— И так все шесть лет?

— И так все шесть лет, — подтвердила Девушка.

— Действительно «трудный случай», — согласилась подруга. И обе задорно рассмеялись.

В конце лета шеф взял его в командировку на побережье Австралии. Принимающая сторона, зная пристрастие его босса к рыбной ловле, организовала на уикенд выход на двух лодках к рифам — половить причудливых обитателей океана. Он не любил ни рыбную ловлю, ни охоту и с удовольствием остался бы в гостинице. Ему было жалко божьих созданий, вынужденных задыхаться ради человеческого азарта, но его никто не спрашивал. Небо было ясным, а шкура океана вылизана штилем и прозрачна как стекло. Через два часа спиртное закончилось. А какая рыбалка без спиртного? Его, как единственного непьющего, оставили сторожить удочки, а остальная ватага на второй лодке ушла, шурша мотором, в сторону ближайшего бара за подкреплением. Стоило им только скрыться из глаз, как он тут же смотал снасти, дабы какая-нибудь глупая рыбёшка не клюнула на лёгкую наживу. Пусть себе плавают, решил он. Затем свернул рулоном брезентовую рыбацкую куртку, пристроил её себе под голову, поёрзал, пристраиваясь поудобнее, и, вперив взгляд в небо, позволил внутреннему взору унести себя к дорогому образу жены. Постепенно лёгкий солёный ветер и убаюкивающее покачивание океана сморили его, и явь его покинула, оставив во власти снов.

Проснулся он оттого, что ему приснился кошмар детства. Он выдернул себя из сна рывком, сев в лодке со смятой душой и ознобом в спине. Он нагнулся через борт, зачерпнул ладонью прохладную синеву, умыл лицо и подняв глаза увидел то, что надеялся не увидеть никогда в жизни. В тридцати метрах, в сторону лодки резал плоть океана нож треугольного плавника акулы.

В пяти метрах акула перестала грести хвостом и, пропланировав, на излёте ткнулась носом в борт лодки. От толчка лодка качнулась и вместе с лодкой качнулась от ужаса его душа. Акула была крупной — не менее четырёх метров — и уж точно более чем на полметра длиннее лодки. Перевернуть лодку ей ничего не стоило. Его шестое чувство безошибочно говорило ему, что будет дальше. Однако акула не нападала. Он понял почему, когда увидел ещё четыре плавника, подошедших со стороны океана. Стая была в сборе, а дичь загнана.

Хищницы долго кружили вокруг, видимо, нагуливая аппетит. Он закрыл глаза и начал готовиться к боли, к смерти. Поэтому момент удара он не увидел, а лишь почувствовал. Один борт навис над другим, и он начал падать в голубую бездну. Эти мгновения падения были самыми страшными в его жизни, так как он знал, что ожидает его там. Вода, поглотив его, сомкнула над ним свои челюсти. Оказавшись в воде, он поймал себя на мысли, что главное — не всплывать. Он боялся, что увидев небо, воля, висевшая на волоске, окончательно покинет его. А он хотел встретить боль и смерть достойно.

И тут он увидел акулий глаз. Точно такой, как в своём кошмарном сне. Потом глаз исчез, и мимо промелькнула серо-голубая тень. Несколько мгновений вокруг была лишь синева воды. Затем он различил что-то смутное, быстро приближающееся, потом, уже вблизи, чётко увидел акулью морду и получил страшный удар в грудь. Его перевернуло, он судорожно всплыл и начал глотать ртом воздух. На третьем глотке его снова ударило, закрутило, снова ударило, ещё раз, ещё и вдруг всё затихло. Потерянный в голубой бездне, не понимающий, где верх, где низ, он выпустил пузырёк воздуха, всплыл за ним и увидел, как уходят в сторону океана треугольные плавники акул. Он был цел. Они его не тронули.

Невдалеке, подобно дохлой рыбине, брюхом кверху покачивалась перевёрнутая лодка. Он кое-как взобрался на неё и распластался, раскинув руки и вперив взгляд в небо. В этой позе распятия его и нашли через полтора часа.

Когда он позвонил в дверь своего дома, то услышал быстрые торопливые шаги, и дверь распахнулась. Увидев выражение его лица, она ударилась о него как о стену, испугано вскрикнула и рванулась навстречу. Он же, переступив через порог, рухнул к её коленям, обхватил их кольцом своих рук и крепко-крепко прижал к себе, уткнувшись в них лбом.

Она теребила его голову, что-то в страхе спрашивала, но он ничего не слышал. Он так и стоял на коленях, сжав её колени в своих объятиях, прижавшись к ним лицом и то и дело целуя их.

Она смогла оторвать его от своих колен только через десять минут. Испуганная, помогла подняться, провела в спальню, усадила на край кровати, пододвинула стул, села напротив и дрожащим голосом скорее потребовала, чем попросила:

— Рассказывай!

И он начал рассказывать. Ровным спокойным голосом. И от этого спокойного голоса и того, о чём он говорил, веяло таким ужасом, что когда он закончил, она сидела с лицом белее, чем мел.

— Ты молился? Скажи, они оставили тебя потому, что ты молился? Молился? Да?

— Нет! Я не молился! — ответил он твёрдо.

— Но почему? Почему?

— Не знаю поймёшь ли ты… Но я всю жизнь считал, что за всё нужно платить. Бог был щедр ко мне. Я родился в городе, в котором родилась ты. И ты вышла за меня замуж. Я не молился потому, что подумал, что пришло время платить по счёту. И думал лишь о том, чтобы встретить смерть достойно. Чтобы достойно заплатить по счёту… ЗАТО, ЧТО У МЕНЯ БЫЛА… ТЫ!

И помолчав, добавил:

— Я никогда не мог себе даже представить, что существует такой Ужас… Но страшнее всего было сознание, что я никогда… никогда тебя больше не увижу.

Из его глаз потекли слёзы. Он пытался сдерживаться. До крови закусил губу. Но не выдержал, запрокинул назад голову и зарыдал. С закушенной губой. Абсолютно беззвучно.

Она подошла, заглянула сверху в его лицо, завела руку себе за спину, расстегнула молнию на платье, выскользнула из него, сбросила всё остальное, нагая обошла его, забралась под одеяло и позвала:

— Иди сюда.

А потом лежала, обняв его обеими руками, и то и дело целуя в ухо.

— Знаешь, — сказал он наконец, — я готов снова пройти через это… даже чтобы они меня разодрали… за каждую ночь, которую я провёл с тобой. Столько раз пройти, сколько было ночей у меня с тобой.

Она ничего не ответила. Только сжала его в своих объятиях крепко-крепко, — как только могла.

Проснулся он оттого, что его рука перестала чувствовать тепло её тела. Не открывая глаз, он поводил ею туда-сюда, но никого рядом не было. В страхе он открыл глаза и рывком сел на постели. У иконы в углу теплился огонёк лампады. В окно заглядывали звёзды и громадный диск луны, отчего вся комната была залита мягким лунным светом.

Она сидела с его стороны кровати, на стуле, обнажённая и в лунном свете была особенно прекрасна. В руке она держала небольшой прямоугольный листок бумаги и улыбалась.

— Ты что? — испуганно спросил он.

— Ничего. Просто решила посмотреть на тебя. Вот смотрю, — она продолжала улыбаться, — и не могу насмотреться.

И она засмеялась как-то по-детски радостно.

— Помнишь, ты сказал мне, что готов отстрадать за меня все мои несчастья, всю мою грусть и боль? За всю мою жизнь.

— Да, конечно, — не понимая, к чему она клонит, ответил он.

— Вот это, — она подняла бумажку, зажатую в руке, — я нашла вчера утром в почтовом ящике. И сначала не поняла, что это значит. Пока ты не вернулся и не рассказал, что с тобой случилось. На! Посмотри!

Это была небольшая открытка с изображением Ангела. У Ангела было детское лицо и озорные глаза. На обратной стороне был напечатан счёт. Таким, каким его подают в ресторанах. Наверху большими чёрными буквами так и было написано: «Счёт». В графе «Блюда» стояло: «За все несчастья любимой женщины». В графе «Цена» было напечатано слово: «Ад».

А поверх всего этого стоял большой, синий, жирный штамп: «ОПЛАЧЕНО».

ОТЕЦ

еловек пил шампанское за летним столиком кафе под открытым небом. Пил уже много дней, пытаясь хоть как-то заглушить боль и тоску, вцепившуюся в его душу. Он, наверное, так бы и провёл остаток дней, отведённых ему на жизнь у моря, если бы из черноты дум его не выдернули две девицы, продефилировавшие мимо. Девицы были явно лёгкого поведения. То, что прикрывало их попы, юбками назвать было никак нельзя. Зато они оставляли на виду длинные ноги во всей их полноте и даже частичку того, что на всеобщее обозрение выставлять, наверное, не следовало.