— Я не кричал, когда она застрелилась. Я не плакал, когда приехала скорая. Но когда я увидел эти белые снежинке на красном дереве, я понял, что больше никогда её не увижу. Ненавижу снег.

— Кем была Амелия?

— Другом. Она была старше меня на 5 лет. Её не любили. А я увидел, как она качалась в одиночестве на качелях, и это зрелище удручило меня.

Я смотрю в сторону матери Марка. У неё растерянный и виноватый вид. Она была трезвая. Думаю, похороны её окончательно отрезвили. Больше к бутылке она не притронется: она будет внушать ей страх.

— Зная свою мать, сомневаюсь.

Марк, ты мёртв. Трупы не разговаривают, они молча лежат в гробах.

— Небеса прощались с Амелией, — сказала я, — Они прислали прощальный подарок — первый снег, печальный и красивый.

Гроб Марка засыпали землей. Мать подбежала к ямке и бросилась на колени.

— Марк, прости за всё! Я была такой скотиной, прости меня, Марк! Прости! — её голос сорвался.

Священник положил руку её на плечо. Соседки подбежали к ней и отвели её в сторону.

Невыносимо светило солнце, весь мир будто улыбался. Я смотрела, как гроб скрывает земля. Нет возврата. Как в стихе Эдгара По.

Я возвращаюсь домой, бреду по раскаленной пыльной дороге. Собаки плескаются в воде, кошки лениво потягиваются. Молодежь слушает музыку, дети играют в мяч.

Его нет, его нет, его нет. Нет его. Нет, нет, нет. Нет его. Больше нет. Нет Марка. Нет.

И не будет. Никогда. И нигде. Остался лишь пустой дом с убитой горем матерью, разбитое сердце черлидерши и одинокий Том, оставшийся без последнего друга. И я, потерявшая последнее, что делало меня человеком.

Я поднимаю голову. Глазам больно смотреть на синеву неба. У меня кружится голова. Плывет по небу одинокое облако. Маленькое, медленное. Мне хочется провалиться в яму. Не заметить, что под ногами больше нет опоры. Или чтобы меня сбила машина. Такие, как я, должны умирать, долго и мучительно.

— Если стереть косметику, то что от тебя останется? Ха-ха-ха! — слышу я голос черлидерши. В её смехе чувствутся подавленный плач, — К сожалению, такие, как Марк, падки на пустышек. Придумают себе образ святой девы и молятся на него.

Черлидерша уходит. Я не вижу её лица, но знаю, что она плачет. На похоронах все смотрели на меня с укором. Я единственная, кто не плакал. Я даже не потрудилась придать себе грустный вид. Я пришла на похороны лишь за тем, чтобы убедиться, что он мёртв. Надеялась, что больше не будет он стоять под окном. Но почему мне тогда так больно?

Такое чувство, будто моё тело — сплошная рана, в которую насыпали соль. Будто тысячи осколков впились в меня. Будто во мне бушует настоящий огонь. Будто я выпила кислоту, которая растворяет теперь мои внутренности. Эта боль похожа на жжение. Но почему? Почему мне больно? Да и боль ли это?

Гул в голове. Гул проводов. Я падаю на колени, разбивая их. Телефон вибрирует.

LeaKills: Кстати, я вот что вспомнила! Я же к психологу ходила! Он классный, именно он научил меня излагать свои мысли письменно. Скинуть?

Дежавю.

Sandra21: Ты же кидала.

LeaKills: В смысле? Ты о чём? Не кидала я тебе ничего.

Я порылась в переписке. И впрямь нет. Я попыталась найти его в интернете, но никакого упоминания о нём не нашла. На месте сайта находится другое учреждение.

Sandra21: Забей, я перепутала. Так что за психотерапевт?

Леа прислала адрес сайта. Я перешла по ссылке. Психотерапевт мне не понравился: какой-то он лысый и с хитрющими маленькими глазками. Про себя я окрестила его Крысом. Но всё же я записалась на сеанс.

Я вернулась домой. Мать ждала меня на кухне.

— Как похороны?

— Весело, покутили, набухались, нарисовали пенис на лбу у заснувшего парня.

— Не смей так шутить, дрянная девчонка. Иди в свою комнату и делай то, что задали на каникулы.

Я выполнила её просьбу, точнее, только первую часть. Уроки я делать не стала, Марка нет, помогать некому. Я достала из заднего кармана джинс помятую выцветшую фотографию. На ней была я, Марк и два его друга. У меня была короткая стрижка, клетчатая рубашка и рваные джинсы. У Марка был хвостик, он стоял с гитарой наперевес и подмигивал в камеру. Один его друг долговязый и чернокожий. Другой — латиноамериканец с проколотым ухом. Чернокожий переехал, латинос бросил школу.

Я вспоминаю толстую подругу. Её называли жирухой и ненавидели только за это. Я ненавидела её за трусость. Но разве бы я поступила на её месте иначе? Вряд ли. Вот и нечего корчить из себя святую.

Мне невыносимо смотреть на залитую светом улицу в окне. Поэтому я занавешиваю его шторами. Но свет всё равно пробивается. Я прячусь от него. Я вампир, мне чужды лучи и чувствам я сопротивляюсь. Я актер со ста масками, а за ними — пустота. Лицедей и кукла, бесчувственное изваяние. Я достаю нож и полосую себе кожу. Мерзкое, мерзкое тело, заключающее в себе не менее мерзкую душу. В наушниках звучит наша песня. Мне хочется разбить телефон, останавливает имя Леа на дисплее. 5 новых сообщений от неё. Я не читаю их. Оставьте меня в покое, дайте сгнить одной.

====== Об отражениях, отчаянии и новом знакомстве ======

Август мне запомнился малиновыми закатами, прохладным ветром, бриллиантами-росинками, а запахом цветов и пыли. Ночи здесь были тихие и темные, и с каждым закатом я понимала, что спасения нет, и мне оставалось лишь смотреть на стрелки часов, передвигающиеся мучительно медленно. Тик-так. Тих-так. Тик-так. Меня закручивало в электронном водовороте, неоновый свет ослеплял меня, а окно я навсегда занавесила, но в самые темные часы мне хотелось отодвинуть бардовую шторку. Поначалу я пыталась посещать вечеринки, но разноликая толпа внушала мне животный страх и я пряталась в тесной кабинке туалета, закрыв уши руками, чтобы не слышать оглушающую музыку.

Зеркала, лужи, стекла, отполированные поверхности. Что общего у них? То, что они отражают. Та девушка-отражение была мне незнакома. Кто она? Почему у неё такие впалые глаза? Почему у неё такой затравленный, пустой взгляд? Почему у неё такие синие вены и бледная кожа? Почему её кости торчат? Что это за уродливые шрамы? Неужели это я? Нет, это не я, это определенно не я.

А иногда Марк стоял рядом со мной, как ни в чем не бывало. Улыбался, сверкая жемчужным рядом зубов, прищуривал свои зеленые глаза, взлохмачивал и без того растрепанные волосы. А иногда курил, смачно выпуская белый, как моя кожа, дым. Я разбила зеркало у себя в комнате и осколки врезались мне в лицо. Но я боли не почувствовала. Я лишь видела, как отражение истекает кровью и кричит. Это ему было больно, а не мне. Это оно кричало, а не я.

Я забросила друзей, добавила Леа в черный список. Тома я ненавидела, потому что он напоминал мне о Марке. И себя ненавидела по этой причине. Я заперлась в комнате, выключила свет и просто лежала в кровати, ни о чем не думая. И снова гул проводов звучал во мне, вокруг меня, потолок нависал, такой противно-белый, а темнота нежно обволакивала меня, безуспешно пытаясь успокоить. А Марк всё говорил и говорил, нашептывал мне ласковые слова, или наоборот, оскорблял. Я его не видела и не чувствовала, он был далеко, за холодным стеклом и блестящей поверхностью металла, но я слышала его голос, звучащий сквозь бурю и гул. И он звал меня с собой. Он протягивал руку, и порой мне хотелось дотронуться до неё, но я не могла, невидимая стена выросла между нами.

Неужели так будет всегда? Темная комната, мягкая кровать, разбитое зеркало, болящие царапины и вкус крови во рту. И Марк, пытающийся до меня докричаться. И Леа, пишущая мне по 5 раз на дню.

Что самое смешное в этой истории? То, что родители ничего не предпринимали. Они были заняты своими проблемами. Я слышала, как они дрались внизу, но было такое чувство, будто они были далеко. Будто я это слышу из телевизора, а они сейчас на другом конце Земли. А может, а вовсе на другой планете. Марк далеко, но близко. Родители близко, но далеко. Ха-ха.

На обед я спускалась к ним, а мать мне делала замечание по поводу внешнего вида. Она замечала, что я запустила тело, но не замечала, что я запустила душу. А когда увидела царапины на моём лице, то сказала, чтобы я замазала их тоналкой, а то некрасиво и неприлично с таким лицом появляться на людях. А отец просто пил. Меня для него не существовало.