Ни дрожжи в голосе, ни слез, ни ярости, ни удивления. Вообще никаких эмоций. Будто фильм пересказывает. Жуть какая-то.
— Тогда меня просто не стало. Я умер вместе с ней. Потому что без неё меня нет. И сейчас меня нет.
— Тогда с кем я сейчас разговариваю?
— А я откуда знаю? — пожал он, — Может, у тебя галюльки. Не зря же тебя сюда отправили.
Я прикусила губу. Страх сжал моё горло своими холодными, липкими от пота пальцами. Голова начала болеть.
— Я не плакал на её похоронах, когда меня спрашивали о ней, я отвечал спокойно. Меня же нет, как я могу грустить? Да и особо-то меня не трогали. Мы никому не нужны были. Это была школа для никому не нужных детей. Я не откликался на имя и фамилию. Я вообще удивлялся, откуда они взяли этого мальчика? Чего это они разговаривают с пустотой? Меня же нет.
Монотонный, будничный тон. Как будто рассказывает рецепт маринования огурцов.
— А я мертва. Я с самого начала была мертва. Наверное, я ещё больший мертвец, чем Марк.
Он взял меня за руки и вручил помятый цветок.
— А что за школа? Где она?
— Грин Хиллз. Коррекционная школа.
— Да, слышала о такой. Мать меня туда отдать хотела, когда меня едва не оставили на второй год.
— Не суйся туда. Знаешь, какой девиз этой школы? «Если мир не принимает меня, то я не принимаю мир. Если меня считают гадом, то я стану гадом». Изломанные игрушки ополчились против хозяев. Они как бродячие псы, израненные, грязные, повидавшие множество драк. И эти драки привили им кровожадность.
— Возможно, мы даже чем-то похожи,
— Не похожи. Ты мертва, а они агонизируют. Люди говорят, что здесь плохо. Но в Грин Хиллс ещё хуже.
— А что за девушка, которой ты дарил ветку?
— Она носила цветы на её могилу. А когда Февраль назвали шалавой и чокнутой, то та влезла в драку. Кстати, это одна из причин, по которой она попала сюда. Она из моей школы.
— Ты действительно считаешь, что тебя нет? Но ты говоришь. И рассказываешь. «Я», «меня», «моя».
— Я не считаю. Меня нет.
— Тогда с кем я разговариваю?
— Я не знаю! — заорал он, — Меня нет! Нет меня! Я исчез вместе с ней! Меня никогда не существовало, её никогда не существавало! Были мы! Двое! Сиамские близнецы, разоединенные ржавыми ножницами. Но теперь нас нет. А ты — мертвячка, разговаривающая сама с собой.
— В базе данных есть твои данные.
— Нет там никаких данных. Меня нет.
Он отбрал у меня цветок и, резко развернувшись, потопал по заросшему неухоженному загону заднего двора.
— Оставь его, у него деперсонализация, — я почувствовала мягкую теплую руку на своём плече и запах лаванды, — Это несчастный ребенок. Его отец сидит в тюрьме, мать употребляет наркотики и ненавидит сына, потому что его отец бросил её беременную. Хотя, они то сходятся, то расходятся. И мать считает, что виноват в этом сын, потому что он был незапланированным.
— Прямо как я.
— Он учится в коррекционной школе. Из-за травмы головы у него затруднения в обучении. В той школе такие же дети, как и он: дети преступников, наркоманов, алкоголиков. Беспризорники. Пропащие. Безнадёжные. Конченные. Каких только эпитетов я не наслушалась про них. А то, что это из-за родителей, которые обращались с детьми, как с мусором, никого не смущало. И то, что эти дети стали такими частично из-за того, что взрослые считали их сбродом, их тоже не волновало. Легко махнуть рукой на ребенка. Труднее вытащить его их этого омута.
— Не все дети хотят выкарабкиваться.
— Когда ты на самом дне, у тебя нет ни сил, ни надежды выбраться. И поэтому нужен кто-то, кто тебя вытянет. Кто-то, кто поверит в тебя. Так можно было бы предотвратить поломку множество жизней и множество преступлений.
— Вы очень наивная. Тот, кто рожден на дне, с него не выберется, ведь это его родная стихия. У змеи крылья не вырастут.
— Удачное, конечно, сравнение человека со змеёй. Именно из-за таких, как ты, люди и ломаются, озлобляются на весь мир.
— А из-за таких, как Вы, не наказывают преступников, жалеют их. Детство, болезнь… Не всегда человек становится плохим из-за давления внешней среды. Внутреннюю тьму не вырвешь из себя. Разве что вместе с мясом.
— Видимо, мы никогда не поймем друг друга. Ты настоишь на своём, а я на своём. Так что сделаем вид, будто этого разговора не было, и разойдёмся. Тебе на завтрак пора.
Я рассеянно глядела ей в след. Из-за лучей утреннего солнца казалось, будто вокруг её головы был нимб.
====== О заточении и новых секретах ======
— Ну что, тебе стало легче?
Том смотрит вниз, его руки сцеплены на коленях. Он нервно прикусывает губу.
Мне снится, как мы падаем пропасть. Только вдвоем. А внизу поджидает пламенная бесконечность. И сквозь бурю боли я слышу его голос, нашептывающий мне о любви.
— Я разобью твоё сердце на тысячу мелких осколков.
И он всегда равнодушен, всегда похож на мертвеца.
— Сгинем в холодном огне. Сожжем хрустальный мост. Открой своё сердце тайнам безграничной пустоты.
Иглы терзали меня. Тысячи, миллионы игл. Казалось, они были везде. Они даже пробирались сквозь сны.
— Ну да, мне стало легче. Кажется, лекарства помогают.
— Вот и отлично. Я могу придти через неделю?
Нет, ты не можешь. Ты напоминаешь мне о нём. Уходи, уйди, покинь мою жизнь. Стань лишь размытой фотографией, обрывком старых выцветших воспоминаний. Поди, поди прочь! У тебя такой же взгляд — наивный, доверяющий, любящий. Твои ласки как хлыст для меня. Нет, не улыбайся. Исчезни. Растворись, рассыпься на атомы.
— Конечно, буду ждать.
Он встаёт и целует меня в лоб. Его губы холодны и одновременно обжигающи. Голова болит так, что хочется оторвать её. Словно мои мозги поместили в мясорубку. Он уходит, а я с облегчением вздыхаю.
Вечер. Цветущие кусты. Мягкая полутень. Двое сидят, отвернувшись друг от друга. Влюбленные, робко тянущиеся друг к другу. Так непривычно. И так глупо. это были мы? Никто из нас тогда не знал, чем всё обернётся. Марк, о Марк, не надо было срывать с меня маску. А если бы того разговора не было? А если бы я ответила «да»?
— Ничего уже не изменишь. Так и должно было случится. Сладостное разрушение…
— Замолчи!!! Заткнись, просто заткнись, а то я проткну барабанную перепонку!
— Ты думаешь, это тебе поможет?
И он смётся. О, я знаю этот смех. Беззаботный и веселый. Будто он смеётся над очередным бородатым анекдотом.
— Мешает, да? — сочувственно спросила сзади стоящая Элли. Откуда она тут взялась?
— Ещё как, — пожаловалась я, — Покоя от него нету.
— Не пытайся просить помощи у халатов. Они запрут тебя туда…
— Это куда же? — усмехнулась я.
— Это страшное место. Клетка. Туда отводят самых неугодных. Там нет ничего, даже времени. Даже тишины. Всё становится однообразным и одинаковым, ты там даже снов не видишь. И потихоньку начинаешь забывать, кто ты такая. Ты гниёшь там. Некоторые оттуда выходили, но прежними они не становились. Хотя, все здешние прежними уже не становятся, но те особенно. Они становятся пустыми. Говорят, тени — это жители Клетки.
— Ага, я поняла, о чём ты.
— И вообще, избегай халатов. Даже Ласку. Она хорошая, она понимает нас, насколько это возможно для них. Но всё равно. Она не наша.
— Ну, что психи, что психиатры — одна малина…
— Неправда. Между Иными и нормальными огромная пропасть. Нормальный может её перепрыгнуть, но обратно он уже не вернётся. Прежней ты не станешь, даже когда выйдешь отсюда. Можно вывести Иного из лечебницы, но нельзя лечебницу вывести из Иного.
Я пожала плечами.
— Впрочем, мне пора идти! — она широко улыбнулась во все 32 зуба, сделавшись вновь улыбчивой болтушкой, — Пока-пока! Не скучай тут без меня! На ужин вновь подают ту запеканку, ты называешь её пакостью, а я её просто обожаю, так что отдай её мне. И почему её никто не любит? Вкусно же! Какая же я всё-таки странная. О, меня все называли странной. Они почему-то думали, что я буду возвражать, но я не возражала. Назвать меня странной — это как назвать веселой, общительной, непоседой… Это ведь просто черта характера!
