— Мне кажется, что вам следует пойти к психиатру. Я дам вам направление. Вам требуется помощь, которую психотерапевт не сможет оказать.

— Хорошо.

Крыс пишет ручкой на бумаге, елва слышно скрипя и шурша. Я забираю направление, мы прощаемся, я встаю и ухожу. На улице до меня доходит. И я смеюсь.

— Что с тобой творится? На звонки не отвечаешь, меня в черный список добавила… Что за хрень?

Том стоит прямо передо мной и курит. На этот раз обычные сигареты. Я не вижу его лица. Он мне отвратителен, от хвостика до дорогих кедов. Я отталкиваю его и убегаю. Он гонится за мной, я слышу топот его ног.

Паутина улиц опутывает меня. Дома насмехаются, глядя на маленькую сумасшедшую девочку своими провалами окон. Всё, всё мертво, и я мертва. И это так грустно, так больно, что даже смешно.

Передо мной вырастает здание психиатрической клиники. Это туда меня направил психотерапевт? Темно-серые стены с редкими надписями и рисунками. Кое-где в окнах горит свет, но во многих всё же темно. Темно до сплошной, абсолютной черноты. И я вглядываюсь туда, в эту черноту, стараясь разглядеть хоть что-то. И дом, в свою очередь, смотрит внутрь меня. Не знаю, сколько минут продолжалась эта немая сцена, но оба мы остались удовлетворенными.

А потом в окне показался силуэт девушки в ночной рубашке. Она смотрит на меня. Каштановые кудри и болезненно-худощавые руки. Потом она улыбается. Я не вижу её лица, но вот улыбку разглядеть смогла. Такую широкую. Хищный оскал. Мне страшно, я разворачиваюсь и убегаю.

====== О новом месте, стыде и ночных разговорах ======

Осень пришла незаметно, тихими шажками. Следы её желтыми листьями разлетались по сухой дорожке, дыхание её прохладным ветром сдувало одеяния деревьев. Школьники угрюмой вереницей спешили на уроки, а у меня никаких сил учиться не было. И видеть одноклассников тоже. Поэтому я прогуливала школу, отсиживаясь на лугу, где мы когда-то сидели с Марком, на краю ущелья, с которого он бросился вниз. И, клянусь, темным утром я видела силуэт проносящейся машины. Она разбивалась вдребезги на далеком дне, взрывалась ярким огнём. И мне хотелось сгореть вместе с ней.

Самое страшное — это когда ты остаёшься в минуты отчаяния и горя наедине с собой. А люди спешат мимо тебя, оставаясь глухими к твоей истерике, к крикам, которые слышишь лишь ты. Хотя, иногда я даже свои крики не слышу. Будто я — это не я.

Всего за неделю Марк вытянул из меня всё. Разве что радость не вытянул, потому что у меня её не осталось. Горе он вытянул — на смену ему пришла пустота, зловещая и грозно нависающая надо мной. Ярость он вытянул — на смену ей пришла тьма, липкая, тёплая, обступающая меня и сжимающая в своих тисках. Он теперь молчал, ночью он стоял у изголовья кровати и молча смотрел. Лицо побледнело, губы тоже. На фоне этой бледности ярко выделялись глаза, пронзительно-зеленые, словно изумруд. И волосы, теперь они были почти огненными. Он ничего не предпринимал. Просто стоял. Просто смотрел. Я почти не спала, а если засыпала, то снились мне когти, пасти чудовищ и Том, протягивающий мне пылающую розу, рассыпающуюся пеплом в моих руках. Огонь меня не трогал — разве может повредить пламя мёртвой? Я всегда просыпалась в холодном поту, за час до рассвета.

Одиночество острым ножом резало меня. Его оружие — укоряющий взгляд матери, пьяная рожа отца, перекрестный шепот учителей и одноклассники, обходящие меня стороной. Леа уехала, не оставив адреса. Мы переписывались, но уже значительно реже, но даже отсюда, с мерцающего экрана, я чувствовала холод отчуждения. Но больнее всего было видеть разбитое сердце Тома. Мы оба знали, что вместе мы будем несчастны, впрочем, и вместе мы вряд ли будем. И оба знаем, что он меня не разлюбит.

Я потом я очутилась в кабинете психиатра. Я не знаю, как она это делает, но стоило ей внимательно посмотреть мне в глаза, то я всё ей выложила. И тем самым подписала себе смертный приговор. Купила билет в один конец.

Всё те же серые стены. Всё те же черные окна. Всё те же надписи и рисунки (но сейчас их было поменьше). Но днём здание было другим. Тогда оно казалось зловещим и таинственным, а сейчас представляло собой лишь государственное учреждение, предназначенное для лечения людей с ментальными расстройствами. Мать чуть в обморок не хлопнулась, когда узнала, что её дочь будет там лежать несколько месяцев.

— Нет, моя дочь не может лежать в этом месте! — кричала она.

— «Это» место — это какое? — сощурила глаза психиатр, — Это обычная больница, только тут заболевания несколько другого рода. Тут нечего стыдится.

— Н-но… Может, есть какой-нибудь другой выход? — беспомощно промямлила мать, — Она же потом на хорошую работу не сможет устроиться!

— Если она будет госпитализирована, то лишится хорошей работы в будущем. Но если вы откажетесь от лечения, то она лишится самого будущего. Выбор за Вами, — мягким голосом сказала она.

— Я…

— Мне интересно, как Вы не заметили состояние тяжелой депрессии и дереализации у Вашей дочери.

— Между прочим, я занятой человек! А у меня самой проблем хватает. Между прочим, у меня тоже умирали друзья, но я же поборола себя и без всяких психиатров!

— Полагаю, Ваш друг покончил с собой по Вашей вине? Между прочим, на её заболевание повлияла совокупность внешних факторов: смерть любимого человека, комплексы, алкоголизм отца и равнодушие матери.

— Да всё она преувеличивает! У меня тоже комплексы. И у меня пили оба родителя и били иногда.

— Вы совершаете большую ошибку, сравнивая ей с собой. Она — не Вы. У неё другая восприимчивость и другая реакция на события. То, что кажется ерундой для Вас, может сломить её.

Мягкий, бархатный голос. Я не удивлюсь, если окажется, что она расчленяет людей в подвале. С таким-то голоском только маньяком быть. Хотя, в психиатрической клинике царит негласное правило: кто первый надел халат, тот и доктор.

— Хорошо, мы подумаем над этим.

— У меня были такие пациенты. Они боялись госпитализироваться, потому что это означает навсегда загубленную репутацию. Одна настолько выгорела, что теперь ничто ей не поможет. Ей 30, она спилась, скололась, похожа больше на живой труп, чем на человека. Другой покончил с собой. У третьей наступило кататоническое состояние. Сюда её всё равно положили, но если раньше ей можно было как-то помочь, то теперь нельзя. Люди боятся лечиться, и в этом их самая большая ошибка. К сожалению, к ментальным заболеваниям относятся пренебрежительно, демонизируют их. Но стыдить тут не за что, как и хвалить, впрочем. Это обычное заболевание, как гастрит, или, скажем, пневмония.

— Ладно, кладите её куда хотите, — махнула рукой мать. Кажется, она выглядела пристыженной. Впервые за всю жизнь.

После недолгой возни с документами, анализами и прочим я в больнице. Когда я впервые шла по коридору, было ближе к вечеру. Лиловые сумерки сгущались за окном. Пахло лекарствами и немытыми телами. Коридоры были почти пустыми. На скамейке лежал парень с сальными волосами, выкрашенными в зелёный, но с отросшими каштановыми корнями. Он рисовал пальцем в воздухе фигурки. На меня он не обратил никакого внимания. В небольшом зале сидели подростки, кто-то рисовал, кто-то играл в карты, негромко играла музыка. Вокруг проигрывателя плясали парни и какая-то бесноватого вида рыжая девица с бегающими глазами. Недалеко от меня две девушки со светлыми локонами обсуждали препарирование мозгов. Позже к ним присоединился санитар.

— Дурдом какой-то, — сказала я.

— А мы, по-твоему, где находимся? — язвительно спросил парень, старательно прорисовывающий половой орган на бумаге.

— Ты чего делаешь? — спросила я устало.

— Рисую половой орган, разве не очевидно? Или задавать глупые вопросы — это твоя специализация? Окей, так и будем тебя называть — Задающая Тупые Вопросы Невообразимая Тупица С Волосами, Похожими На Солому.

— Не слишком ли длинно? — я загадочно улыбнулась, — Я Кошка.

Он вдруг серьезно посмотрел на меня из-под планшета.