, сказав, что хочет посмотреть фотографии, из чего легко
делался вывод, что эти двое – не в одной упряжке, потому что если бы они работали вместе, то
такого прокола бы не было, они бы жадно ждали реакции собственно Киры. Значит, Покровская
сама хотела посмотреть и понять, можно ли использовать эти материалы. Хорошо, хотя бы эта
часть понятна.
Валька смутился и стал оправдываться: был после работы на набережной, увидел Киру, министра, ну, и нащёлкал немного… Кира пустила в ход своё обаяние, шутила с Дергуновым, остро и легко флиртовала, отчего сорокалетний одинокий редактор краснел, заикался и
смущался, но фотографии показал, а это сейчас было главное. И – ничего особенного. Наиболее
чёткое фото – когда Шалль и Шереметьева стояли напротив друг друга, конечно, непростительно близко, но всё же без физического контакта. Кира пристально, как чужие, изучила лица на фотографии и мысленно поставила себе высший балл: ни в движении, ни в
выражении глаз не читалось ничего, кроме уважительной заинтересованности. Лицо
Шереметьевой было взволнованным, она жестикулировала, но тоже нельзя было предположить, что между ними есть что-то большее, чем просто работа. Несмотря на остроту и двойственность
ситуации, Кира наслаждалась этой фотографией Александры.
Остальные фото были смазанными и между фотографом и Кирой с Александрой постоянно кто-
то попадался. Кира впервые была рада тому, что на праздниках всегда много людей.
Журналистка попросила разрешения у Дергунова списать себе эти фотографии, и по тому, что
он доволен вниманием, утвердилась во мнении, что Валька не при чём. Краем глаза при
просмотре фотографий Кира наблюдала за Покровской. Её интерес был неподдельным, но с
каждой фотографией энтузиазм угасал. Видимо, эти фото были не тем, что она ожидала, но это
было как раз хорошо. Шалль не стала провоцировать Лялю, спрашивая, что же она имела в
виду, когда говорила столь странно на набережной, в этом уже не было необходимости.
После того, как фотографии были скинуты, Покровская стала активно настаивать на том, чтобы
все пошли в ночной клуб, отвязываться. Кира знала, что за этим последует: разговор наедине, потом выяснение отношений, обиды и скандалы, а на это у неё уже не было сил. Головная боль
уже разгрызла всё, что ей было доступно, и стремилась выйти наружу, и нужно было успеть до
того, как этот зверь вырвется и натворит дел, поэтому журналистка дошла со всеми до метро, попрощалась и уехала.
- Как вышла на улицу, помню. Как дошла – не помню. Но если я проснулась в своей постели, всё не так плохо. Что ж. Значит, опять всё повторяется. Надо немного поберечься, если не хочу
закончить жизнь в каком-нибудь дворе, попав на нож очередному вояке или просто получив по
голове… Будем беречься. Надо вставать.
Кира дошла до прихожей, вытянула из сумочки телефон, посмотрела – восемь утра. Восемь –
так восемь. Положила телефон обратно на тумбу и заметила одинокий лист бумаги, прижатый
карандашом. Взяла. Прочитала. Опёрлась спиной о стену. Ещё раз перечитала. Сползла по стене
на пол. Ещё раз перечитала. Посидела с закрытыми глазами, держа листок в ладонях. Открыла
глаза. Ещё раз перечитала.
- Не может быть. Что это? Я брежу? Схожу с ума? Ты была здесь? Как ты тут оказалась? Как
