И осталась та — та, которую когда-то на берегу встретил Юноша. Только вот глаза — глаза теперь были… другими.

Поселилась она в небольшой бухте, окружённой с трех сторон горным хребтом, в домике у самой воды. Во время прибоя волна подкатывала к самому порогу и, сидя на ступеньке, можно было дать прибою погладить ступни ног. Первый день она так и провела — наслаждаясь красотой природы и во время прилива, присев на пороге — чувствуя как, накатываясь и отступая, ласкает её ступни морская вода.

Беспокоивший её комок в груди рос с каждым днём. Сначала Юноша стал сниться ей по ночам. Потом она перестала слышать шум волн, и крики чаек, и песню ветра. Затем внутренний взор начал видеть лишь Его — растянутого на цепях Там — внизу. И эта картина постепенно заслонила весь горизонт. Комок в груди превратился сначала в Тоску, затем в Отчаяние, а затем в Боль!

Через четыре дня она не выдержала и предстала перед лицом Создателя.

— Я хочу вернуться обратно! Я знаю… знаю, что меня Там ждет!.. Но, может. Ему будет легче… Легче, что он, может быть, не совсем напрасно любил, — и после паузы добавила: — Надеюсь, и мне тоже!

— На это Я не могу дать согласия!

— Разве я не СВОБОДНА?

— Ты свободна! И ты это знаешь! Дело не в тебе — дело в нём! Он может выдержать всё, что бы они с ним ни делали. Но, каково будет ему видеть, как они специально будут издеваться над тобой на его глазах! Таких мучений он не заслужил! Тем более от тебя!

И она ушла, ничего не ответив.

Ещё через неделю она пришла к Создателю снова.

— В моей груди растет боль. Сильнее и сильнее. Скоро она станет нестерпимой. Скажи — это наказание за мое прошлое?

— Нет! Добро — это в первую очередь сострадание и милосердие. В этом его суть — в умении прощать. Здесь никогда никого не наказывают. Тем более за прошлое!

— Но тогда почему — почему мне так больно?

— Здесь даже Я бессилен! Ты влюблена…Рядом нет любимого человека и… и ты знаешь, как он страдает. Ничего не сделаешь — обратная сторона любви. Это Плата — плата за Любовь.

И воцарилось молчание. И снова она нарушила его первой.

— Теперь я понимаю, почему он не захотел жить… и… отказался от Рая. Эта Боль намного ужаснее мук Там… в Аду! — И помолчав, добавила: — Там хоть есть надежда быть стертым после Страшного Суда и обрести покой.

— Да! Я знаю! Но он не просто ждал покоя. Он нашёл в себе силы молиться — молиться за тебя! И превращать боль своих мучений в Свет — для тебя; в Надежду полюбить — для тебя; в возможность обрести Счастье — для тебя! Я не в силах помочь тебе с твоей болью. Ты сама ей хозяйка. Просто надо перестать любить и найти что-то другое. И боль уйдёт. И ты услышишь и шум прибоя с криками чаек, и красоту природы, и любовь и тепло Ангелов… и радость Жизни.

И оба надолго замолчали.

— Этого я не могу! — наконец сказала она. — Точнее, не хочу!..И надеюсь, что мне хватит сил не отказаться. Я не могу разделить Ад с ним Там, и не могу выносить такую Боль Здесь. Я прошу — прошу Милосердия!

— Смерти?

— Да! Смерти! И… Покоя.

— Это в Моей власти. Только… только вместе с тобой умрёт и Надежда для Него. Надежда, что он тебя когда-нибудь хотя бы увидит…Ты настаиваешь на своей просьбе?

— А если… — она осеклась. — А если мне хватит сил вынести, то… то будет хотя бы надежда, что он увидит?

— Если ты его дождёшься — он тебя увидит. Это… Я тебе обещаю!

Два дня она гуляла вдоль моря, борясь с собой. Боль нарастала с каждым днём. На третий день она впервые в своей жизни начала молиться — молиться с неистовством человека, боящегося предать. Она молилась послать ей силы вынести боль, если надо нести её вечно, но только не отказаться от любимого человека, не предать его и не лишить надежды.

Страх не вытерпеть наполнил её молитвы такой силой, что Ангелы видели сияние её молитв над вершинами гор, окружающих бухту с домиком у моря, в котором она поселилась. Отчаяние её молитв окутывало вершины сполохами света, и порой казалось, что над хребтом бушует гроза.

На пятый день боль в груди стала невыносимой. Полночи она пролежала вцепившись зубами в подушку, чтобы не начать выть, подобно зверю. Когда боль переполнила чашу и начала, подобно смоле, тягучими каплями сползать с краев — она сползла на пол и начала корчиться. Ближе к утру силы иссякли. Боль не стала меньше, но из режущих беснующихся осколков стекол превратилась в тупую давящую плиту. Обессилившая, она уже не могла двигаться и скрючившись под этой плитой боли, замерла у двери, вперив взгляд в узкую щель над порогом.

Полоска сначала была черной, потом серой, затем бледно-розовой, из бледно-розовой превратилась в алую, а потом в щель брызнул солнечный свет. Медленно, очень медленно, так медленно, как течет время — солнечные лучики сквозь щель начали пробираться в комнату, пытаясь дотянуться до её лица. И когда они почти смогли коснуться её щеки, кто-то мягкой поступью подошел к двери и остановился. Этот кто-то ненадолго замер у двери, потом открыл её, и солнечный свет теплой волной захлестнул комнату, бережно накрыв девушку громадным солнечным зайчиком. Остановившимся взором она видела, как этот кто-то подошёл к ней, присел, и она почувствовала, как его ладони коснулись её щек. Ладони были удивительно тёплыми и нежными. Эти ладони очень плавно, словно хрупкую драгоценность, оторвали её подбородок от пола и чуть-чуть приподняли — чтобы она смогла увидеть его лицо.

На фоне дверного проёма, залитого солнцем, его лицо показалось темным пятном или как бы скрытым облачком тени. От яркого света, ударившего по глазам, она невольно зажмурилась. Когда, прищурившись, она смогла немного приоткрыть их, то снова на фоне света смогла увидеть лишь овал лица. И постепенно, по мере того как её глаза стали привыкать к свету — лицо, словно фотография в растворе, стало по частям проявляться из тени. И когда тень рассеялась, она увидела его полностью. Это был он — Он! От неожиданности она снова захлопнула глаза и долго не решалась открыть их в страхе, что он исчезнет, как пригрезившийся утренний сон. Постепенно тепло ладоней, державших её лицо, рассеяло сомнения, и она решилась открыть глаза снова. Лицо, смотревшее на неё, было лицом любимого человека. Оно было сосредоточенно — как лицо человека, который бесконечно долго шёл; оно было мужественным — как лицо человека, прошедшего через Ад, но не отказавшегося от своей любви; оно было одухотворённым — как лицо человека, сосредоточившего в одно мгновение всю свою жизнь; и это было лицо человека, по которому текли слёзы.

И она почувствовала, как из его ладоней, через её лицо к её сердцу, вымывая боль и наполняя душу счастьем, хлынула — Любовь!

Из-за открытой двери за ними наблюдали четыре боевых ангела, вытащивших Юношу из Ада. На их лицах светилось выражение, свойственное только детям, когда они дождались счастливого конца сказки. То самое выражение, которое является отражением внутреннего света, переполняющего душу ребёнка — оттого, что он смог почувствовать и сопережить радость и счастье своих героев. Ликование, светившееся на их лицах, так переполняло их, что Ангелы не чувствовали ни тяжесть порванных доспехов, ни вес зазубренных клинков, еще не вложенных в ножны, ни боль ран, полученных в бою там, внизу, во Тьме, ни ручейков струившейся из ран крови. У двоих раны были очень серьёзные, и кровь никак не хотела свертываться, стекая багровыми змейками по белоснежным крыльям.

Кровь набухала на кончиках перьев и каплями срывалась на землю. Долетев до земли, капли крови превращались в цветы — в чудесные весенние крокусы — в розовые и в голубые.