Он увидел, что не может жить как раньше. Мир переменился. Многие привычные вещи стали восприниматься по-другому. И даже знакомая сцена Мельника из “Русалки”, услышанная им по радио, отозвалась в сердце ощущением необратимой беды. “…Она кинулась в реку…вдруг сильные крылья к плечам приросли… Теперь свободно летаю, теперь я вороном стал. Люблю клевать на могилах…” - повторял он про себя, и вязкое чувство, замешанное на жалости и ярости, все сильнее терзало его и принуждало к безумным поступкам.

В версию несчастной любви он не верил с самого начала. Не было ни посмертной записки, ни другого намека, и долгие месяцы он пытался докопаться до подлинной причины трагедии. И однажды, уже в армии, когда на глаза попался старый учебник по истории СССР, он решил, что ответ найден. Ведь накануне смерти сестра получила по истории тройку. Вот и причина. И он удивился, почему сразу об этом не догадался - ведь доселе проницательность его не подводила. “Это убило то, - прозвучала в голове полузабытая фраза. - Книги убивают людей”.

На второй день побывки он пошел к учителю истории, тщедушному старику Якову Абрамовичу Иванову. Адрес он знал, поскольку еще пионером ходил туда со всем классом поздравлять “историка” с Днем Победы. Сначала хотел взять с собой отцовский охотничий нож, но потом передумал и взял кусок капроновой веревки. “Справлюсь”, - подумал он.

И не повезло - оказалось, что давно уже недужный человек умер два месяца назад…

Возвращаясь назад, он с отвращением подумал, что не смог бы задушить отвратительного старика, похожего на сморщенный гриб. Месть должна быть красивой. И ударить ножом бы не смог, потому что с детства не терпел крови.

…Там, в армии, все было как на другой планете. Мысли его постепенно избавились от хаотичных метаний. Оказалось, что возможно, и даже очень просто совершать поступки, которые на гражданке были бы невозможны. Парадоксально, что исчезло сдерживающее чувство ответственности за то, что раньше определяло правила жизни, а здесь оказалось несущественным. И отношения между людьми строились не по закону, а по интуитивному чувству удобства существования. Общество в казарме не было самодостаточным по сути, оно питалось от внешнего источника, который то почти иссякал, то приходил высокой волной, и совершенно отпадала необходимость думать о соразмерности усилий для поддержания постоянного порядка, а на смену пришли совершенно новые лихие устремления. Мир не рухнет, даже если рухнет казарма, потому что внешний мир большой, инертный и самообновляемый.

Служба была такой, какой и должна была быть у него. Отец, известный ученый, помог неплохо устроиться. Команда подобралась интернациональная - русские, корейцы, узбеки, чеченцы. Днем служили как приходилось, вечером отдыхали как умели. Чеченцы держались особняком, по вечерам кучковались в столовой, где молча курили анашу. Верховодил у них горбоносый Саид, слегка кривоногий и низкий ростом, но жилистый, широкоплечий и чуть ли не самый веселый среди мрачных земляков.

Однажды вечером, когда по обыкновению чеченцы сидели в столовой, туда вошел один из корейцев попить чаю. Другие предпочитали в такое время не появляться, а если уж вошел - бери быстро, что надо, и уходи, пока не начались проблемы. Кореец же задержался, да еще окинул компанию быстрым взглядом. Чеченцы насторожились. Саид грубо подозвал вошедшего. Тот замялся, но подошел. Слово за слово, и кавказцы так отметелили сослуживца, что того увезли в санчасть. На следующий вечер два десятка корейцев стояли на площадке перед столовой. Чеченцы вышли, и в них полетел град увесистых булыжников.

…Он видел, как главарь корейцев, невысокий коренастый сержант с труднопроизносимым именем, уж готовился торжествовать победу, как налетевший вороном Саид сильно ткнул его заточкой в горло, и тот упал, пытаясь поймать что-то невидимое перед собой, но руки неловко промахивались, и кореец замер, обильно смачивая землю кровью.

…Когда явилась спецгруппа, буза была в самом разгаре, пылали складские помещения, и кое-где недвижимо лежали тела с раздробленными головами и переломанными ребрами.

Разбушевавшуюся толпу с трудом усмирили, но несколько особо активных зачинщиков бесследно исчезли.

…Ночью, когда он возвращался в казарму из наряда, путь преградила темная фигура.

- Слюшай, дрюг, - Саид положил ему руку на плечо. - Виручай, дорогой. Я вижу - ти свой. Дэньги нужны.

Он давно уже стал равнодушен к материальному. И теперь не только дал Саиду денег, все, что были в заначке, но пожертвовал и свой физкультурный костюм, и напоследок посоветовал ехать не в райцентр по шоссе, а в сторону турбазы, где можно легко поймать машину.

Интуиция его не подвела. Дорога на райцентр в это время, как потом выяснилось, была перекрыта.

А недалеко от турбазы нашли труп шофера-частника, чьи “Жигули” обнаружились позже, у склада железнодорожной станции.

Узнав, что стал косвенной причиной смерти ни в чем не повинного человека, не испытал никакого сожаления. Его посетило лишь знакомое чувство злорадства, которое испытывал теперь, когда читал в газетах сообщение об очередном природном катаклизме или преступлении. Каждое событие такого рода, думал он, справедливо распределяет несчастья среди населения.

После демобилизации он первым делом привел в порядок доставшуюся в наследство избу в глухой тайге: бревна изнутри обшил оргалитом, оклеил обоями, вырубил декоративный кустарник вокруг, залил бетоном дорожки и сменил аляповатую резную калитку на современную металлическую решетку. Получилось вполне цивилизованно, и если бы были в наличии соседи, то наверняка бы ахали и завидовали. Но дом стоял на отшибе, а по пути к Вежакорам располагался лишь затерянный в лесу раскольничий поселок. А дальше - небольшая деревня, где жили местные дикие люди. Ни те, ни другие беспокойства причинить не могли.

В старинном дубовом сундуке лежало множество удивительных вещей, знакомых еще с детства. Особенно ему понравился прекрасно сохранившийся старый английский плащ. Он надел его и удивился, насколько тот оказался впору, и даже не захотелось снимать. Потом достал из сундука книгу, подаренную когда-то деду заезжим ученым-иностранцем, которого дед за глаза называл Черным Джентльменом, и углубился в ее изучение. Рукописные буквы разбирал с трудом, но оторваться не мог, и когда, утомленный, погрузился в забытье, ему привиделось, что в него воплотилась душа того самого Черного Джентльмена, и теперь он свободен и недосягаем, как таинственная черная птица.

…Все та же картина. Крошечные и одинаковые, как оловянные солдатики, пионерки в белых блузах и красных галстуках салютуют знамени дружины. Он всегда представлял это с высоты птичьего полета. И хотел раздавить мелкие фигурки, но они растеклись сквозь пальцы.

Он поднялся, еще находясь в бреду навязчивого полусна, но к груди уже подкатывала знакомая вибрация. Видение дразнит, а энергия неприятия лжи питает душу и мозг.

На большой таежной поляне он обнаружил палатки, а потом в лесу чуть не наткнулся на группу старшеклассниц в тренировочных костюмах. Утром он сел в лодку, чтобы проверить тайник. Когда вошел, сразу заскрежетал зубами: кто-то здесь побывал совсем недавно. Так и есть - из сундучка исчезла книга и мешочек с золотым песком. В подвал не попали - не заметили дверцу. Золото было немного, невелика потеря. Но книга, книга! Как они посмели?! Сейчас, когда он почти разгадал ее скрытый смысл, пришлые силы воспрепятствовали, оборвали едва начавшийся полет. Кто-то хочет войны.

“Девки приходили, соплячки, это не пацаны были, - догадался он, - вещи не разбросаны, а расставлены по-новому. Кто вас прислал? Хотите порадоваться, что перехитрили меня? Нет, я запрещаю вам радоваться, и заявлю о себе”.

Он успокоился, все приобрело ясность и порядок.