слышать мелодии военных лет и очередные героические истории было уже тошно, поэтому

Шереметьева включила диск с оркестром Спивакова и просто впитывала музыку, пока

километры асфальта покорно ластились под колёса.

Виртуозное исполнение любимой музыки – Бах, Моцарт, Щедрин, Брамс – стало маслом на

бушующие волны, и на какой-то момент Шереметьевой показалось, что можно уже

возвращаться. Знакомые улицы тёплыми огнями просияли в наступающей ночи, и осталось

совсем немного до дома, когда вдруг… Александра притормозила, уловив очертания знакомой

фигуры. Это, действительно, была Кира, но… Девушка шла очень странно: нетвёрдой

походкой, пошатываясь, одной рукой она касалась стен дома, а вторую прижимала к лицу. В

свете фар и фонарей было заметно, что в прижатом к лицу кулаке развевается шарф, который, как теперь Александра отчётливо поняла, тогда, вечером, был на голове.

Шереметьева испугалась. Она не понимала причины, но предполагала, что что-то случилось.

Александра завернула во двор Кириного дома, выскочила из машины и побежала к углу, из-за

которого как раз аккуратно – другого слова не нашлось – вышла журналистка. Шереметьева

подошла и только тогда увидела в падающем свете подъездного фонаря, что платок, который

Кира прижимала к лицу, был почти насквозь промочен льющейся из носа кровью, а Кира шла

очень сосредоточенно, стараясь, видимо, чтобы ни одной капли не попало на распахнутую

куртку. Александра почти вплотную приблизилась к Кире, услышала лёгкий запах алкоголя, но

не было похоже, чтобы девушка была пьяна.

- Кира? – шёпотом спросила Александра, смиряя свой собственный ужас.

Шалль не ответила. Прошла несколько шагов, кончиками пальцев касаясь шероховатых стен, и

после этого только произнесла до дрожи очень тихим и нежным, спокойным голосом, очень

медленно, выдыхая через каждое слово, казалось, обращаясь в пустоту:

- Тьмою здесь все занавешено, и тишина, как на дне... Ваше Величество, Женщина, да неужели – ко мне?..

Казалось, Кира не заметила, кто рядом с ней кто-то есть, потому что всё так же невидяще она

касалась пальцами стен, всё так же старательно прижимала к лицу окровавленный платок и всё

так же целеустремлённо, но будто бы по зыбким болотным кочкам, мягко переливаясь с пятки

на носок, двигалась к своему подъезду.

Шереметьева, ошеломлённая и испуганная, не нашла ничего лучшего, как идти рядом и

вслушиваться в глухой речитатив строк Окуджавы, который отмеривал каждый шаг:

- Тусклое здесь электричество, с крыши сочится вода, Женщина, Ваше Величество, как Вы

решились сюда? О, Ваш приход – как пожарище, дымно и трудно дышать. Ну, заходите, пожалуйста, что ж на пороге стоять. Кто Вы такая? Откуда Вы? Ах, я смешной человек...

Кира дошла до подъезда, прислонилась спиной к стене, всё так же медленно и сосредоточенно

достала из кармана ключи, открыла дверь и, сильно обхватывая перила, стала подниматься

наверх. Александра поняла, что Кира не видит её и не реагирует на её присутствие, потому что, пытаясь поддержать и помочь, ощутила под пальцами железные мускулы, выскальзывающие

из рук и застывающие в последнем усилии, и отступилась, потрясённая волей. А Киру, казалось, заклинило на последних строчках, она их повторяла снова и снова:

- Просто Вы дверь перепутали, улицу, город и век… Просто…

Александра дошла до двери квартиры вместе с Кирой и опять поразилась, насколько точными, скупыми и выверенными были движения, и была в этой отточенности какая-то обречённость.

Казалось, Кира вообще не открывает глаз, но – опять же кончиками пальцев – чувствует, что и

когда нужно сделать. Шалль, опираясь плечом на дверной косяк, ощупала замочную скважину, вставила ключи, открыла дверь, за которой сразу же засветилось приглушённое сияние, и

перелилась в квартиру. Александра вошла следом и прикрыла дверь, успев поймать Киру за

руку, когда та пошатнулась.

Журналистка несколько мгновений стояла, будто ловя равновесие, потом неуловимым жестом

вывернулась из поддерживающей руки, сделала несколько плывущих шагов и скрылась за

одной из распахнутых створок.

Александра, не понимающая, что нужно делать, застыла столбом в прихожей, мысленно

отметив, что свет загорелся по всей квартире, но как-то странно: он был будто «подвёрнутым», очень нерезким, и, как оказалось, шёл из стеновых панелей, расположенных на уровне пояса.

Всё обозримое пространство квартиры было устлано толстенными сливочными мягкими

коврами. Шереметьева оглянулась в поисках выключателя и обнаружила, что клавиши – тоже

ниже, чем это принято. Очень странно и непривычно…

Вздохнув, Шереметьева разулась и тихо подошла к открытой двери, из-за которой слышались

звуки воды. Кира стояла на коленях перед ванной, держа голову под струёй воды. Потом очень

плавно сняла полотенце, прижала его к лицу. После этого очень аккуратно вынырнула из куртки

и, казалось, автоматически сложила её, затем её руки двинулись к вороту рубашки, расстёгивая

одну пуговицу за другой. Глаза Киры, всегда такие яркие, электрические, были практически

закрыты, в свете ламп под глазами были явно видны настоящие синяки, как от ударов, но было

незаметно, что Киру били. Губы были искусаны, и даже сейчас было видно, что Кира, двигаясь, закусывает нижнюю губу. У Шереметьевой перехватило дыхание, когда Кира спокойно и

непринуждённо, будто в одиночестве, сняла с себя клетчатую сине-белую рубашку, обнажившись до пояса, и опёрлась спиной на панели, закрывающие ванну.

Александра смутилась, но потом зашла и села перед Кирой. Кровотечения больше не было, лицо девушки, очень бледное, каждые несколько мгновений напрягалось в усилии, желваки

ходили по скулам, делая их резкими и жёсткими.

- Кира? Кира, что?.. Как могу помочь? – Прошептала Александра, взяв в руки тонкую кисть

девушки с длинными ровными пальцами.

Кира не отвечала какое-то время, но потом прошептала, очень по-детски:

- Голова… Больно… - и запрокинула голову назад, будто зажимая затылок в холодное железо.

Шереметьева растерянно сидела перед ней, согревая холодные пальцы в своих руках, и

судорожно думала, чем можно помочь, когда Кира вдруг отняла руку и, всё так же не открывая

глаз, с низкого крючка взяла чёрно-белый платок и медленно завязала его на голове, стянув

узлом. Потом всё так же точно, медленно, скупыми движениями будто вывернулась из джинсов

и положила их рядом с собой. Теперь она сидела только в носках и трусиках из белого хлопка.

Александра поймала себя на мысли, что, несмотря на всю нелепость и странность, любуется

телом сидящей перед ней девушки: оно было… литым, что ли, под тёплой смуглой кожей, которая даже на вид казалась бархатистой, переливались мускулы, но они не были какими-то

сверхъестественными, высокая небольшая грудь, плоский, даже какой-то втянутый твёрдый

живот, узкие длинные бёдра, ровные икры и узкие ступни с длинными ровными пальцами…

при взгляде на Киру приходило два сравнения – породистый скакун и упругий в своей

плавности дельфин, и это было для Александры… таким захватывающим, что она просто

забывала вдохнуть.

Поняв, что откровенно наслаждается обнажённым телом сидящей перед ней Киры, Александра

смутилась до слёз, покраснела, резко встала и вышла в коридор, подошла к выходной двери и

уже взялась за ручку, чтобы уйти, но остановила себя. Как можно уходить, если человеку

настолько плохо? И что с того, что она всегда восхищается античной скульптурой, а Кира как

раз была тем, с кого можно было ваять… Да что я как подросток, впервые попавший в античный

музей… что же делать-то сейчас?

Вопрос разрешился сам собой: Александра почувствовала за спиной движение, обернулась и

увидела Киру, которая передвигалась по коридору на четвереньках, очень сосредоточенно и