Волны принесли ракушки. Спиралевидные. Яркие. Ребенком я часто собирала их и подносила к уху, думая, что слушаю песни русалок. И сейчас я взяла ракушку и поднесла её. Но я ничего не услышала. Лишь оглушительную тишину.

Позади себя я услышала звуки шагов. Я оглянулась. Безликие бедуины шли к кромке воды и пошли дальше, погружаясь в воду по щиколотки, по колено, по пояс, по грудь, по горло. А потом и вовсе исчезали где-то вдалеке на фоне бледного горизонта. Нескончаемый ряд водяных леммингов. Меня они не замечали.

Когда я проснулась, моя постель была мокрая и вонючая. И вообще всё вокруг провоняло чесноком и медикаментами. Клэр поспешно выкинула бычок в окно, открыв форточку. Меня обдало морозной свежестью зимнего утра. На стекле вновь узоры, а сад вновь запорошило белым. Снег сыпется с ветвей. Клэр поправила шляпу и пошла блевать в сортир. Она уже второй день там запирается, и я слышу каждый звук.

Я прислонилась к батарее. Отопление тут неважное, батарея покрыта слоем многолетней пыли. Я заглядываю за неё. Там виднеется надпись, размытая, будто её кто-то попытался стереть.

Подарю тишину. Звони: 00000.

Я многозначительно хмыкаю.

Зои тоже в инфекционном отделении. В городе тоже эпидемия. Несколько человек умерло. В больнице нарастает атмосфера, как в инфекционке. Холодно даже возле батареи. Даже чай всегда холодный. Если приглядеться, можно увидеть ледяные узоры на стенах и пар изо ртов и носов людей. Казалось, само здание стонет голосом метели и гула. Но психиатр сказала, что ничего такого не замечает, разве что пациенты стали более вялыми.

А потом началась групповая психотерапия с родителями. Психотерапевт решил наладить мои отношения с родителями, сказав, что токсичные отношения между родителями и детьми — серьезная и очень распространенная проблема, являющаяся причиной или одной из причин многих ментальных заболеваний. В первую очередь, нужно было вылечить отца от алкоголизма. Но он уже состоял на лечении в какой-то клинике. Мы много беседовали, но было видно, что родители смотрят на это сквозь пальцы. Психотерапевт по началу был воодушевлен, но потом его энтузиазм быстро сошел на нет и терапии приобрели рутинный характер. А потом я ходила на групповые терапии с другими подростками, которые столкнулись с похожей проблемой. А потом арт-терапии, трудовые терапии. Терапии, терапии, терапии. Гуманное отношение, социальная реабилитация, ручки, строчащие что-то в черных блонотах, накрахмаленные халаты, пахнущие лавандой, обои с цветочками, пыльные окна, приглушенная музыка Всё это было настолько вычурно и нелепо, что я не запомнила практически ничего.

А потом кое-что произошло. Ближе к концу декабря. Очень холодным днем. Да, тогда был полдень. Полупустая палата, свет люстры, отражающийся в стекле и Клэр, надвинувшая на лицо шляпу. Она лежала, не шевелясь. Она вторую неделю такая вялая. В спячку, что ли, впадает?

Меня вызвали к психиатру. Я уселась на мягкий диван и вопросительно посмотрела на женщину.

— Радуйся, тебя выписывают!

— Чего?

Я так и подпрыгнула. А потом втянула голову в плечи. А потом пнула ножку дивана и чертыхнулась от боли. В стекло что-то ударило. Наверное, снежок или птица какая.

— Ну, не прямо сейчас, конечно. Ориентировачно через неделю. Так что готовься.

Дыхание перехватило. Во дворе залаяла собака. Послышался ор подвыпившего охранника. В коридоре кто-то истерически засмеялся. Послышались чьи-то тяжелые шаги над нами.

— Здорово, правда? Не придется тебе лежать здесь. Нормальная еда, встречи с друзьями, вечеринки. И свобода?

Птицу выпустили из клетки. Птица не знает, куда лететь.

— Я рада. Правда, рада.

— Что ж, это просто замечательно! — психотерапевт всплеснула руками, — Я даже удивилась, что ты так быстро выздоровела. Нет, серьезно. Обычно подобные тебе выздоравливают месяцами. А ты… Прямо чудо какое-то.

— Да. Чудо.

— Но всё же у тебя вполне может быть рецидив. Так что будь осторожна и по мере возможности избегай стрессовых ситуаций, — она пригнулась ко мне, приблизив своё лицо к моему, — По секрету вот что тебе скажу: твои родители очень токсичные. Съезжай ты от них. Они вытягивают у тебя все ресурсы. На человека очень сильно влияет его окружение, многие комплексы и ментальные расстройства возникают именно из-за деструктивных отношений.

— Хорошо.

Я встаю с дивана и выхожу из кабинета. Иду по длинному полутемному коридору. Пыль и снег летят из-под моих шагов, стены пестрят полупрозрачными узорами, а окна запотели. Казалось, там, за толстым холодным стеклом лишь кромешная тьма, мертвая, ледяная и густая. Густая, как кисель. Кисельная ночь. Смешно.

В коридорах стало тихо. На скамейке лежит на животе человек неопределенного пола. Черные волосы свесились сосульками, в них запутались голубоватые лепестки. По стенам пляшут тени, откуда-то слышится плач, плавно переходящий в завывание. Пахнет кашей вперемешку с лекарствами. Очень плохо пахнет. Я есть не стала. В животе засосало. Голова закружилась. Я не слышала звука своих шагов. Опять гул в голове.

Так просто? Так быстро? Раз — и всё? Раз — и здание выплевывает меня. Раз — и дверца открывается. Её петли не смазывали никогда. Да и некому. Птичка вылетает. Но куда? Явно не к чернильное небо — пристанище блеклых фонарей. Вниз? В пустоту?

Я не знаю, кто я. Я не знаю, куда мне идти. Я одна. Мой панцирь разрушен, я стала мягкотелым крабом. Я на бескрайнем пляже, полным опасных хищников и бесконечной неизвестности.

Кто я? Сандра? Кто такая Сандра? Я смотрю на свое отражение в стекле. Может, это и не моё отражение. Нет, серьезно. Кто это? Кто это девочка со свалявшимися волосами, впалыми глазами, бледными потрескавшимися губами? Кто эта девочка с дырявыми зубами и выпадающими волосами? Кто эта девочка с торчащими костями? Я? Неужели это я? Смешно.

Сколько её лет? 80? 90? А может, 100? Или больше? Она похожа на дряхлую старушку. Разве что волосы не седые. Разве этой девочке 17? Да я скорее поверю, что черепахи летают.

Я прислушиваюсь. Нарастает гул. Гул проводов. Одинокий гул. Не слышу его голоса. Марка нет. Он пересек хрустальный мост, который рассыпался в пыль после него.

Я одна, и мне делается очень страшно. Я пытаюсь закричать, но не слышу своего собственного голоса. Даже хрипа. Я подношу руки к лицу и их не вижу. Мне страшно. Мне очень страшно. Я превращаюсь в средоточие ужаса.

— Зачем они уходят в море?

Я вздрагиваю. Я не в силах повернуться.

— Умирать, — пытаюсь я сказать, но опять ничего не слышу.

— Почему ты не пошла с ними?

— Я слишком живая.

— Врёшь.

— Не вру. А ты кто?

— Ищи меня в исчезнувших коридорах и на заросших тропах. Ищи меня между утром и ночью. Ищи меня в настенных рисунках и на пожелтевших страницах.

— Я одна из вас?

— Что-то между да и нет.

— Это как?

Ответом мне было молчание. Я повернулась к говорящему, но увидела лишь тьму в дальнем уголке.

— Не приближайся ко мне.

Я не послушалась. Шаг. Еще шаг. Ближе. Ближе. Я чуть ли не вплотную к нему стою.

— Тень?

— Если коснешься меня, умрешь.

— Я родилась мертвой. Не смеши меня.

— Ты безбашенная. Люблю безбашенных. Я бы забрал тебя с собой, но Грань отвергает тебя. Очень жаль. Ты бы могла покорить миры. А пока — прощай.

Кто-то плеснул мне воду на лицо. Я закашлялась и резко вскочила, от чего потемнело в глазах. Надо мной свесились санитары и медсестры.

— Бедняжка, — покачала головой миловидная тетенька, — Так измучена.

— Наверное, это от голода. Гляди, какая худая, — сказал усатый бугай, — Покойная бабуля бы откормила её.

— Ты посмотри, какие синяки. Наверняка ночами не спит, якшается с этими психами, — проворчала безбровая бабуська.

— Что случилось? — спросила я.

— Ты в обморок хлопнулась, — сказал бритоголовый санитар.

— Точно с припадочными гуляешь ночью, — продолжала бабушка.

— Больше слушай этого охранника полоумного, — хмыкнула короткостриженная санитарка, — Да он бухает не просыхая. Мой папаша, черт его дери, сошелся с ним, такой же чокнутый.