– Не смейте их так называть! – сердито перебил Катин. – Не уподобляйтесь «Юнкерской газете»! Этих людей мы называем «гостями».

– Прошу прощения… Но в данном случае гости сами виноваты. Вчера они обокрали дом тамошнего священника, вот люди и возмутились.

– А откуда известно, что кражу совершили гости?

– Кто ж еще? – Суперинтендант пожал плечами. – Пока за околицей не возник лагерь саксонцев, в деревне краж не случалось.

Министр вздохнул.

– Я вижу, это еще не всё?

– Так точно. Вчера принца вновь освистали на улице. А стены Гартенбурга с утра обклеены вот этим…

Вагнер протянул листок с неряшливой гравюрой. На ней трое оборванцев в тюрингских шапках насилуют белокурую женщину в гартенляндском кружевном чепце. Рядом принц Карл-Йоганн, похожий на хорька, говорит: «Потерпи, милая!» А медведь с точкой на лбу, первый министр, воздымает лапу к надписи: «Это естественные права личности!»

– Вот вам последствия давешнего инцидента с женой пекаря.

– Но мы же выдворили виновных обратно в Тюрингию!

– Этого недостаточно. Подле каждой такой афишки собираются люди. Лица у них такие, что, боюсь, не закидают ли принца камнями. Попросите его прекратить поездки верхом. Только в карете. А вам, господин барон, я настоятельно советую вовсе не выходить из дворца… Листовки печатают в типографии господина Зальца. Запретить ему делать это мы не можем, но попробуйте с ним поговорить.

– О чем? – хмуро спросил Катин.

– Он все-таки солидный человек, рыцарь, отец семейства. Объясните, что на такую картинку глазеют мальчишки. Им нет дела до политики, их привлекает непристойность. Поглядите, как смачно у бабы нарисованы стати.

– Хорошо. Попросите господина Зальца сделать мне визит.

Попрощавшись с суперинтендантом, Луций вернулся к чтению годового доклада, приготовленного вторым министром бароном Драйхандом для отчета перед ассамблеей.

Согласно пространному документу, дела в экономике шли превосходно. За истекший период государственные доходы выросли на два с половиной миллиона, таможенные сборы – на тридцать пять процентов, осенняя ярмарка собрала вдвое больше купцов, чем весенняя, «Гартенбанк» увеличил активы на семьдесят процентов и готов выплатить вкладчикам пятнадцатипроцентные дивиденды. Строительство университета обходится дешевле, чем предполагалось, ибо из-за войны очень упали в цене строительные материалы. Нынче строят в одном Гартенлянде, в прочих землях лишь разрушают.

Войне, длящейся вот уже пятый год, в докладе посвящалась отдельная статья. Хоть это нигде прямо не говорилось, но между строк читалось, что барон Драйханд очень ею доволен. Деньги, товары, хорошие мастера со всех сторон стекаются в гартенляндский оазис, зеленеющий средь пепелищ, а спрос на зерно, мясо, сукно и фураж все время возрастает. Конечно, нейтралитет обходится недешево, писал Драйханд, ибо теперь приходится оплачивать два прусских полка и два австрийских, но издержки от войны в несколько раз перекрываются прибылью. Есть все основания рассчитывать, бодро докладывал министр, что новый 1761 год окажется еще более доходным.

И ни слова о проблеме «гостей». Ведь это не забота второго министра.

Да, в результате реформ и нейтралитета бывшее Обер-Ангальтское княжество достигло процветания, особенно заметного на фоне всеевропейского разорения, но возникли последствия, которых совершенно не предвидели благомысленные преобразователи.

Земной рай отличается от небесного тем, что расположен на земле и небо ему не принадлежит. Когда оно затягивается черными тучами, на чудесный сад обрушивается ураган.

Первое время в Европе потешались над ангальтскими чудачествами – всеми этими юнкерами-башмачниками, рыцарями-шляпниками и баронами-купцами. Но довольно скоро соседи и проезжающие увидели, как разительно жизнь Гартенлянда отличается от других земель. Там спокойно, зажиточно, чисто, привольно, невероятно низкие подати, прекрасные дороги, повсюду строительство и благоустройство – тем, кто попадал в этот край, не хотелось оттуда уезжать.

И некоторые предпочитали остаться. Потом стали прибывать новые, с семьями и скарбом, – чтобы пересидеть в мирном месте до окончания военных невзгод. Пока это были люди обеспеченные и способные сами за себя платить, гартенляндцы только радовались. Но война всё не кончалась, ее пожар разгорался пуще, опустошая новые территории, и в Гартенлянд потянулись беженцы из сопредельных государств, иногда целыми деревнями. Повсюду разнесся слух, что добрый принц Карл-Йоганн никому не позволяет умереть с голоду, дает несчастным пищу и кров. Возник один лагерь из наскоро сколоченных балаганов, потом второй, третий, десятый.

Наплыву голодранцев в княжестве никто не обрадовался. Кому понравится, что рядом селятся нищеброды, которые тебе завидуют, свинячат, воруют, да просто сбивают цену на труд!

Весь последний год в Гартенлянде полыхали ожесточенные споры – что делать с так называемыми гостями.

Принц и первый министр ратовали за гуманность и милосердие, ассамблея заявляла протесты, и общество было на ее стороне.

Радикальная «Юнкерская газета», а в последнее время и умеренная «Рыцарская» каждый день печатали новости о безобразиях, чинимых пришельцами. Уличные листовки и лубки призывали людей не надеяться на правительство – брать дело в свои руки. Была, правда, и третья газета, «Баронская», поддерживавшая официальную позицию, но это скучное издание мало кто читал.

Оптимистичный доклад не исправил Луцию испорченного настроения. Нужно было что-то решать, и быстро, иначе обитатели земного рая разнесут его к черту. Пронеслась и тут же была с негодованием изгнана крамольная мысль: рай возможен только под самодержавным управлением всемогущего Бога, а ежели там станет распоряжаться ассамблея райских представителей, получится чепуха.

Но часы прозвонили одиннадцать раз, и министр немного повеселел. Это было время, когда к нему приходила пить кофе Беттина после того, как позавтракает с августейшей четой.

Появилась она и сегодня, сразу после одиннадцатого удара, неизменно пунктуальная.

– Что их высочества? – рассеянно спросил Луций, когда кофешенк удалился и они остались наедине.

– Как всегда. Воркуют. Свежие, нежные, сладкие, как две вазочки воздушного крема, – сказала несентиментальная фрейляйн. – Одно из преимуществ «белого брака» состоит в том, что супруги никогда не видят друг друга неубранными, не слышат, как обожаемое существо храпит иль пускает ветры. Утром выходят из своих спален к завтраку разряженные и благоуханные, да восхищаются, какие они прекрасные.

И мы могли бы каждое утро вместе завтракать да восхищаться, подумал Катин, но вслух ничего подобного произнести, конечно, не осмелился. Два с половиной года назад, набравшись смелости, он все же сделал высокочтимой подруге предложение. Лучше было не вспоминать, как она ему ответила…

– Что, плохо? – спросила Беттина, взяв со стола скверную афишку. – В стране уже восемнадцать лагерей. Это больше десяти тысяч человек. Дело закончится большим кровопролитием. Сколько раз повторять: оттягивать решение нельзя.

– Знаю…

– Отчего же вы не поговорите с Ганселем?

– Не могу. Это будет ударом в спину, предательством. Завтра, в первый день нового года, он собирается выступать перед ассамблеей. Вся речь – о великих принципах человечности, ради которых должно нести жертвы. Боюсь, его ошикают – те самые люди, которые ему всем обязаны… Если еще и я его покину… Я единственная его опора. Я его друг.

– Вы первый министр, – строго молвила фрейляйн. – Кому вы служите – государю или государству?

– Обоим!

– Но если государю потребно одно, а государству – противоположное? Каков будет ваш выбор? Помните наш разговор о том, что плох правитель, который любит своих друзей больше, чем свою страну? То же можно сказать и о министре. Если вы любите Ганселя больше, чем страну, поступите честно: останьтесь верным другом, но тогда покиньте правительство. Иначе вы все равно получаетесь предателем – тех самых граждан, которым присягнули служить…