— Осенью тут у всех обострение, — тихо сказала она мне, — А перед Хеллоуином ещё хуже.

В столовой вновь подавали кашу и сыроватые котлеты. И жирный (!) чай. Я сидела в одиночестве. Элли уже поела и куда-то ускакала. А Элис с утра кашляла и пошла к дежурным медсестрам. Габриэль подсела к девушке на инвалидной коляске, с синими короткими волосами и челкой до середины лба. Ко мне подсел парень, рисующий половые органы. За руку он притащил грозного вида девушку.

— Освоилась тут, Задающая Тупые Вопросы Невообразимая Тупица С Волосами, Похожими На Солому? — он отпил глоток от кружки с жирным чаем и принялся за набросок с женскими половыми органами.

— Ты всё-таки запомнил? Вот делать тебе нечего…

— А чем тут ещё заняться? Только рисовать половые органы и спорить с санитарами, — он тыкнул локтём в девицу, — Её зовут Жюли. У неё индейские корни, но родилась она во Франции. Хранит 200 пар носков.

— Приятно познакомиться, — любезно сказала я, — Меня зовут Сандра.

Девушка так злобно зыркнула на меня, что я втянула голову в плечи.

— Привет, бабуиновая задница, — она ослепительно улыбнулась, — Приятно познакомиться, пошла ты ко всем чертям собачьим.

— Это ещё чего за дела? — я закатила глаза.

— Это она всегда так, не злись на неё. Она просто хотела сказать, что рада познакомиться.

— Прошу меня извинить, тупая ты свинья.

— Это даже забавно, — глупо хихикнула я.

— Ничего забавного нет.

Я взглянула на рисунок. Он так быстро его закончил?

— Это чьи?

— Твои.

— Ясно.

— Я ещё нарисовал того придурка, но он выбросил и наорал на меня. Ну, придурок же, что с него взять.

Я покосилась на календарь. Всего одна неделя. А потом я увижусь с тобой. Надеюсь.

====== О фонариках, снеге и мертвецах ======

За несколько дней до Ночи, Когда Все Двери Открыты, выпал снег. Это было странно: бархатисто-черное южное небо и белые хлопья снега, опускающиеся на ещё не завядшие цветы. Траву накрыло холодное покрывало, которое, впрочем, быстро растаяло. Взрослые говорили, что будут аномальные холода. Очень, очень странный год выдался, во всем странный. Но теперь пейзаж за окном отражает моё состояние: унылое серое небо и медленно кружащиеся снежинки.

Ночью мне приснился странный сон. Поле, занесенное снегом, и бумажные фонари, поднимающиеся к небу. И кругом темнота, пронзительная и грустная, и лишь тусклый белое свечение фонарей, одних за другими покидающими умирающую землю. Я попыталась схватить один, но он растаял, как дым. Я кричала им, чтобы они подождали (зачем я кричала это фонарям?), но они все равно поднимались и исчезали в чернильных небесах. Всё меньше и меньше их становилось, а потом я и вовсе осталась одна. Куда ни посмотри, везде колющий снег и ночная темень, да теперь пустое небо. И так везде, и так будет всегда. Я одна не улетела.

Я проснулась и обнаружила слёзы на своих щеках. Кровать Габриэль рядом была пуста, а Элли задувала свечу, не обращая внимание на ворчание Элис.

— Что такое? — сонно спросила я.

Она многозначительно посмотрела. Последние приготовления?

— Мне приснилось, что бумажные фонари улетали в небо, а я осталась одна. Одна-одинёшенька на этой земле.

— Просто ты не фонарик, — сказала она.

— Увы.

Я вновь посмотрела на календарь. Осталось 5 дней.

— А где Габриэль?

— В инфекционном отделении, — ответила Элис, — Простыла. Нефиг было в одной майке и шортах на холоде шастать.

Дни таяли, как воск горящей свечи, а ночи были темными и тоскливыми, я не могла уснуть и только слушала, как холодный заунывный ветер завывает в трубе. Снег был белым, а небо было черным. А внутри меня была черная дыра, которая затягивала всё. И скоро она затянет меня. только пусть побыстрее, я так устала от этой агонии. Может, в Ночь, Когда Все Двери Открыты Марк затащит меня в мир пекла и горящей серы и мы вместе будем бесконечно гореть. Может, хоть тогда я почувствую хоть что-то, отдаленно напоминающее эмоцию. Может, тогда я возненавижу Марка или заплачу. Хоть что-нибудь. Дайте мне понять, что я жива.

— Ты не слишком режь, — говорила Элли, — А то в Клетку посадят. Там ещё хуже. Я не хочу такой судьбы для тебя, я не хочу такой судьбы вообще ни для кого.

—  Что мне Клетка! — -глухо рассмеялась я, — Я итак будто в клетке. Что мне тишина и одиночество, когда я это испытываю каждый день?

— Там минуты таят, там часы останавливаются. Клетка съедает всё, в том числе и тебя. Сначала ты разбиваешь кулаки о стены. Потом ты разговариваешь сама с собой. Потом ты сходишь с ума от скуки. А потом всё смешивается, и ты уже не понимаешь, есть ты или нет. Есть ли люди или нет? Ты умерла, или все вокруг умерли?

— Я об этом каждый день думаю. Хотя нет. Я знаю: я мертва.

— Тогда смысл себя резать?

— Не знаю. Чтобы воскреснуть?

— Дождись Дня, Когда Все Двери Открыты. Тогда ты воскреснешь.

И я ждала. Считала дни, часы, минуты, секунды. И мне казалось, что этого дня никогда не наступит, я так и застряну в этом промежутке мучительного ожидания. Без снов и боли. Тикали часы, шуршали сухие листья за окном, убираемые ржавыми граблями, завывал ветер в трубах, топали сверху множество ног и гремели склянки с лекарствами. И каждый звук бил мне по ушам, но я не чувствовала ни боли, ни злости. Только скуку. Значит, вот что ожидает мертвых? Скука? Да уж.

А маслянистый чай и полужидкая каша ещё больше удручали меня. Люди вокруг приходили и уходили, болтали, кричали и смеялись, и мне казалось, что я накрыта прозрачным куполом. Я была в стороне от всего этого, лишняя на празднике жизни. Мертвецу нет места среди живых. В Ночь, Когда Все Двери Открыты я вернусь туда, где мне положено быть. В страну вечной зимы, где нет никого и ничего, где всё давным мертвом умерло и замёрзло.

— Я скучаю, — говорил Том, — Леа хочет приехать к тебе, но ей некогда.

— Ну да. Некогда. Экзамены. Учеба. Да.

— Я правду говорю. Она тоже скучает.

— По мёртвым не скучают. Их вещи сжигают.

— Ты не мертва. Ты жива. И я люблю тебя.

— У тебя есть мои фотографии?

— Да. Одна даже сейчас со мной.

Он вытащил скомканную фотографию Мы оба на заросшем лугу, с обгоревшей кожей и волосами. Это было так давно, что я сомневаюсь в реальности этого воспоминания.

— Когда выйдешь отсюда, сожги её. И смотри, как она тлеет. А пепел развей по ветру.

— Зачем ты так со мной?

— Я ещё не договорила.

— Слушаю.

— И больше никогда сюда не приходи. Забудь дорогу сюда. Забудь моё имя. Я умерла. Нет, я родилась мёртвой. Может, я и были когда-то, но больше меня нет. Я — невидимое пятно.

В его глазах показались слёзы. Они скатились по веснушчатым щекам. Но возражать он не стал. А просто поднялся, поправил помявшийся халат и ушел. Молча. И я поняла: навсегда. Знаете, что было самое смешное? То, что он не внушал мне отвращение, я не злилась на него. Но и не жалела. Как и всегда, мне было никак. При мысли об этом я рассмеялась. Если прислушаться, то в моём смехе можно было услышать крик и помощи. Один его услышал.

— Чего на помощь зовёшь? — ко мне подошел парень, которого я встретила, когда только попала сюда. Тот самый, что рисовал в воздухе фигурки.

— Я умерла, — я рассмеялась, а из глаз брызнули слёзы. Впервые. Правда, смешно?

— Ну, это не беда.

— Я мертва. И никогда не буду живой. Я много думаю об этом, но не чувствую ни страха, ни отчаяния.

— Откуда у мертвеца могут взяться эмоции?

— Вот и я не знаю.

— Тебе не о чем жалеть. Ты и живой-то никогда не была, не с чем сравнивать.

— И что мне делать?

— Умирай дальше.

— А ты живой?

— Нет, конечно. Иначе я бы не не услышал твой крик.

— Но его все слышали. Только пялились на меня.

— Смех слышали. А крик нет. Его слышат только мёртвые.

— А ты ждёшь Ночи, Когда Все Двери Открыты?

— Я не жду, я мертвый. Как мёртвый может ждать?

— Я же жду.