Палисадник выглядел трогательно: рассады овощей, небольшие кустики с плодами и клумбы цветов. Прямо как у нас в деревне, честное слово! Встретила нас сурового вида старушка, раскуривающая кубинскую сигару. Приняла вещи и проводила в комнату.

Комната была небольшая. Паласы на полу, кровать с балдахином, окно чуть ли не на всю стену, открывающее вид на океан и множество фотографий птиц на стене.  Мать легла отдыхать, а я решила прогуляться в сторону океана.

И вот, я стою на побережье, зарывшись ногами в песок. Сколько времени прошло… Теперь уже не жарко и людей значительно поубавилось. Безлюдный пляж зимой — территория романтиков и художников. Вот, даже какая-то парочка идёт. По щиколотки в воде, смеются. Прошли мимо меня и скрылись в городе.

Я наедине со стихией. Тут нет дельфинов, я это уже давно поняла. И больше в воду меня не тянет.

Стала приходить на этот пляж каждое утро и каждый вечер. Будь моя воля, спала бы здесь, но холодно.

Мать уехала, как только убедилась, что я хорошо устроилась. Я взяла с неё обещание, что она не даст ни нового адреса, ни нового телефона моим друзьям и знакомым. даже если они хорошо попросят.

В гостинице из персонала были только несколько поваров, садовник и горничная. Горничная, к слову, была самой молодой — ей было около пятидесяти. Останавливались тут в основном пожилые люди да творческая интеллигенция, да и то не так часто. Так что в гостинице всегда было тихо, и эту тишину нарушал лишь гомон птиц и шум прибоя. Персонал был добрым, приветливым, меня не обижали, кормили и одевали, а я взамен убиралась и стирала одежду. Мои руки огрубели и я после нескольких лекций от горничной научилась стирать вручную, развешивать одежду при сильном ветре, выколачивать пыль из ковров, драить полы с огромной скоростью и доставать тряпкой до самых труднодоступных мест.

Расписание вяло следующих друг за другом дней было следующим. Встаю с рассветом. Прихожу на пляж и любуюсь восходящим солнцем, кричащими в небе белоснежными чайками и блестящей гладью воды. Спохватываюсь, иду на завтрак. Ем печенье и пью чай. Убираюсь. Ближе к обеду горничная гонит меня в прачечную. Стираю одежду вручную, на это уходит не один час. Успела накачать себе мускулы. Развешиваю бельё сушиться и неизменно опаздываю к обеду. А то и вовсе его пропускаю. Тогда меня поджидает тарелка остывшего супа и кружка чая. После обеда скучаю на крыльце, пока меня не гонят опять протирать полы, потому что оказалось, что где-то я плохо вытерла. Потом опять скучаю, стараюсь не смотреть на море. Ужинаю панкейками или макаронами, запиваю чаем. После ужина иду на пляж и сижу там до ночи. Ложусь рано.

К концу зимы, а если быть точнее, то 1 марта, когда солнце светило особенно ярко, я взглянула на себя в зеркало и мне показалось, что прошло 20 лет. Когда я успела так состариться? Единственное, что меня связывало с собой прежней — это черная шляпа, к которой я пришила резинку, тем самым окончательно закрепив её на своей голове. Волосы я либо убирала под шляпу, либо завязывала в хвост, черное не носила, одеваясь в основном в белое в горошек платье горничной, которое мне было до середины голени. Кожа была не смуглой, а скорее сероватой. Волосы свалялись и запутались. Лица давно не касалась косметика, оно обветрилось и осунулось.

Я убежала из гостиницы, будучи не в силах вынести это. Услышала, как горничная кому-то говорит:

— Ладно, не ворчи, старый. Не видишь, молоденькой плохо?

О, да. Я была молоденькой. Только 18 лет. Когда у меня был день рождения? Я забыла. Кажется, в январе. Или он будет?

Мимо меня прошла девочка. Джинсовая юбка, кожаная куртка, кудри, собранные в хвост и золотые серьги. Я спросила:

— Сколько тебе лет?

— Восемнадцать… — пролепетала она.

Я прыснула в кулак. Девочка поспешила уйти. Ровесница. А по виду не скажешь! Мне смешно и грустно одновременно.

Бреду по пустынному пляжу, оставляя следы. Опять никого нет, да и кому в голову взбредет идти на пляж в такую рань? Разве что мне.

На фоне лилового неба восходит солнце, освещая оранжевым спокойные воды. Ветер дует мне в лицо. Соль, водоросли, рыба. Вдали кричат чайки. Холодный песок и пёстрые ракушки. Равномерный плеск волн и белая пена. Вспомнилась сказка Андерсена про русалочку, из-за любви к принцу ставшую морской пеной. Не так уж это и плохо. Очень даже красиво и романтично. Но если выбирать, то я бы предпочла быть дельфином.

Чьи-то тёплые руки, обнимающие мой стан. Горячее дыхание и касание мягких волос. Запах острых приправ. Мягкое тело и учащенное биение сердца. Дежавю.

— Я пытался тебе сказать, но не мог. И не уверен, что сейчас смогу, — услышала я голос Дейла, — Хоть и хочу. Ты бы знала, как.

— А ты спой, — посоветовала я.

Ну здравствуй, девица со шляпой. Ты меня не забыла?

Палата, где жила ты, всё пустует уныло.

А я что? А я ещё помню, я твой преданный друг.

Только лишь друг? Скажут: «забудь», ну, а вдруг?

Стучи — и я открою, заберу твою боль и раны обмою.

Зови — и я, словно шавка, побегу за тобою.

Не веришь? Ты думаешь, брошу, убегу, хлопнув дверцей?

Я за тебя разобью хоть чашку, хоть тарелку, хоть сердце.

— Дурак, — сказала я, — Я не приму такую жертву. Жить с мыслью о том, что я уцелела только благодаря смерти другого? Да и зачем тебе? Ты молодой… Веселись.

— Я люблю тебя, — сказал он.

— Глупый, — прошептала я, — У тебя ещё тысячи таких будет. Зачем тебе некрасивая и больная уборщица?

— Ты была первой, кто не оттолкнул меня, — сказал он, — Так глупо, да? Так помешиваться на людях… Сначала отец, теперь ты. Но, в отличии от отца, ты не назвала меня ошибкой природы.

Я вырвалась из его объятий и побежала вдоль пляжа. Он бросился за мной.

— Ты действительно думаешь, что я тебя брошу в таком виде?! Думаешь, я не вижу, как ты страдаешь?! — кричал он.

Повалил меня на песок, перевернул и поцеловал. Я не стала ни отталкивать его, ни отвечать. Спустя несколько секунд он оторвался.

Внезапно я поняла, что мы больше не на пляже. Мы в болоте, увязаем в черной жиже. Грязь залепила глаза и я ничего не вижу. Черная кровь жжётся, пылает. Скоро я скроюсь в ней и тёмные воды сомкнутся над моей головой. И самое страшное в том, что я этого даже не увижу.

Меня рвет на части, рвёт на зефир и борей, на сон и явь. Но я не различаю ни того, ни другого. Ещё бы: всё тело пылает.

Это всё?

Воспоминания мелькают, как в калейдоскопе, перемешиваясь между собой. Терзают кошмары, впиваются своими гнилыми зубами. Тысяча превращений в секунду — где это видано? Я дракон и золотой змей, я космический зверь и старый, покрытый паразитами кит, я засохший цветок и сгоревшее дерево, я подстреленная птица и сломанная кукла. Меня кидает по тоннелям и катакомбам, я Тесей без Ариадны, давшей ему клубок, я Орфей, взглянувший в глаза мёртвой тени Эвридики. Я гений ужастиков, зовущий через романы на помощь, но получающий лишь премии  и овации. Я тот, кто провалился темной ночью в яму в пустыре, но не разбившийся. Всё же моё тело не нашли. Перед тем, как потерять сознание, я смотрела в чьи-то погасшие глаза, не имея ни малейшей возможности пошевелиться.

Тысячи жизней и тысячи кошмаров. Они не тянулись долго, как у Отступницы, но перекрикивали друг друга, накладывались, выворачивались наизнанку и извращая собственную суть, и всё это совершалось с огромной скоростью. За фальшивыми жизнями потерялись мои воспоминания. Я пыталась вспомнить моё имя, но в голове возникали лишь имена тех, чьи кошмары я видела. Да и кто это — я? Не было ли это очередным кошмаром?

Царапины на руке заболели. Вырисовывали имя. Странно, разве они не зажили?

Клэр.

Точно. Я Клэр. Я всё вспоминаю и из последних сил сражаюсь с кошмарами.

И тут Дейл хватает меня и рывком вытаскивает. Это было так легко? Смехотворно легко. Я смеюсь. Напомнило случай из детства, когда я чуть не утонула в пруде. Тогда глубина мне казалась немыслимой, но потом, когда меня вытащили, я увидела, что-то было мелководье.