как раз узаконенная травля. Да, они могут убить, и их наверняка оправдают.

– Почему Вы так думаете?

– Почему? Александра Дмитриевна, мне иногда кажется, что Вы совершенно не знаете

предмета этого закона. Вы же читаете прессу?

– В общем, да, когда есть время, я пробегаю по новостным заголовкам, но, по большей части, обзоры прессы готовят мои помощники.

– И чего они касаются? Реальной жизни или Вашей деятельности?

Александра смутилась под жёстким и неожиданным напором.

– Да, они отражают срез нашей деятельности.

– То есть хронику преступности Вы не отслеживаете?

– Ммм… К сожалению, нет.

– Ну так вот буквально на днях человек, зарубивший топором гея-начальника вроде бы за

сексуальные домогательства, избежал длительного тюремного заключения. Прокуратура, а

затем суд сочли, что мужчина подвергся воздействию «длительной психотравмирующей

ситуации». В итоге он был приговорён к ограничению свободы на срок один год и два месяца.

– Как так? За убийство?

– Да, за убийство. Я не понимаю, как так вышло, и почему взрослый человек, если его

действительно домогались, просто не уволился, а пошёл на убийство. Но сам факт – год и два

месяца – за человеческую жизнь – меня ужасает. Фактически, государство уже сейчас даёт

отмашку: бей геев, спасай Россию.

– Кира, но это же… Это же невозможно?

– Скажите это судье. Скажите это родителям убитого. Скажите это вдове убитого.

– Вдове? Так он был женат?

– Если верить прессе, то был.

– Так он же гей?

– Разве это доказано? Это так сказано в той же самой прессе. Никто же со свечкой не стоял.

Просто сам факт: убил гея – можешь рассчитывать на снисхождение – вот это явно читается во

всех материалах.

Александра почувствовала тошноту, набережная поплыла перед глазами, и она сильнее

ухватилась за твёрдую, надёжную руку Киры. Кира слегка повернулась и спокойно приобняла

Шереметьеву, смиряя порыв подхватить её на руки.

– Александра Дмитриевна, посмотрите на меня. Тихо, тихо, всё хорошо, я рядом, откройте

глаза.

Шереметьева нашла в себе силы посмотреть на Киру. Уцепившись за внимательный, спокойный

взгляд, Александра несколько раз глубоко вдохнула. Заметив, что Шереметьева приходит в

себя, Кира поняла, что стоит так близко, что ещё чуть-чуть, и их объятие многие сочтут

откровенным. Несмотря на жёсткий разговор и болезненную тему, Киру охватил огонь от

самого сердца до кончиков пальцев. Внутри всё будто свернулось в тугую пружину, и

потребовалась вся выдержка, чтобы не погладить Шереметьеву по распущенным волнами

шёлковым волосам, не смотреть с диким вожделением на нежные губы, не запустить руки под

пальто и видневшуюся под ним шёлковую стального цвета рубашку.

Кира отступила на шаг, всё ещё придерживая руками Шереметьеву и молясь про себя, чтобы та

не заметила едва не вырвавшуюся наружу страсть.

– Александра Дмитриевна. Тут рядышком открылось летнее кафе, может, зайдём?

Голос Киры был огненно-низким, и страстные обертоны не успели в нём раствориться.

Шереметьева ощутила это подсознательно, будто под кожей у неё загорелись звёзды. Ей вдруг

стало жарко и почему-то стыдно за собственную дурацкую реакцию. Конечно, это могут быть

последствия шампанского, и она сколько угодно может списывать всё на него, но ей отчётливо

стала ясна причина – это был животный, дикий страх, страх потерять едва обретённого

близкого человека. В том, что Кира неожиданно и мгновенно стала для неё дорогим человеком, сомнений уже не было. Нужно было только понять, что теперь делать с этим ощущением, но об

этом, как говорилось в известном старом фильме, «она подумает завтра», а сейчас ей просто

необходима дистанция и хоть немного трезвости ума.

Александра отстранилась от поддерживающих рук Киры и огляделась. Увидев кафе, она

властно положила руку в перчатке на Кирин локоть и молча и сосредоточенно потянула Киру в

том направлении. Вдвоём, но каждая в своих мыслях, они подошли к пластиковым стульям.

Кира, опять же по привычке заботиться, подвинула стул для Александры, получив в ответ

недоумённо-благодарный взгляд и тут же смешавшись.

– Простите, я…

– Не нужно. Спасибо, Кира. Это удивительно и приятно, такую заботу практически уже нигде

не встретишь.

Александра произнесла слова благодарности мягко и тепло, глядя Кире прямо в глаза и в

очередной раз поражаясь их удивительному цвету – они были сине-фиолетовыми. Под этим

взглядом Кира вспыхнула и, пробормотав что-то вроде «я сейчас вернусь», отошла к стойке.

Через пару минут она вернулась с двумя чашками горячего кофе.

– Спасибо, Кира. Это как раз то, что нужно.

Несколько минут они сидели в молчании, думая каждая о своём, не глядя друг на друга.

Постепенно фарфоровая бледность лица Александры потеплела. Александра заговорила, и в её

голосе была слышна воронёная сталь, будто Шереметьева приняла какое-то окончательное

решение.

– Простите, Кира. Просто то, что Вы рассказали, подтвердило мои опасения. Но всё-таки

вернёмся к нашему разговору. Если нужно, Вы можете записывать, я понимаю.

Эта прозвучавшая сталь больно резанула Киру, но журналистка не подала виду. Эти несколько

минут молчания Кира размышляла, что могла заметить и понять Шереметьева в те несколько

мгновений, когда Кира практически бесстыдно обняла её, и было ли что замечать… Кира

подумала, услышав резкость, что её далеко не дружеская поддержка оскорбила Шереметьеву.

Тело странно онемело, в виске появилась тупая боль, но разговор только начался, и его теперь

нужно закончить во что бы то ни стало. Потому что следующей встречи, судя по всему, не

будет.

Кира чувствовала, что лёгкость прогулки улетучилась, и её сердце упорно и медленно тяжелело.

- Начнём всё-таки с трудных вещей. Что Вы знаете о самоубийствах среди школьников, над

которыми насмехаются сверстники? И дело даже не в том, что насмехаются по реальной

причине. Есть ребятишки, которые просто выглядят, скажем, «не так», как принято, и их

обвиняют в нетрадиционной ориентации. Или же эти дети ещё не понимают, что с ними

происходит. Или есть такие, кто уже понимает. Но насмехаются жестоко над всеми. Кто-то

борется. Кто-то начинает доказывать. Но дети слишком хрупки, и есть те, кто ломается. И

тогда они прыгают с крыш, режут вены, всё, что угодно, лишь бы уйти от острых жал

презрения, от плевков и побоев. Реальных плевков и побоев. И никто не может помочь этим

детям. Особенно если их ориентация действительно нетрадиционная. Кому они могут

рассказать, что с ними происходит? Никому. Есть закон о запрете пропаганды гомосексуализма.

Школьные психологи, если они есть в штате, вряд ли могут его нарушить и приободрить детей, что-то объяснить им. А что они им объяснят, если они сами, в лучшем случае, не очень

понимают природы подобного? У нас в стране больше правды говорят о причинах

преступности… Извините. Вот такой большой вопрос…

- Я понимаю. У Вас есть статистика по самоубийствам? Точнее, по причинам?

Кира горько усмехнулась:

- Смеётесь? Скорее, доступ к таким данным должен быть у Вас. Практически всегда родители

скрывают, если есть предсмертная записка и там есть хотя бы намёк на подобное. Я надеюсь, что такой учёт ведётся всё-таки специалистами полиции… Потому и спрашиваю. Я знаю, что

такие случаи среди суицидов у детей нередки, но знаю из неофициальных источников, скажем

так, и не знаю, насколько это верно.

Александра задумалась. То, что говорила Кира, было похоже на правду. И горячность, и боль, с

которой она это говорила, очень сильно отзывались в ней. И она не знала, что больше всего ей

сейчас нужно: утешить Киру, которая, судя по всему, тоже прошла через это, прекратить